- Что за вопрос! Неужели вы мне не доверяете? - воскликнула Мария. - Мы начнем с пошированного лосося. Я уверена, что при дворе Артура ели прекрасную лососину.
- Да, но это хоххаймерское - вы считаете, оно аутентично для артуровской эпохи? - спросила доктор. - Я думала, что при Артуре пили пиво.
- Вы забываете, что он был кембробриттом и за ним стояло пять веков римской цивилизации, - ответила Мария. - Я уверена, что он пил очень хорошее вино и всячески заботился о его доставке в Камелот.
- Возможно, - сказала доктор и осушила еще один большой бокал. - Это вино хорошее.
Она говорила так, словно за вином могло последовать что-нибудь не очень хорошее.
Принимать в гостях доктора Гуниллу Даль-Сут оказалось непросто. Она будто принесла с собой в пентхаус атмосферу глубокой осени, хотя на дворе было еще только начало сентября. Все испугались, что, если доктора тут же не развеселить, осень перейдет в суровую зиму.
Участники Круглого стола не знали, чего ожидать, и меньше всего они ожидали увидеть кого-то вроде доктора. Она не была эксцентрична в том смысле, в каком бывают эксцентричными ученые, по совместительству - выдающиеся музыканты. Прекрасно одета, фигура - чудо стройности и элегантности, лицо - несомненно красивое. Странным в докторе было то, что она как будто явилась из прошлого. На ней было подобие мужского наряда, прекрасно сшитое: жакет - по сути, сильно приталенный синий мужской редингот; зауженные зеленые бархатные брюки, заправленные в элегантные лакированные сапожки; очень высокий мягкий воротник, подвязанный пышным шейным платком, а на пальцах - крупные, мужские кольца. Густые прямые каштановые волосы до плеч, разделенные на пробор, обрамляли длинное, глубоко меланхоличное лицо с характерными, но изящными чертами. Точно так одевался Ференц Лист, когда еще не носил сутану, подумал Даркур. Она что, наряжается у театрального костюмера? Вид у нее, конечно, странный, но ей подходит просто в самый раз. С кого она взяла пример? С Жорж Санд? Нет, доктор гораздо элегантнее. Даркура всегда завораживала женская одежда и то, что кроется под ней. Он понял, что готов поддаться очарованию доктора Даль-Сут. Но как только начался разговор, стало ясно, что очарование доктора может ввергнуть человека в глубокий пессимизм.
- Я рад, что вам по вкусу наше вино, - сказал Артур. - Позвольте, Симон наполнит ваш бокал. Как вам нравится Канада? Глупый вопрос, конечно. Но вам придется меня извинить: мы каждого приезжего спрашиваем, как ему нравится Канада, не успеет он и с самолета сойти. Можете не отвечать.
- Нет, я отвечу. То, что я видела, мне нравится. Оно вовсе не чуждое. Похоже на Швецию. Почему бы и нет? Географически мы почти соседи. Я выглядываю из окна, и что я вижу? Ели. Клены, уже краснеющие. Большие выступы голых скал. Совсем не похоже на Нью-Йорк. Я была в Нью-Йорке. И на Принстон не похоже - там я тоже была. Здесь пахнет как надо. Как в северной стране. У вас ужасные зимы?
- Да, у нас зимой бывает тяжело, - ответил Артур.
- Ага, - сказала доктор и улыбнулась - впервые за весь вечер. - Трудная зима творит великий народ и великую музыку. Я в целом не люблю музыку слишком южных стран. Я выпью еще бокал хоххаймера, с вашего позволения.
"Она какая-то бездонная бочка, - подумал Даркур. - Пьяница? Исключено - слишком аскетическая внешность. Накачаем ее спиртным и посмотрим, что будет". На него, как старого друга семьи, возложили обязанность готовить мартини, и вино за обедом подавал тоже он; он пошел к буфету, открыл очередную бутылку хоххаймерского и вручил ее Артуру.
- Будем надеяться, что вам удастся наколдовать прекрасную северную музыку из обрывков записей Гофмана, - сказал Артур.
- Будем надеяться. Да, надежда - именно то, на что мы будем опираться, - сказала доктор и влила в себя стакан хоххаймера, не залпом - доктор была слишком элегантна, чтобы пить залпом, - но без передышек.
- Надеюсь, вы не сочтете грубым, что мы так скоро заговорили об опере, - сказала Мария. - Понимаете, она нас очень сильно занимает.
- Человек всегда должен говорить о том, что его больше всего занимает, - ответила доктор. - Я хочу говорить об этой опере, и она меня занимает.
- Вы уже видели ноты? - спросил Артур.
- Да. Это наброски, указания оркестровки, темы, которые Гофман собирался использовать для обрисовки важных мотивов сюжета. Он, кажется, в чем-то предвосхитил Вагнера, но его темы красивее. Но это не опера. Пока еще не опера. Эта студентка слишком увлеклась и сказала вам, что там есть опера. Это очень красивая музыка, притом не глупая. Кое-что могло бы принадлежать Веберу. Кое-что - Шуману. Мне все понравилось. Я люблю эти восхитительные провальные оперы Шумана и Шуберта.
- Надеюсь, вы не считаете, что наш проект - лишь очередная провальная опера?
- Кто знает?
- Но вы же не можете браться за работу, наметив своей целью провал? - спросила Мария.
- Неудача может многому научить. Конечно, такова ведь и тема нашей оперы, насколько я могу судить. Он назвал ее "Великодушный рогогосец". Я правильно понимаю, что рогогосец - это обманутый муж?
- Да. Только надо говорить "рогоносец".
- Я так и сказала. Рогогосец. Благодарю вас, этот хоххаймер - очень хорошее вино. Вернемся к рогогосцу: почему это мужчина? Почему не женщина?
- Вы можете использовать французское слово: кокю. Это от le coq, петух. Французы называли и до сих пор называют обманутых мужей именем этой птицы из-за ее всем известных похождений.
Холлиер тоже весь вечер с тихой решимостью накачивался хоххаймером. Он приподнял бокал и над бокалом поклонился доктору Даль-Сут.
- А, вы человек, который знает язык? Очень хорошо. Тогда почему это слово мужского рода? Человек, обманутый в браке. Разве женщин не обманывают? Снова, и снова, и снова? Тогда почему для этого не придумали слово, а?
- Не знаю, как образовать женскую форму от рогоносца. Рогоносица? Неуклюже. Может, рогоноска?
- Не годится, - сказала доктор.
- А это важно? В артуровских легендах обманывают именно Артура, - сказала Пенни Рейвен.
- Верно. Этот Артур был глуп, - заявила доктор.
- Нет-нет, я не желаю такого слушать, - возразила Мария. - Он был благородный человек, твердо намеренный поднять моральный дух всего королевства.
- Но все же он был рогогосец. Не обращал достаточно внимания на жену. И она украсила его парой больших рогов.
- Может быть, женской формы от слова "рогоносец" нету, потому что как ни обманывай самку, рога у нее не вырастут, - серьезно заметил Холлиер.
- Самка знает фокус получше, - сказала доктор. - Она дарит мужу двусмысленное дитя, а? Он смотрит в колыбель и говорит: "Что за черт, ребенок какой-то странный. Клянусь Богом, я рогогосец".
- Но в артуровских легендах нет упоминаний о плоде преступной страсти Гвиневры и Ланселота. Поэтому Артур не мог сказать таких слов, мадам.
- Не "мадам". Я предпочитаю, чтобы меня называли "доктор". Разве что после долгого времени мы сблизимся; тогда, может быть, я разрешу называть меня Ниллой.
- А может, Гуни? - спросил Пауэлл.
- Гуни - омерзительно. Но этот Артур - этот глупый король, - ему не нужен младенец, чтобы узнать. Его жена и самый лучший друг говорят ему прямо. Пока ты поднимал моральный дух, мы были в постели. Из этого могла выйти комедия. Вышла бы - у Ибсена. У него часто бывает такой юмор.
Мария решила, что пора сменить тему.
- Следующее блюдо - подлинно артуровское. Запеченная свинина с яблочным соусом. Я уверена, что в Камелоте очень любили это блюдо.
- Свинина? Нет, свинина - никогда! Это должен быть жаренный на вертеле кабан, - сказала доктор.
- У моего мясника не нашлось хорошей кабанятины, - ответила Мария - может быть, чуть резковато. - Вам придется довольствоваться очень хорошей запеченной свининой.
- Я рад, что это не кабан, - заметил Холлиер. - В путешествиях мне случалось есть жареную кабанятину, и она мне не нравится. Плотное, тяжелое мясо, весьма сильно провоцирует полночную меланхолию. У меня, во всяком случае.
- Вы не ели хорошего жареного кабана, - возразила доктор. - Хороший жареный кабан - превосходная еда. Я вовсе не нахожу, что она провоцирует к меланхолии.
- Откуда вам-то знать? - встряла Пенни Рейвен.
- Извините, профессор Рейвен, я вас не понимаю.
- Вы, кажется, и безо всякой кабанятины склонны к меланхолии, - сказала Пенни, которая тоже не пренебрегала хоххаймером. - Сначала вы вгоняете нас в депрессию по поводу оперы, а теперь клевещете на прекрасную жареную свинину, которую приготовила Мария.
- Простите, если я вгоняю вас в депрессию, но тут, возможно, вина не моя. Я не веселый человек. Я серьезно отношусь к жизни. Я не склонна себя обманывать.
- Я тоже, - сказала Пенни. - Я наслаждаюсь прекрасным артуровским пиром, приготовленным Марией. Она - хозяйка этого дома, и я заявляю, что она превосходная hlafdiga.
- Превосходная что? - переспросила доктор.
- Превосходная hlafdiga. Это староанглийское слово, от которого произошло слово "леди". Оно означает человека, раздающего пищу. Это очень почетный титул. Я поднимаю этот бокал за нашу hlafdiga.
- Нет, нет, Пенни! Я вынужден протестовать! - воскликнул Холлиер. - Hlafdiga не означает "леди". Эту этимологическую гипотезу давно разбили в пух и прах. Hlafdiga - это тестомес, а не хлебодар, как утверждаете вы в своем невежестве. Вы смешиваете мерсийский говор с нортумбрийским.
- Идите в жопу, Клем. Современное слово "леди" происходит от hlafdiga; словом hlafdiga назывался человек, который раздавал хлеб. Потом это слово стало звучать как leofdi, потом - lefdi и наконец - "леди". Яйца - или aegru, если вам непременно нужно староанглийское слово, - курицу не учат. Hlafdiga была женой hlaford, то есть лорда, осел вы надутый, и следовательно, это его леди.
- Оскорбление - не аргумент, профессор Рейвен, - с пьяным достоинством возразил Холлиер. - Hlafdiga вполне может быть человеком низкого происхождения…
- Может быть, даже из цыган, - вставила Мария с изрядной долей жара.
- Бога ради, подадут нам наконец свинину? - спросил Пауэлл. - Или мы тут будем дискутировать про этимологию, пока все не остынет? Я провозглашаю Марию настоящей леди во всех смыслах этого слова. А теперь давайте есть.
- Никаких леди больше нет, - сказала доктор Даль-Сут, протягивая стакан, чтобы его наполнили. - Мы все на равной ноге, и отличает людей только талант. Единственная подлинная аристократия - аристократия таланта. Это вы красное наливаете, профессор Даркур? Какое? Дайте мне посмотреть на бутылку.
- Это превосходное бургундское, - ответил Даркур.
- Хорошо. Можете наливать.
- Конечно, он может наливать, - сказал Пауэлл. - Вам что тут, ресторан? Это вино, которое тут есть, а значит, это вино, которое вы получите, так что заткнитесь.
Доктор Даль-Сут выпрямилась:
- Monsieur, vous êtes une personne grossière.
- Можешь не сомневаться, Гуни. Так что смотри, веди себя хорошо.
Воцарилось молчание. Даркур завис над бокалом доктора. Доктор неожиданно расхохоталась:
- Пауэлл, я думаю, ты мне нравишься. Разрешаю называть меня Нилла и на "ты". Но только тебе разрешаю.
Она подняла бокал, приветствуя Пауэлла, элегантно и мило улыбнулась и осушила бокал до дна.
- Еще, - сказала она, пихая бокал Даркуру, который в это время наливал вино Пенни Рейвен.
- Подождешь, Нилла, - сказал Пауэлл.
- Ты учишь меня хорошим манерам? - спросила доктор. - Каким манерам? В моей стране почетному гостю разрешены определенные вольности. Ты думаешь, что ты - укротитель львов и, возможно, покоритель дам. Так вот, я лев, который съел не одного укротителя. И ты меня не покоришь, потому что я не дама.
- Забавно, я как раз начала об этом догадываться, - заметила Пенни. - Но если вы не дама, то что вы, по-вашему, такое?
- Мы только что говорили об аристократии таланта, - сказала доктор, чей бокал Даркур поспешил наполнить вне очереди.
- Ну-ка, Пенни, без драк, - вмешалась Мария. - Дамам не полагается произносить тосты, но Артур занят разделкой нашего аутентичного кельтского поросенка, так что я возьму на себя роль hlafdiga и подниму этот бокал за здоровье доктора Гуниллы Даль-Сут; я утверждаю, что в аристократии таланта она не меньше чем графиня. И да насладимся мы в полной мере плодами ее гения.
За здоровье доктора выпили с энтузиазмом - все, кроме Пенни Рейвен, которая что-то пробормотала в свой бокал. Доктор поднялась на ноги.
- Мои дорогие новые друзья! - произнесла она. - Вы оказываете мне честь, и я вас не подведу. Я вас немножко дразнила? Может быть. Таков уж мой обычай. Я великая шутница, вам следует это знать. За моими словами часто прячется некий double entendre, который вы сразу не поймете, - может быть, далеко не сразу поймете. Может быть, даже ночью вы проснетесь со смехом. Ах, эта доктор, скажете вы. Она глубока, глубока. Вы выпили за мое здоровье. Я пью в ответ за ваше. Вы, преподобный сэр с вином, можно налить чего-нибудь в мой бокал? Благодарю вас. Хоть я и не уверена, что на пирах Артура было вино. Возможно, наша hlafdiga ошибается и у Артура вина не пили. Но у них наверняка была эта вещь, которую делают из ферментированного меда…
- Медовуха, - подсказал Холлиер.
- Совершенно верно. Медовуха. Я ее пила. Гадость, ужасная сладкая гадость, вот что я вам скажу. Я вывернула желудок…
- Неудивительно, если так стараться, - заметила Пенни с улыбкой, которая, однако, не полностью компенсировала грубость ее слов.
- Я могу перепить под стол кого угодно из присутствующих, - мрачно и воинственно сказала доктор. - Мужчину, женщину и собаку я могу перепить под стол. Но я не хочу слышать тут гадких слов. Я хочу выпить за всех вас. Хотя, как я уже сказала, я не верю, что у Артура было вино…
- Я только что подумал, - перебил ее Холлиер. - У древних валлийцев было вино. Помните старый клич - Gwinn o eur! "Вино из золота!" У них не только было вино - они пили его из золотых сосудов. А не из коровьих рогов, как труппа бродячих артистов, ставящая сцену пира в "Макбете". Gwinn o eur!
- Клем, ты пьян! - воскликнула Пенни Рейвен. - И это очень сомнительная, необоснованная цитата.
- И еще ваш валлийский ужасен! - добавил Пауэлл.
- Неужели? Если б мы были не на дружеском ужине, я бы вам заехал в нос.
- Да неужели? Слабо!
- Да! Прямо по сопатке! - сказал Холлиер.
Он приподнялся со стула, словно собираясь начать драку, но Пенни удержала его.
- Мерзкий народ эти валлийцы, - пробормотал он.
- Точно-точно. Настоящий сброд. Не лучше цыган, - заметил Пауэлл и подмигнул хозяйке дома.
- Произношу ли я речь, или же я не произношу речь? - провозгласила доктор. - Высказываю ли я благодарность за этот роскошный ужин, с таким вкусом составленный и так элегантно поданный под взглядом сияющих глаз нашей hlafdiga?
Она отвесила глубокий поклон в сторону Марии.
- Да, именно этим я и занимаюсь. Поэтому я приказываю всем вам, дебоширам и ученым болванам, молчать, пока я не закончила. Я люблю эту страну; она, как и моя родная страна, - социалистическая монархия, а потому объединяет в себе лучшие черты прошлого и современности. Я люблю хозяев этого дома, они истинные покровители искусств. Я люблю вас всех: вы - мои спутники по увлекательному приключению, великому путешествию в поисках чего-то такого, что человек жаждал достичь, но не достиг. Я осушаю этот бокал за вас.
Так она и сделала, а затем села - довольно тяжело.
Это, должно быть, мартини виноват, подумал Даркур. Они все перед ужином глотали мартини так, как будто им никогда в жизни больше не дадут пить. Доктор выпила три, это совершенно точно, потому что я сам их раздавал. Сейчас, после благодарственной речи и тоста в честь Марии, доктор умолкла и съела большую порцию жареной свинины под яблочным соусом и разнообразных овощей - вероятно, не артуровских, но никто не стал к этому придираться - в чрезвычайно мрачном настроении. Другие гости переговаривались вполголоса с разной степенью вежливости.
Канадцев - Артура, Холлиера, Пенни Рейвен и Даркура - испугала речь доктора; они замкнулись при первом же намеке на высокие мотивы, превосходные намерения, на то, что они имеют отношение к чему-то великому, а следовательно, опасному. Они не полностью принадлежали к серому большинству: их мир был просторней, но все же они носили серость как защитное внешнее одеяние. Они не имели привычки бормотать национальную канадскую молитву: "Господи, даруй мне посредственность и комфорт; защити меня от сияния Твоего света". Однако они знали, каким трудным и выбивающим из колеи может оказаться слишком смелый дух. Они принялись за еду и завели ни к чему не обязывающие светские разговоры.
В сердцах двоих присутствующих, которые не были канадцами, - Пауэлла и Марии - слова доктора высекли огонь. Пауэлла снедало честолюбие, но не то честолюбие, которое ставит успех и награду превыше блистательности свершения. Пауэлл собирался использовать своих коллег и Фонд Корниша для достижения собственных целей, но он был уверен, что эти цели - благие, и собирался обеспечить достойную награду и славу всем своим соратникам. Да, он будет хлестать бичом и выжимать из своей упряжки все, на что они способны, на пути к намеченной цели. Он знал, что имеет дело в основном с учеными и что лошадь должна идти шагом и рысцой, прежде чем перейти в галоп. Но он был намерен добиться своего и в докторе почуял союзника.
Что до Марии, то она - впервые после замужества - ощутила близость подлинного приключения. Да, конечно, это замечательно - быть миссис Артур Корниш, разделять мысли и устремления человека с прекрасной - она даже сказала бы, не побоясь этого слова, благородной душой. Все, что она могла пожелать от мужчины, она находила в Артуре. И все же - виноват ли в том северный характер или канадская серость - в ее браке чувствовался едва заметный холодок. Они любили друг друга. Доверяли друг другу. Любовь, доверие, теплота царили и в их постели. Но… о, если бы хоть на мгновение повеял ветерок несбыточного, если бы можно было хоть на секунду ослабить контроль! Вдруг опера этому поможет? Опера была рискованной затеей. Мария уже начала забывать резкий, острый запах риска. Последний раз она чуяла его еще в эпоху Парлабейна, больше года назад. Кто бы подумал, что она пожалеет о Парлабейне? И все же он внес в ее жизнь что-то необычное, пряное.