Мария не знала, где ее место в этом приключении, на пути к опере. Она не музыкант, хоть и музыкальна. Работать над либретто ей не позволят: Симон и Пенни застолбили его для себя. Неужели роль Марии сведется к выписыванию чеков, к роли официального лица Фонда Корниша? Толпы искателей грантов убедили ее, что деньги - это семя, из которого родится все остальное. Но деньги не были подлинным семенем от ее семени.
Даркур ел и думал обо всем подряд - он часто так делал. Интересно, что будет, если вдруг над этим столом пролетит проказливый джинн и лишит нас всех одежды? Результат выйдет неплохой - лучше среднего. Мария останется потрясающей красавицей и в одежде, и без. Холлиер, неуместно красивый для профессора (хотя почему? Неужели профессор непременно обязан быть скелетом или жирдяем?), без одежды явит микеланджеловскую симметрию мужского тела средних лет, под стать величественной голове. Артур окажется плотным: фигура сносная, но непримечательная. Пауэлл голым будет выглядеть не так импозантно, как в одежде: как многие актеры, он хрупкого сложения, почти худой. Голова - самое красивое в нем. Пенни Рейвен… что ж, в ней можно было разглядеть останки былой миловидности, но, на проницательный взгляд Даркура, ее груди уже начали рыхлеть, а вокруг талии наметился "спасательный круг". Сидячая жизнь научного работника не шла Пенни на пользу, и на симпатичном лице уже начали отвисать брыли.
А доктор? Даркуру вдруг пришло на ум острое словцо, сказанное студентом о студентке: "Я скорее с велосипедом пересилю". Может быть, под прекрасным шопеновским костюмом доктор жилиста и холодна и в постели от нее не больше толку, чем от велосипеда? Может, и так, но, несомненно, с ней должно быть интересно. А как у нее с грудью? Под жакетом не разглядишь. А с бедрами? Их прятали фалды жакета. Но талия была, несомненно, изящной. Красивые, длинные ступни и кисти. Да, с доктором может быть очень интересно в постели. Но в любом случае Даркуру не суждено это проверить.
Что до самого профессора-преподобного Симона Даркура, он вынужден был признать, что возраст его не красит. Он сроду был толстяком, и теперь растяжки у него на животе красовались, как шрамы, полученные в битве с лишним весом.
Он заметил, что за столом воцарилась почти полная тишина: тихий ангел пролетел, как говорится. А не джинн, крадущий у людей одежду. Прислуга забрала у Даркура тарелку, и он встал, чтобы принести еще вина. Пришла очередь шампанского. Интересно, кто первым запротестует, что, может, у короля Артура за столом и подавали вино, но уж точно не шампанское? Никто не протестовал. Шампанское приняли, бормоча благодарности.
Следующее блюдо Мария подала без комментариев. Это был какой-то красивый десерт из яиц и сливок, загущенный чем-то непонятным.
- Что это? - спросила доктор.
- Это аутентичное артуровское блюдо, и тут уж никто не возразит, - сказала Мария. - Оно называется "овсяный кисель".
Все умолкли. Никому не хотелось спрашивать, что такое "овсяный кисель", но в голову решительно ничего не шло. Мария выдержала паузу минуты две и сжалилась над гостями.
- Вам это не повредит, - сказала она. - Это всего лишь тонко помолотая овсяная мука и кое-что еще для вкуса. Валлийские предки Геранта называли это блюдо размазней.
- ""Пахта и размазня" - у Монтгомери звонят", - запел Пауэлл на мотив "Апельсины и лимоны".
- А запах! - сказала Пенни. - Что-то неуловимое, восхитительное! Напоминает мне детство.
- Это зюзник, - объяснила Мария. - Весьма артуровская деталь. Наверняка вам в детстве давали леденцы с зюзником от кашля.
- Но не только зюзник, - сказал Холлиер. - Есть еще какой-то вкус. По-моему, это бренди.
- Я уверена, что у Артура был бренди, - заявила Мария. - А если кто-нибудь начнет спорить, я отошлю все это обратно на кухню и прикажу, чтобы вам принесли сырой репы пожевать. Уж репа точно будет аутентичным блюдом древних бриттов, и надеюсь, что всех придир она устроит. Под шампанское репа легче проскочит в желудок.
- Милая, не сердись, - сказал Артур. - Я уверен, никто не хотел тебя обидеть.
- А я в этом не так уверена, и мне уже надоело, что мой ужин проверяют на соответствие археологическим данным. Если моя интуиция подсказывает, что это блюдо артуровское, то оно артуровское, даже если это шампанское, и все тут!
- Конечно, - сказала доктор голосом, гладким, как поданные на стол сливки. - Мы были невыносимы, и я требую, чтобы это немедленно прекратилось. Мы оскорбили нашу hlafdiga, и нам должно быть стыдно. Мне стыдно. Профессор Рейвен, вам стыдно?
- А? - вздрогнув, переспросила Пенни. - Да, наверно. Все, что подается за Круглым столом Артура, по определению артуровское, верно ведь?
- Вот что мне нравится в вас, канадцах, - заметила доктор, - это ваша готовность признать свою неправоту. Это прекрасная, хоть и несколько опасная, национальная черта. Вам всем стыдно. Мне тоже стыдно.
- Но я не хочу, чтобы кому-нибудь было стыдно, - возразила Мария. - Я хочу, чтобы все были счастливы и не ссорились и не препирались все время.
- Конечно, дорогая, - согласился Холлиер. - Мы неблагодарные скоты, а это - прекраснейший ужин.
Он склонился через голову Пенни, чтобы погладить Марию по руке, но не рассчитал и залез рукавом в размазню.
- О черт! - сказал он.
- Так насчет оперы, - сказал Артур. - Наверно, пора начать ее обдумывать?
- Я думал о ней много часов, - сказал Пауэлл. - Первое, что нам нужно, - это сюжет. И он у меня есть.
- В самом деле? - спросила доктор. - Вы еще не видели музыки и не говорили со мной, но у вас уже есть сюжет. Надеюсь, нам, ничтожным людишкам, позволено будет выслушать этот сюжет, прежде чем мы начнем над ним работать?
Пауэлл выпрямился на стуле и обвел собравшихся улыбкой, которой умел растопить сердца полутора тысяч театральных зрителей зараз.
- Ну конечно, - сказал он. - Сомнений в этом вовсе нет, не навяжу вам свой сюжет, тем более музыкантам. Мы, либреттисты, работаем вовсе не так. Мы знаем свое место в иерархии оперных артистов. Я лишь хотел сказать, что у меня есть основа, которая поможет начать обсуждение нашего оперного замысла.
Как ловко он нами крутит, подумал Даркур. Он использует не меньше трех уровней языка. Грубый, народный язык - когда он обратился к доктору и назвал ее Гуни. И когда называет меня "Сим-бах", и когда так странно ставит слова в предложении - надо думать, копирует структуру своего родного валлийского. Другой язык - нормативный, стандартный, на котором он обращается к незнакомым, безразличным ему людям. И еще - богатый литературный язык: этим языком он не говорит, а декламирует, уснащая свою речь цитатами из Шекспира и более популярных поэтов; этот язык при необходимости переходит в поэтический, бардовский речитатив. Когда такой человек вешает тебе лапшу на уши, испытываешь истинное наслаждение. Он придает блеск языку, который большинство из нас использует как скучный инструмент. Интересно, какой язык он выберет сейчас? Обогащенный литературный, надо думать.
- Историю Артура невозможно собрать в единый связный рассказ, - произнес Пауэлл. - Она есть у нас в элегантной французской форме, в плотной и меланхоличной немецкой, а также в форме, которую придал ей сэр Томас Мэлори, - самой богатой и волшебной из всех. Но за разными формами лежит единая великая кельтская легенда, питающая всю элегантность, всю силу и все волшебство. Поверьте, я не забыл об этой легенде, составляя краткую историю, которую намерен вам сейчас предложить. Но чтобы привлечь зрителей, нашей опере нужен крепкий сюжет, который выдержит всю тяжесть музыки. Музыка придает опере жизнь и чувство, но повествовать она не может.
- Клянусь Богом, вы правы, - перебила его доктор. И прошипела в сторону Даркура: - Шампанского!
- Да! Gwinn o eur! - подхватил Холлиер.
- А теперь слушайте. Надеюсь, все согласны, что невозможно рассказывать об Артуре, не упомянув Калибурн, великий волшебный меч; мне не нравится название Экскалибур, это поздняя форма. Но мы обречены на скупость! Мы не можем вернуться к самому началу жизни Артура и рассказать, как он обрел Калибурн. Поэтому я предлагаю воспользоваться приемом, на мысль о котором меня навел сам Гофман. Помните, как в увертюре "Ундины" он сразу задает нужный тон, используя голоса влюбленного и духа воды, которые зовут Ундину? Я предлагаю почти сразу, как только начнется увертюра, показать сцену видения - за сетчатым занавесом, чтобы все было как в тумане. Мы увидим Мерлина и Артура на берегу волшебного озера. По взмаху десницы Мерлина великий меч поднимается из воды, зажатый в невидимой руке, и Артур хватает его. Но пока он обуреваем величием момента, из озера поднимается призрак Гвиневры - как вы все, конечно, знаете, это имя означает "белый призрак" - и вручает Артуру ножны для Калибурна. Мерлин приказывает Артуру взять ножны и объясняет ему - не беспокойтесь, я покажу им, как это изобразить на сцене, - что ножны еще важнее меча, ибо, когда меч находится в ножнах, в стране царит мир, а мир - это дар от Артура его подданным. Но за спиной у Артура призрак Гвиневры показывает жестами, что эти ножны - она сама и что, если Артур не осознает ее значения и ее силы, меч ему ничего не даст. Вы понимаете, что я хочу сказать?
- Я понимаю, - сказала доктор. - Меч - мужское начало, а ножны - женское, и, пока они не объединятся, не может быть ни мира, ни процветания, достигаемого мирными искусствами.
- Вы поняли! - воскликнул Пауэлл. - И еще ножны - это Гвиневра, и Артур уже начинает ее терять, потому что возлагает все надежды только на меч.
- Symbolismus очень хорош, - заметила доктор. - И ведь меч также означает эту вещь Артура… ну, его мужскую вещь… как она по-вашему называется?
- Его пенис.
- Не очень красивое слово. Это по-латыни и означает "хвост". Как это может быть хвостом, если оно спереди? Неужели в вашем английском языке нет слов получше?
- Есть, но их не принято произносить в приличном обществе, - сказал Даркур.
- О, в приличном! Я плевала на приличия! А ножны - это вещь королевы; какое у вас есть неприличное слово для этого?
Никому не хотелось отвечать, но Пенни шепнула доктору на ухо.
- Среднеанглийский язык, - пояснила она, чтобы придать делу наукообразность.
- Ого, это слово! - воскликнула доктор. - Мы в Швеции знаем его хорошо. Это хорошее слово, гораздо лучше, чем глупое слово "хвост". Я вижу, что наша опера будет весьма глубокомысленной. Еще шампанского, пожалуйста. Возможно, лучше всего будет поставить бутылку рядом со мной.
- Я правильно понимаю, что вы еще до начала оперы сообщаете зрителям: в стране не может быть мира, если король не совокупляется с королевой? - спросил Холлиер.
- Отнюдь, - возразил Пауэлл. - Пролог говорит, что величие страны зависит от единения мужского и женского начал и что меч в одиночку не может принести благородства духа, которое ищет Артур. Не беспокойтесь. Это можно передать умелой работой со светом. Мы не будем вульгарно совать меч в ножны и вытаскивать, чтобы повеселить людей, для которых секс - лишь возня в постели.
- Эта игра больше, чем просто четыре голые ноги под одеялом, - глубокомысленно кивнула Пенни.
- Совершенно верно. Это - единство двух противоположных, но взаимодополняющих разумных начал. Может быть, именно оно и есть Грааль. Но эту идею я оставлю либреттистам на случай, если они сочтут ее полезной.
- Вино в золоте, - вставила Мария.
- Я никогда не думала о Граале в таких терминах, - заметила Пенни. - Интересная мысль.
- Порой и слепая свинья желудь найдет. - Пауэлл поклонился в ее сторону. - А теперь - собственно опера… Первый акт начинается с того, что коварная сестра Артура, Моргана Ле Фэй (она волшебница, а потому, естественно, контральто), пытается выведать у Мерлина его тайны: кто будет наследником Артура? Мерлин некоторое время выворачивается, но не может отказать сестре по ремеслу и в конце концов открывает ей, что наследником станет человек, рожденный в мае, если только Артур не обзаведется сыном. Моргана Ле Фэй вне себя от радости - ее сын Мордред родился в мае, и он - королевский племянник, а значит, ближайший наследник. Мерлин предостерегает ее от излишней уверенности, ибо Артур любит Гвиневру великой любовью, а значит, появление ребенка весьма вероятно. Нет, если Артур будет рисковать жизнью на войне, отвечает контральто… Следующая сцена - собрание рыцарей Круглого стола. Артур повелевает им разойтись в разные стороны на поиски святого Грааля, который должен принести Британии длительный мир и величие. Рыцари, повинуясь приказу, разъезжаются в разные стороны. Но когда является Ланселот, король не отправляет его на поиски: Ланселот должен остаться во дворце и охранять его, ибо король сам хочет отправиться на поиски Грааля, вооруженный великим Калибурном; король вынимает меч из ножен и поет о своем всепоглощающем стремлении. Гвиневра умоляет Артура отпустить Ланселота, ибо она страшится, что преступная любовь, которую она и Ланселот питают друг к другу, навлечет позор на королевство. Но Артур непоколебим. Пока он облачается в доспехи, чтобы отправиться в путь, - это очень зрелищная сцена - Моргана Ле Фэй крадет у него ножны. Воодушевленный, Артур отказывается ждать, пока ножны найдут, и отправляется в путь, провозгласив, что храбрости и силы, символизируемых обнаженным мечом, довольно для победы. Рыцари сваливают искать Грааль, Гвиневра полна тяжких предчувствий, а Моргана Ле Фэй ликует. Конец действия.
- А что же Мордред? - спросила Мария. - Мы еще ничего про него не слышали.
- Он один из рыцарей, и он сомневается в Граале, - ответил Пауэлл. - Он может кривиться и насмехаться на заднем плане.
- Сильно, но подходит ли это для девятнадцатого века? - засомневался Холлиер. - Не слишком ли много психологии?
- Нет, - сказала доктор. - Девятнадцатый век не означает примитив. Посмотрите на "Волшебного стрелка" Вебера. В девятнадцатом веке тоже была психология. Ее изобрели не мы.
- Очень хорошо, - сказал Холлиер. - Продолжайте, Пауэлл.
- Во втором акте всякие оперные штуки разворачиваются по-крупному. Начинается с майского гулянья королевы: ома со своими дамами собирает в лесу майские цветы. Думаю, ее следует посадить на лошадь. Лошадь - верное дело в опере. Намекает, что на постановку не пожалели денег. Если лошади сделать клизму за час до поднятия занавеса и если ее будет вести достаточно народу, то даже колоратурное сопрано удержится в седле, а выйдет очень красиво. В лесу Гвиневра встречает Ланселота, и они поют о своей страсти - конечно, после того, как свита с лошадью ушли. Но Моргана Ле Фэй в обличье старой лесной ведьмы подслушивает их. Она не может сдержаться. Выскакивает из укрытия, набрасывается на королеву с Ланселотом и обвиняет их в измене королю. Они протестуют, заверяя ее в своей невиновности и преданности Артуру. Когда волшебница уходит, появляется Мерлин и предостерегает влюбленных о зле, скрытом в майских бутонах, и об опасности, которую таит в себе месяц май. Но влюбленные его не понимают.
- Глупы, как все оперные персонажи, - заметил Холлиер.
- Зачарованы, как все влюбленные, - поправила доктор. - Оперные персонажи ничем не отличаются от обычных людей, только мы видим их души.
- Если бы меня о чем-нибудь предупредили волшебница и волшебник, у меня, наверно, хватило бы ума послушаться, - не уступал Холлиер.
- Думаю, да. Именно поэтому о профессорах не пишут опер, - ответила доктор.
- Это лишь первая сцена акта, - сказал Пауэлл. - Декорации быстро меняются - я знаю, как это сделать, - и следующая сцена изображает покои в башне над рекой, выше по течению от Камелота. Гвиневра и Ланселот только что свершили свою любовь. Они в экстазе, но на реке под окнами башни появляется черная баржа, которую ведет Моргана Ле Фэй. На барже плывет Элейна, Лилейная дева из Астолата. Она обвиняет Ланселота в измене и заявляет, что носит под сердцем его ребенка. Гвиневра объята ужасом. Ланселот сознается, что обвинение истинно, но говорит, что возлег с Элейной, будучи околдованным, и подозревает, что чары наслала на него Моргана Ле Фэй. Следует квартет, в котором Моргане Ле Фэй предоставляется прекрасная возможность понасмехаться над Ланселотом. Но Гвиневра по-прежнему в отчаянии. Когда баржа продолжает свой путь по течению, в Камелот, упреки Гвиневры сводят Ланселота с ума. Конечно, у Мэлори он пребывает в безумии много лет. Бегает по лесу, биясь о деревья и попадая в разные членовредительные истории. Но у нас на это нет времени, так что наш Ланселот побезумствует лишь немного. Это будет новинка: сцена безумия, как в "Лючии", но для тенора. Ланселот собирается убить себя во искупление своей неверности, хотя он в ней не виноват. Но Гвиневра запрещает ему. Она говорит, что ненужных убийств не будет, и сама вкладывает его меч обратно в ножны. В заключение этой сцены прибывает усталый гонец с вестью: была великая битва и Артур погиб. Его тело везут обратно в Камелот для погребения. Конец сцены.
- Да, никто не обвинит нашу оперу в недостатке событий, - заметила Мария.
- События нужны опере как воздух, - сказала доктор. - Никто не будет слушать людей, которые два с половиной часа не переставая поют о своей любви. Пауэлл, продолжайте. Что дальше? Вы убили Артура. Это плохо. Человек, именем которого названа опера, не должен откидывать копыта до самого конца. Поглядите на "Лючию ди Ламмермур": ее последний акт скучен. Никаких Лючий. Придумайте что-нибудь другое.
- И не подумаю, - сказал Пауэлл. - Последний, заключительный акт происходит в большом зале Артурова дворца в Камелоте. Артур возвращается с победой, хоть и раненый. Он рассказывает о битве, в которой сражался, и о рыцаре в черных доспехах, который вызвал его на поединок. Казалось, что Артур уже побежден, - он упал с коня и мог лишь прикрыться щитом, когда Черный рыцарь уже собирался нанести ему coup de grâce…
- Что нанести? - переспросил Холлиер.
Пенни накинулась на него:
- Coup de grâce, Клем! Ну ты же знаешь - прикончить его. Не отвлекайся. Ты все время задремываешь.
- Ничего подобного.
- Еще как. Сиди прямо и слушай.
- Так вот, как я сказал, Черный рыцарь уже собирался нанести ему coup de grâce, когда увидел изображение Богоматери на щите. Засим Черный рыцарь повернулся и бежал, и Артур, хоть и раненый, остался в живых. Артур поет хвалу Богоматери, которая спасла его от верной гибели. Вечная Женственность, понимаете?
- Das Ewig-Weibliche, - согласилась доктор. - Идиота-мачо хорошенько проучили. Дальше.