11
На следующее утро пришло письмо от Альфреда. Дескать, он всю ночь не сомкнул глаз, просит простить его, если он вчера ее обидел, ведь облачко на челе Терезы омрачает ему самый ясный день. Четыре страницы сплошь в таком тоне. Она улыбнулась, слегка растроганная, как бы машинально прижала письмо к губам и то ли намеренно, то ли нечаянно уронила письмо на столик с шитьем. Она была рада, что не обязана отвечать на письмо: ведь сегодня вечером они все равно встретятся на своем обычном месте.
Около полудня мать вошла в ее комнату с умильной улыбкой: граф Бенкхайм у них в доме и только что внимательнейшим образом просмотрел второй раз библиотеку отца - про первый визит мать не обмолвилась ни словом. Он готов приобрести книги за вполне приличную сумму и очень тепло расспрашивал о здоровье отца, впрочем, как и о здоровье Терезы. Поскольку Тереза продолжала молча вышивать, поджав губы, мать подошла к ней и прошептала:
- Пойдем, мы обе должны поблагодарить его. А то будет невежливо. Я требую этого.
Тереза поднялась и вместе с матерью вошла в соседнюю комнату, где граф как раз собирался просмотреть толстый иллюстрированный том, лежавший на столе рядом с другими фолиантами. Он тотчас поднялся и выразил радость по поводу того, что ему выпал случай еще раз поприветствовать Терезу. В ходе любезной и непринужденной беседы он спросил дам, не желают ли они как-нибудь воспользоваться его коляской для поездки в больницу к господину подполковнику. Он с радостью предоставит свой экипаж в их распоряжение также для поездки в Хелльбрунн или еще куда-нибудь. Однако сразу же заговорил о другом, как только заметил на лице Терезы выражение неприязненного удивления, и вскоре откланялся, предупредив, что после краткой, но неотложной поездки он вновь нанесет им визит, дабы довести до конца дело с библиотекой. На прощанье он поцеловал руку как матери, так и дочери.
Когда дверь за ним закрылась, в комнате воцарилось глухое молчание. Тереза попыталась было уйти, не проронив ни слова, но услышала за спиной голос матери: "Ты могла бы быть немного любезнее". Тереза обернулась с порога: "Я и так была чересчур любезна!" - и хотела выйти. Но мать ни с того ни с сего, словно злость копилась в ней много дней или недель, принялась осыпать ее обидными словами, называя ее поведение неблаговидным и даже наглым. Разве граф не столь же благородный господин, как юный Нюлльхайм, в обществе которого взрослая девица появляется на людях повсюду в городе и окрестностях в любое время дня и ночи? Разве не в сто раз приличнее вести себя немного любезнее по отношению к солидному, положительному, утонченному господину, чем вешаться на шею какому-то студентику, который с нею лишь забавляется? И все более откровенными, оскорбительными словами она дала понять дочери, что уже давно подозревает, в какую сторону та меняется, и, окончательно забыв всякий стыд, бросила ей в лицо, чего по этой причине может от нее ждать и считает себя вправе потребовать.
- Ты полагаешь, это так и будет продолжаться? Но ведь мы голодаем, Тереза! Ты настолько влюблена, что даже не замечаешь этого! А граф стал бы о тебе заботиться, обо всех нас и об отце тоже. Этого никто не должен знать, даже твой юный господин Нюлльхайм.
Она всем телом прильнула к дочери, Тереза ощутила ее дыхание на лице, высвободилась и бросилась к двери. Мать крикнула ей вслед:
- Не уходи, обед готов!
- Я не буду обедать, ведь мы голодаем, - на ходу бросила Тереза и вышла из дому.
Был полдень, улицы почти безлюдны. Куда идти? - спросила себя Тереза. К Альфреду, живущему в родительском доме? Ах, он был недостаточно мужчиной, чтобы прийти ей на помощь, защитить ее от позора и опасности. А какова мать - вообразила, что он ее любовник! Просто курам насмех. Так куда же? Если б у нее были деньги, она бы пошла на вокзал и уехала куда глаза глядят, лучше всего прямо в Вену. Там хватает возможностей пробиться в жизни приличными способами, даже если лицей и не окончен. К примеру, шестнадцатилетняя сестра ее бывшей одноклассницы недавно получила место бонны у придворного адвоката в Вене, и ей там прекрасно живется. Нужно только как следует оглядеться. Ведь у нее уже давно возник такой план. Тереза тут же купила какую-то венскую газету, уселась в теньке на скамейку в саду Мирабель и стала просматривать объявления. Некоторые предложения могли бы ей подойти. Один искал бонну для своей пятилетней дочки, другой - для двоих сыновей, третий - для немного умственно отсталой девочки, в одном доме требовалось некоторое знание французского языка, в другом - навыки в рукоделии, в третьем - азы игры на фортепиано. Все это она умела. Слава Богу, нечего отчаиваться, и в следующий раз она уложит свои вещи и уедет. Может быть, удастся даже устроить так, чтобы укатить в Вену вместе с Альфредом. Тереза улыбнулась. Ничего не сказать ему заранее и просто сесть в тот же поезд, даже в то же купе, - ну разве не забавно? Но тут же поймала себя на мысли, что она, собственно, предпочла бы совершить эту поездку в одиночестве или, еще лучше, с кем-нибудь другим, с неким незнакомцем, например с тем элегантным иностранцем - итальянцем или французом, - который как-то на мосту через Зальцах так нахально пялился на нее. Рассеянно листая газету дальше, она прочла о фейерверке в Пратере, о столкновении поездов на железной дороге, о несчастном случае в горах и вдруг наткнулась на заголовок, который приковал ее внимание: "Покушение на убийство любовника". В статье рассказывалась история матери-одиночки, которая выстрелила в изменившего ей любовника и тяжело ранила его. Мария Майтнер, так звали несчастную женщину. Да, и такое могло с кем-то случиться… Но только не с ней. С умной не случилось бы. Не нужно заводить любовника, не нужно иметь ребенка, не нужно вообще быть легкомысленной; главное, помнить: никогда нельзя верить мужчинам.
12
Тереза медленно брела домой, на душе у нее было спокойно, и враждебность к матери прошла. Скудный обед еще не остыл, мать молча поставила еду на стол и взялась за газету, принесенную Терезой. Отыскав в ней роман, печатавшийся с продолжением, она с горящими глазами погрузилась в чтение. Отобедав, Тереза взяла свое вышивание, села поближе к окну и стала думать о Марии Майтнер, томившейся за решеткой. Были ли у нее родители? Или они ее бросили? Может, она в глубине души к другим мужчинам питала более теплые чувства, чем к своему любовнику? И почему решила родить ребенка? Ведь столько женщин живут в свое удовольствие и не рожают. Она вспомнила многое, о чем была наслышана за последние два-три года от своих соучениц в Вене и здесь. В ее памяти всплыли некоторые неприличные разговоры, как они обычно называли беседы такого сорта, и в ее душе внезапно поднялось отвращение ко всему, что было связано с такими вещами. Тереза припомнила, что два или три года назад, когда была еще почти ребенком, она вместе с двумя подружками решила уйти в монастырь, и в этот миг ей показалось, будто в ней проснулось то же самое желание. С той лишь разницей, что это желание означало теперь нечто другое и большее: страх и тревогу, словно нигде, кроме как за монастырскими стенами, нельзя чувствовать себя защищенной от всех тех угроз, которые несет с собой жизнь в миру.
Однако когда духота мало-помалу спала и по стенам домов до самого верхнего этажа поползли вечерние тени, ее страх и грусть исчезли и она с небывалой радостью стала предвкушать свидание с Альфредом.
Встретились они, как обычно, за городом. Глаза его мягко светились, а лицо дышало таким благородством, что сердце ее болезненно сжалось. Она даже почувствовала некоторую неловкость от сознания своего превосходства - из-за того, что куда больше понимала в жизни или хотя бы догадывалась, чем он. И одновременно сознавала, что не совсем достойна его, поскольку он жил в более чистой атмосфере. Обликом и осанкой он походил на своего отца, которого она частенько встречала на улицах их маленького городка, но тот не обращал на нее внимания, да и не знал, кто она такая. Матушку Альфреда, высокую светловолосую даму, и его двух сестер ей также случалось видеть на улице. Сестрицы, видимо, о чем-то догадывались, потому что недавно, случайно встретив Терезу, они с любопытством поглядели ей вслед. Им было двадцать и девятнадцать, и обеим предстояло вскоре выйти замуж. Семейство было состоятельное и уважаемое. Да, этим жизнь улыбалась. И подумать, что доктор Себастьян Нюлльхайм, практикующий в лучших домах города, мог бы когда-либо попасть в сумасшедший дом, было просто невозможно.
Альфред заметил, что мысли Терезы витают где-то далеко, и спросил, что с ней. Но она только покачала головой и благодарно пожала его руку. Дни уже стали короче, вскоре начало смеркаться. Альфред и Тереза сидели на скамье в парке. Перед ними раскинулась обширная равнина, вдали высились горы, из города доносился глухой шум, гудок паровоза долетал сюда долгим и тихим эхом, по ту сторону луга иногда появлялась коляска, пешеходы скользили мимо, словно тени. Они сидели обнявшись, и сердце Терезы таяло от нежности. И когда она потом вспоминала о своей первой любви, ей всегда приходил на память этот вечер: она и он на скамье меж полей и лугов, перед ними расстилается равнина, на которую, перебираясь от одной горной вершины к другой, опускается ночь, затихающие паровозные гудки вдали и лягушачье кваканье, доносящееся с невидимого пруда.
13
Иногда они говорили о будущем. Альфред называл Терезу любимой, суженой. Говорил, что она должна его дождаться, самое большее через шесть лет он станет доктором, а она - его женой. И Тереза словно вдруг оказалась под таинственной защитой, вроде святого венца вокруг чела апостолов - в эти дни она не услышала от матери ни одного злого слова, наоборот, та была с ней даже ласкова.
Как-то утром мать подошла к кровати Терезы и с сияющими глазами протянула ей газету. В ней на полагающемся для такого рода материалов месте было напечатано начало романа под заголовком: "Проклятье магната", сочинение Юлии Фабиани-Хальмос. Мать присела на краешек кровати, пока Тереза читала про себя текст. Фабула начиналась, как и сотни других, и каждая фраза казалась Терезе уже сто раз читанной. Когда она кончила и, как бы не находя слов от восхищения, молча кивнула матери, та взяла у нее газету и прочла весь текст вслух, громко, прочувствованно и торжественно. Потом сказала:
- Три месяца роман будет печататься в этой газете. За половину мне уже заплатили - почти столько же, сколько составляет подполковничья пенсия за полгода.
Когда Тереза вечером того же дня встретилась с Альфредом, она была приятно удивлена его видом: он был одет гораздо тщательнее, чем обычно, и выглядел вполне элегантно, его можно было даже принять за одного из богатых путешественников, которые в это время года буквально заполонили город. Альфред обрадовался, заметив одобрение в глазах Терезы, и заявил с шутливой напыщенностью, что почитает за честь пригласить ее нынче вечером на ужин в отель "Европа". Она с удовольствием приняла приглашение, и вскоре они уже сидели в ярко освещенном садике, одни за роскошно накрытым столом, в окружении множества незнакомых лиц - словно аристократы-молодожены во время свадебного путешествия. Кельнер с легкой небрежностью принял у Альфреда заказ. Им подали великолепнейшие блюда, и Тереза заметила по собственному аппетиту, что действительно давно уже не наедалась досыта. Мягкое, сладкое вино тоже оказалось необычайно вкусным, и если поначалу, немного оробев, она не решалась как следует оглядеться, то теперь посматривала на посетителей все более оживленно. При этом она ловила и на себе чужие взгляды - не только пожилых и молодых мужчин, но и дам, и взгляды эти были доброжелательными, даже восхищенными. Альфред был очень возбужден, болтал всякую галантную и довольно глупую чепуху, чего вообще-то никогда не делал, и Тереза время от времени заливалась неестественно громким хохотом. Когда Альфред в третий или четвертый раз шепотом спросил ее - он не отличался избытком веселых идей, - за кого могут их принимать: за любовников, удравших из дому, или за молодоженов из Франции, совершающих свадебное путешествие, мимо их столика прошли несколько офицеров, среди них Тереза тотчас узнала того брюнета с желтыми обшлагами, которого часто вспоминала в последние несколько недель. Офицер тоже сразу ее узнал. Она это поняла, хотя он не подал виду и, будучи человеком благовоспитанным, сразу отвел взгляд и не расположился, как она ожидала, за одним из соседних столиков, а уселся в обществе приятелей довольно далеко от нее. Хорошее настроение Альфреда мигом улетучилось. От него не ускользнуло, как вспыхнули глаза Терезы, и он с ревнивой чуткостью влюбленного почувствовал, что случилось нечто роковое. Когда он подливал вина в ее бокал, она, словно прося прощения, дотронулась до его руки и, сразу же ощутив свою неловкость, вдруг сказала:
- Может, уйдем отсюда? Мама будет волноваться, - добавила она, хотя знала, что этого бояться нечего. - А что ты сказал своим домашним, Альфред?
- Ты ведь знаешь, - ответил он, - мое семейство в отъезде.
- Ах да! - спохватилась она.
Так вот почему он сегодня был таким храбрым, могла бы и раньше догадаться. А как неуклюже он встал из-за стола, заплатив по счету! И вместо того, чтобы пропустить ее вперед согласно правилам приличия, он первым зашагал к выходу, и тут она заметила, что он все-таки был похож на гимназиста в воскресном костюме. Она же шла между столиками в своем простом бело-голубом фуляровом платье как молодая дама, привыкшая каждый вечер ужинать с изысканными друзьями в дорогом отеле. Как-никак ее матушка была баронессой, выросла в замке и каталась на резвом пони в собственном парке. И впервые в жизни Тереза испытала что-то похожее на гордость по этому поводу.
Они молча шли по безлюдным переулкам. Альфред взял Терезу под руку и прижал ее локоть к себе.
- А не отправиться ли нам, - начал он шутливым тоном, который ему не очень шел, - прямо отсюда в кафе?
Она покачала головой. Мол, уже поздно. Да, как ни крути, гимназистик! Мог бы потребовать от нее чего-нибудь другого вместо торопливого визита в кафе. Почему бы, к примеру, не подозвать вон того извозчика, дремлющего на козлах, да и не поехать с ней за город в такую прекрасную теплую летнюю ночь? Как бы пылко отвечала она на объятия, как горячо целовала бы, как бы его любила! Но таких замечательных идей от Альфреда нельзя было и ожидать.
Вскоре они остановились возле дома Терезы. Улица тонула во мраке. Альфред привлек Терезу к себе более властно, чем когда-либо, она страстно поцеловала его и, закрыв глаза, поняла, насколько он благороден и чист. Поднимаясь по лестнице, она чувствовала, что душа ее полна любовной тоски и печали. Стараясь не разбудить мать, Тереза тихонько отперла дверь квартиры и еще долго лежала в постели без сна и думала, что сегодняшний вечер все же не удался.
14
На следующий день, когда они с матерью сидели за обедом, из цветочной лавки принесли чудесные белые розы в изящной точеной вазе. Первая ее мысль была: от того офицера. Вторая: от Альфреда. Однако на карточке было написано: "Граф Бенкхайм просит милую фройляйн Терезу любезно принять эти скромные цветы". Мать сидела, глядя перед собой, словно все это ее не касалось. Тереза поставила вазу с цветами на комод, взяла какую-то книгу и уселась в кресло-качалку у окна. Мать молча продолжила трапезу в одиночестве, потом шаркающей походкой вышла из комнаты.
В тот же вечер, направляясь к вокзалу, неподалеку от которого было назначено свидание с Альфредом - они почти ежедневно меняли место встречи, - Тереза повстречала того офицера. Он поздоровался с утонченной вежливостью, даже улыбкой не намекнув на их тайную близость. Она кивнула в ответ, но тут же ускорила шаги, так что уже почти побежала. Увидев ожидавшего ее Альфреда, Тереза обрадовалась, что тот не заметил ее волнения. Альфред казался смущенным и хмурым. Они пошли по пыльной, немного скучной улице в сторону церкви Пресвятой Девы Марии, обмениваясь короткими, вымученными репликами, но вскоре повернули обратно, опасаясь надвигающейся грозы, и расстались раньше обычного.
Однако следующие вечера, при всей их грусти, были прекрасны. Разлука приближалась. В начале сентября Альфред должен был уехать в Вену, чтобы там первым делом встретиться с отцом. У Терезы становилось тяжко на душе, когда Альфред заводил речь о предстоящей разлуке, вновь и вновь умоляя ее сохранить ему верность и поскорее начать уговаривать мать как можно быстрее переехать в Вену. Она уже сказала ему, что мать покуда не хочет об этом и слышать. Может быть, ей удастся будущей зимой постепенно ее переубедить. Но это было неправдой. На самом деле в Терезе все больше зрело намерение в одиночку покинуть родительский дом. При этом мысль об Альфреде вообще не играла никакой роли.