Матушка Стина и Карин еще долго разговаривали о том, как устроить Ингмара, а учитель между тем увел мальчика в школу и посадил его рядом с Гертрудой. За весь первый день Ингмар не произнес ни слова.
Целую неделю Тимс-Хальвор не показывался в доме учителя, словно боясь опять встретиться с Карин. Но однажды утром, когда лил дождь и нечего было ждать покупателей, на него напала тоска. "Никуда я не гожусь, и никто меня не уважает", - думал он и терзался мрачными мыслями, которые почти не покидали его с тех пор, как ему отказала Карин.
Наконец он решил отправиться к матушке Стине и поболтать с этой веселой, ласковой женщиной.
Он запер свою пустую лавку, застегнул пальто и, ступая по лужам, отправился в школу, подгоняемый дождем и ветром.
Хальвор чувствовал себя так уютно в школе, что он все еще сидел там, когда раздался звонок на большую перемену, и Сторм с двумя детьми вошел в кухню.
Все трое поздоровались с ним, и Хальвор встал с места перед учителем, но, когда Ингмар хотел протянуть ему руку, он уже опять сел и так оживленно заговорил с матушкой Стиной, что, казалось, и не заметил мальчика. Ингмар спокойно постоял перед ним несколько секунд, затем подошел и сел к столу. Он только вздохнул несколько раз, в точности как его сестра, когда она сидела здесь и вздыхала.
- Хальвор хочет показать нам свои новые часы, - сказала матушка Стина.
Хальвор вынул из кармана новые серебряные часики с позолоченным цветком на крышке. Учитель открыл часы, потом вышел в школу и принес увеличительное стекло. Приставив его к глазу, он в полном восторге рассматривал механизм часов. Ему доставляло громадную радость смотреть, как колесики и шестеренки быстро цепляются друг за друга. Сторм сказал, что никогда еще ему не приходилось видеть такой тонкой работы. Наконец он отдал часы обратно Хальвору, и тот сунул их назад в карман, не показывая ни удовольствия, ни гордости, как бывает обыкновенно с людьми, хвалящими свою покупку.
Ингмар продолжал молча завтракать, но, допив свой кофе, он спросил Сторма, понимает ли он в часах.
- Да, - отвечал учитель, - ты же знаешь, что я во всем понимаю.
Тогда Ингмар вынул из кармана куртки часы - большую крупную серебряную луковицу, некрасивую и старомодную, особенно после хорошеньких часов Хальвора. Цепочка, на которой висели часы, тоже была некрасивая и тяжелая. На крышке не было никаких украшений, и вся она была смята. Вообще часы были в ужасном виде: стекло из них выпало и эмаль на циферблате была попорчена.
- Они стоят, - сказал учитель, поднося их к уху.
- Да, - сказал мальчик, - я хотел только спросить вас, можно ли их починить?
Учитель поднял крышку часов. Колесики непрерывно вертелись во все стороны.
- Ты, должно быть, забивал ими гвозди, - сказал он, - Нет, я не могу их починить.
- А как вы думаете, их может починить часовщик Эрик?
- Не больше моего. Самое лучшее послать их в Фалун, чтобы там сделали новый механизм.
- Я тоже так думал, - сказал Ингмар, пряча часы.
- Что ты сделал с часами? - спросил учитель.
Мальчик молчал, насупившись; казалось, он вот-вот заплачет.
- Это часы моего отца, - сказал он. - Их так попортило бревно, которое его толкнуло.
Все вдруг замолчали и стали внимательно слушать. Ингмар овладел собой и продолжал:
- Это случилось как раз на Пасху, и я был дома. Я первый прибежал на берег, где лежал отец. Он лежал и держал в руках часы. "Мне пришел конец, Ингмар, - сказал отец, - Жаль, что часы разбились; я хотел, чтобы ты передал их от меня вместе с поклоном человеку, которому я нанес большую обиду". Потом он сказал мне, кому я должен передать часы. Но сначала отец велел мне починить их в Фалуне, прежде чем передавать тому человеку, но теперь я никогда туда не езжу и не знаю, что мне делать.
Учитель начал перебирать соседей, вспоминая, не собирается ли кто поехать в город, но матушка Стина перебила его словами:
- А кому ты должен передать часы, Ингмар?
- Я не смею этого сказать, - сказал мальчик.
- Может, вот этому самому Тимс-Хальвору?
- Да, ему, - тихо ответил Ингмар.
- Так отдай Хальвору часы в том виде, как они есть, - сказала матушка Стина. - Так будет лучше всего.
Ингмар послушно встал, вынул часы, потер их рукавом куртки, чтобы придать им лучший вид, и медленно подошел к Хальвору.
- Отец велел передать тебе поклон и часы, - сказал он, подавая ему часы.
Хальвор сидел молча, нахмурившись, а когда к нему подошел мальчик с часами, он прикрыл глаза рукой, словно не желая его видеть. Ингмар довольно долго простоял, протягивая ему часы. Наконец он взглянул на хозяйку, как бы ища ее помощи.
- Блаженны миротворцы, - сказала она.
Тогда Хальвор сделал движение рукой, словно желая оттолкнуть часы. Но тут вмешался в дело и учитель.
- Мне кажется, вы не можете требовать большего, Хальвор, - сказал он. - Я всегда говорил, что, если бы Ингмар Ингмарсон был жив, он позаботился бы о вашем добром имени, как вы того и заслуживаете.
Тут все увидали, что Хальвор свободной рукой как бы против воли взял часы, и, как только они очутились в его руках, он спрятал их на груди под куртку и жилет.
- Этих часов у него уже никто не отнимет, - сказал, смеясь, учитель, видя, как Хальвор накрепко застегивает куртку.
Хальвор тоже смеялся; он встал, гордо выпрямился и тяжело перевел дух. Яркий румянец выступил у него на щеках и он оглядел всех блестящими глазами.
- Похоже, Хальвор, для вас начинается новая жизнь, - сказал учитель.
Элоф Эрсон из Элиасгорда, женившийся на Карин из Ингмарсгорда, был сыном человека злого и скупого. Ребенком его никогда не кормили досыта, да и взрослым юношей он терпел всякие притеснения. Старик вечно заставлял его работать, никогда не пускал его потанцевать и повеселиться с молодежью, и даже по воскресеньям не оставлял его в покое. А когда Элиас Элоф, наконец, женился, то и тогда не был сам себе господином, а попал под начало к тестю. В Ингмарсгорде тоже думали только о работе и сбережениях. Но при жизни Ингмара Ингмарсона Элиас Элоф казался вполне довольным. Он трудился с утра до вечера и не требовал ничего другого. Все говорили, что Ингмарсоны нашли, наконец, зятя себе по душе, потому что Элоф Эрсон, казалось, и не подозревал, что на свете существует что-нибудь, кроме работы.
Но когда Ингмар-старший умер, зять его начал пить и вести самую беспутную жизнь. Он подружился со всеми деревенскими гуляками, приглашая их к себе в Ингмарсгорд, или сам ходил с ними по кабакам и игорным домам. Элоф совершенно забросил работу и пьянствовал целыми днями. Через несколько месяцев он стал настоящим пьяницей.
Когда Карин увидела его в первый раз пьяным, она словно окаменела.
- Это Бог меня наказывает за то, что я обидела Хальвора, - подумала она.
Мужа она ничем не попрекнула и не стала читать ему нотаций. Она скоро увидела, что он похож на дерево с гнилыми корнями, и ей нечего ждать от него ни опоры, ни помощи.
Но сестры Карин не были так рассудительны. Они стыдились распутной жизни зятя и не могли примириться с тем, что из Ингмарсгорда далеко по дороге разносится шум и пьяное пение. Они то начинали бранить его, то увещевать. Хотя он, в сущности, был добрый человек, но впадал иногда в сильную ярость, и от этого в доме были постоянные ссоры и дрязги.
Карин только и думала о том, чтобы удалить сестер из дому и избавить их от ужасной жизни, какую ей приходилось вести. Летом она выдала замуж двух старших, а двух младших отправила в Америку к богатым родственникам.
Всем сестрам она выплатила их часть наследства, каждой по 20.000 крон. Сама Карин получила имение, но было решено, что Ингмар выкупит его за свои 20.000 крон, как только достигнет совершеннолетия, и тогда Карин и Элиас Элоф переедут в другое место.
Удивительно, что у Карин, выглядевшей такой нерешительной и боязливой, хватило сил выпустить из гнезда столько птенцов, да еще достать им мужей, деньги и билеты в Америку. Обо всем ей пришлось заботиться одной, потому что от мужа ждать помощи не приходилось.
Но больше всех беспокоил Карин ее брат, называвшийся теперь Ингмаром Ингмарсоном. Он резче всех сестер выступал против мужа Карин и не только на словах, но и на деле. Один раз он вылил всю водку, привезенную Элиасом Элофом, а другой раз Элоф застал его, когда он разбавлял спиртное водой.
Осенью Карин хотела по-прежнему отправить Ингмара в Фалунскую школу, но ее муж, бывший опекуном Ингмара, решительно воспротивился этому.
- Ингмар будет крестьянином, как я и наши отцы, - сказал Элиас Элоф. - Чему ему учиться в школе? Зимой мы поедем с ним в лес выжигать уголь, это будет ему лучшая школа. В его возрасте я всю зиму проводил в хижинах угольщиков.
Карин так и не удалось переубедить его, и ей пришлось согласиться, чтобы мальчик остался дома.
Элиас Элоф всячески старался привлечь мальчика на свою сторону. Выезжая из дома, он почти всегда брал его с собой. Ингмар ездил очень неохотно, так как он вовсе не желал принимать участие в попойках зятя. Но тот каждый раз клялся, что едет только в церковь или в лавку; а когда они отъезжали подальше от дома, то он гнал лошадь к кузнецам на заводы Бергсона или в трактир в Кармсунде.
Карин радовалась, когда муж брал мальчика с собой. Тогда она была спокойна, что он не свалится в канаву и не загонит лошадей.
Но однажды Элиас вернулся домой в восемь часов утра, и Ингмар крепко спал, сидя в тележке.
- Помоги мне вынести его, - сказал Элиас Карин. - Бедный малый напился, он на ногах не стоит.
Карин от ужаса не могла пошевельнуться. Она опустилась на ступени, чтобы собраться с силами, прежде чем помочь ему внести Ингмара.
Поднимая его, она увидела, что мальчик не спит: он лежал без сознания, холодный как мертвец. Карин взяла его на руки и внесла в комнату, потом заперла дверь и начала приводить брата в чувство.
Немного спустя Карин вошла в столовую, где завтракал Элиас. Она подошла и положила руку ему на плечо.
- Кушай хорошенько, - сказала она. - Если мой брат умрет, тебе уже не придется есть так сладко, как в Ингмарсгорде.
- Ах, что за вздор, - сказал муж, - немножко водки ему не повредит.
- Так и будет, - произнесла Карин, впиваясь своими жесткими, худыми пальцами в его плечо. - Если он умрет, тебя ждут двадцать лет тюрьмы, Элиас.
Когда Карин вернулась к мальчику, он уже пришел в себя, но голова у него кружилась; он не мог пошевелиться и ужасно страдал.
- Карин, как ты думаешь, я умру? - спрашивал он.
- Нет, конечно, нет, - отвечала она, садясь возле него.
- Я не знал, что они дают мне, - сказал он.
- Слава Богу за все, - серьезно произнесла Карин.
- Напиши об этом сестрам, если я умру, - сказал мальчик. - Напиши, что я не знал, что это была водка.
- Да, - отвечала Карин.
- Я не знал, клянусь тебе.
Весь день у Ингмара была лихорадка и бред.
- Не говори только отцу, - просил он сестру.
- Нет, никто ему ничего не скажет.
- Но если я умру, отец узнает, и мне будет перед ним стыдно.
- Ведь ты же не виноват, - сказала Карин.
- Но, может, отец подумает, что мне не следовало ничего принимать из рук Элиаса. Как ты считаешь, все в деревне знают, что я был пьян? - спрашивал он опять. - Что говорят работники и старая Лиза? Что говорит Ингмар-сильный?
- Он ничего не говорит, - успокаивала его Карин.
- Ты, Карин, объясни им, пожалуйста, как все произошло. Мы были в трактире в Кармсунде. Они пили всю ночь, а я сидел на лавке в углу и дремал. Элиас разбудил меня и ласково сказал: "Проснись, Ингмар, тебе надо согреться, вот, выпей, это просто горячая вода с сахаром!" - Мне было очень холодно, когда он меня разбудил, я выпил и в первую минуту понял только, что питье горячее и сладкое. А он дал мне совсем не то, что говорил. Ах, что теперь скажет отец!
Карин отворила дверь. Элиас все еще сидел в столовой, и она подумала, что ему не мешает послушать их разговор.
- Если бы отец был жив, Карин! Если бы только отец был жив!
- Что же тогда, Ингмар?
- Я думаю, что отец убил бы Элиаса.
Элиас грубо расхохотался, а Ингмар смертельно побледнел, услышав его смех. Тогда Карин поспешила затворить дверь.
После этого случая Элиас стал гораздо уступчивее и не препятствовал Карин, когда она решила поместить Ингмара к учителю.
В первое время после того, как Тимс Хальвор получил часы, ни один крестьянин не упускал случая зайти к нему в лавку, чтобы послушать историю о часах Ингмара Ингмарсона. Целыми часами простаивали крестьяне в длинных белых шубах, облокотившись на прилавок, и, с серьезными лицами глядя на Хальвора, внимательно слушали его рассказы. В заключение Хальвор вынимал часы из кармана и показывал смятую часовую крышку и разбитый циферблат. "Да, так вот как его ударило бревно! - говорили крестьяне, и казалось, что перед их глазами встает вся картина смерти Ингмара. - Да, ты должен гордиться, что владеешь этими часами, Хальвор".
Показывая часы, Хальвор все время крепко держал их за цепочку, ни на секунду не выпуская их из рук.
Однажды в лавке Хальвора по обыкновению толпился народ. Хальвор рассказал всю историю и, наконец, вынул часы. Всех присутствующих охватило какое-то благоговение, и в лавке воцарилась глубокая тишина, пока крестьяне один за другим подходили и рассматривали часы.
Как раз в это время в лавку вошел Элиас, но все были так заняты часами, что никто не обратил внимания на его приход. А так как Элиас знал историю с часами своего тестя, то сразу понял, в чем дело. Он не завидовал Хальвору, но ему казалось смешным, что он и другие с таким благоговением относятся к старым сломанным часам.
Элиас протиснулся к прилавку и, быстро протянув руку, выхватил у Хальвора часы.
Хальвор бросился отнимать их, но Элиас отступил назад, держа часы высоко в руке, словно поддразнивая его. Хальвор оперся руками о прилавок и перепрыгнул через него. У него был такой свирепый вид, что Элиас испугался и вместо того, чтобы остановиться и вернуть часы, очертя голову бросился бежать по лестнице, ведущей на улицу. К несчастью, он попал ногой в пролет и упал с лестницы. Хальвор бросился на Элиаса, вырвал у него часы и несколько раз его ударил.
- Не бей меня, - запричитал Элиас. - Посмотри лучше, цела ли моя спина.
Хальвор выпустил его, но Элиас не мог шевельнуть ни рукой ни ногой.
- Помоги мне, - попросил он.
- Сам встанешь, когда протрезвеешь, - сказал Хальвор.
- Я не пьян, - возразил Элиас, - но когда я ступил на лестницу, мне показалось, будто ко мне подошел Ингмар-старший и взял у меня часы; я испугался и упал.
Тогда Хальвор наклонился, чтобы поднять беднягу. Элиаса отвезли домой. Он сломал себе позвоночник, и у него отнялись ноги.
С этого дня Элиас не вставал с постели. Он превратился в беспомощного калеку, но он мог говорить, и целый день только и делал, что молил дать ему водки.
Доктор строго-настрого запретил Карин давать ему спиртные напитки, которые оказались бы для него смертельны. Тогда Элиас начал стараться силой добиться своего, он кричал и шумел все ночи, вел себя как безумный и никому не давал покоя.
Для Карин наступила тяжелая жизнь. Муж так мучил ее, что казалось, она этого больше не вынесет. Он наполнял весь дом своими проклятиями и бранью, и их жизнь превратилась в сплошной ад.
Тогда-то Карин и обратилась к учителю с просьбой взять к себе Ингмара. Она не хотела, чтобы брат ещё хоть один день провел дома, и не взяла его даже на Рождество.
Все работники Ингмарсгорда были в каком-нибудь родстве с Ингмарсонами и всю жизнь провели в усадьбе. Если бы не это, они не выдержали бы такой жизни.
Редкую ночь Элиас давал им спокойно спать. Каждый раз он придумывал что-нибудь новое и так мучил Карин, что она, в конце концов, исполняла его просьбу.
Такая ужасная жизнь тянулась для Карин больше года.
Позади хмельника в Ингмарсгорде была маленькая скамеечка. Это было любимое местечко Карин, куда она уходила побыть одной и погоревать о своей жизни. Низко согнувшись, опершись локтями о колени и подперев подбородок рукой, сидела она неподвижно, глядя перед собой. Отсюда открывался вид на хлебные поля, тянувшиеся отсюда до самого леса, за которым виднелись очертания горы Клакберг.
Одним апрельским вечером Карин пришла сюда снова. Она чувствовала себя слабой и утомленной, как это часто бывает с людьми весной, когда снег только что начинает таять. На дворе мокро и грязно, и весенние дожди еще не успели омыть землю. Солнце уже пригревало, но хмель еще спал под одеялом из еловых ветвей и не мог защитить ее от северного ветра. Ветер был сильный и гнал по полям сухую траву и всякий сор. Горы были окутаны туманом, березы начинали темнеть на вершинах, но на опушке леса еще лежал глубокий снег.
- Да, вот и весна скоро, - думала Карин, чувствуя себя еще более усталой; ей казалось, что она не сможет пережить еще и это лето.
Она думала о том, сколько забот ей теперь предстоит: посев и косьба сена, выпечка хлебов, стирка, а еще надо ткать и шить одежду; нет, она не справится со всем этим.
- Лучше бы мне умереть, - тихо произнесла она. - Мне кажется, я живу теперь только для того, чтобы помешать ему напиться до смерти.
Вдруг она подняла голову, ей показалось, что кто-то ее окликнул. Перед ней стоял Хальвор Хальворсон, облокотившись на изгородь, и глядел на нее.
Карин не знала, когда он подошел, было похоже, что он уже давно стоит здесь.
- Я так и думал, что найду тебя здесь, - сказал Хальвор.
- Почему?
- Да, я вспомнил, что прежде ты, улучив минутку, всегда прибегала сюда погоревать о чем-нибудь.
- Ах, прежде мне не о чем было горевать.
- Если у тебя не было горя, ты придумывала его себе.
Карин взглянула на Хальвора. Он, наверное, думает, что она сглупила, не выйдя замуж за него, такого гордого и красивого. "Теперь я ему попалась, - подумала она, - и он может насмехаться надо мной сколько хочет".
- Я был в доме и говорил с Элиасом, - сказал Хальвор. - Собственно говоря, я и хотел поговорить только с ним.
Карин не отвечала, она сидела неподвижно, выпрямившись, с опущенными глазами и сложенными руками, и ждала насмешек и издевательств Хальвора.
- Я сказал ему, - продолжал Хальвор, - что до некоторой степени считаю себя виноватым в случившемся с ним несчастии, так как это произошло у меня в доме. - Хальвор помолчал, ожидая какого-нибудь знака согласия или отрицания, но Карин не двигалась. - Поэтому я спросил его, - продолжал Хальвор, - не хочет ли он поехать погостить ко мне. Для него это будет развлечением, и у меня он будет видеть больше народу, чем здесь.
Карин подняла глаза, но продолжала сидеть неподвижно.
- Мы договорились с ним, - сказал Хальвор, - что ты завтра привезешь его ко мне. Я знаю, он согласился, думая, что у меня он сможет достать водки, но ты сама понимаешь, Карин, что об этом не может быть и речи, он не получит ни капли, можешь быть спокойна. Так вот, завтра он переедет. Я отведу ему комнату за лавкой, и я обещал ему, что дверь в лавку всегда будет открыта, чтобы он мог видеть приходящих людей.
При первых словах Хальвора Карин решила, что он придумал это, чтобы посмеяться над ней, но, мало-помалу, поняла, что он говорит совершенно серьезно.