Алексей улыбнулся в ответ, а Иван вдруг помрачнел:
- Адрес точный, а писать все равно не буду.
- Почему же, Ваня? - удивилась Люба.
- Ни к чему это. Да и не люблю я писем. Вот если бы вдруг встретиться…
Ударил станционный колокол. Засвистел кондуктор.
- Прощай, Ванька, - торопливо сказал Трофимов. - Прощай, казаче.
Они обнялись. Рявкнул паровоз, дрогнул состав. Иван шагнул было к Любе, но остановился, не дойдя. И тогда она сделала встречный шаг к нему, хотела поцеловать, но он рванулся к поезду:
- Сына берегите!..
Вскочил на ступеньку проезжавшего мимо вагона, прокричал с деланным весельем:
- Правильно, этот - Егор! Но внука чтоб Иваном назвали! Ванькой, слышите? Ванькой!..
Удалялся состав, унося на ступеньке вагона Ивана Варавву.
На перроне остались Алексей и Люба с сыном на руках. И стояли, пока поезд не исчез вдали…
Встречи
На солнечной стороне улицы южного областного города у витрины книжного магазина, в которой отражался четырехэтажный жилой дом, стоял мальчик лет тринадцати с командирской сумкой через плечо, туго набитой книгами и тетрадями. Звали мальчика Егором, и у него было такое же простецкое, но очень упрямое лицо, как и у Алексея Трофимова.
- Егорка, Барсук идет! - крикнул пробегавший мимо мальчишка.
- Он тебя бить собирается!
- Ну и пусть, - сердито проворчал Егор. - Пусть пока собирается.
Мальчишка убежал. Егор, оглянувшись, достал карманное зеркальце и воровато пустил солнечного зайчика в окно третьего этажа дома на теневой стороне.
Это была обычная квартира городской служилой интеллигенции середины тридцатых годов. Случайная разностильная мебель, много книг и большой шелковый абажур.
Солнечный зайчик ударил в потолок, пометался по стенам, точно маленький прожектор. А потом угодил в лицо девочки с тугими косичками.
- Мама, я пошла! - тотчас же объявила девочка, выскочив из-за стола.
Немолодая безулыбчивая женщина, увидев пляшущий по стенам зайчик, выглянула в окно.
Егор поспешно спрятал зеркальце: из дома напротив выскочила девочка с упрямыми косичками. Не оглядываясь, пошла вперед, независимо помахивая портфелем.
Егор шел в десяти шагах позади косичек и тоже независимо помахивал командирской сумкой.
А следом за Егором шли трое шалопаев. Старшему было лет пятнадцать, а лицом он и впрямь напоминал барсука.
Тугой, тревожный гул далекой канонады наполнял небольшой кабинет. В кабинете за столом сидели: начдив - пожилой, с орденом и двумя ромбами; комиссар - высокий, худой латыш; и командир с тремя кубиками в петлицах - Алексей Трофимов.
Все настороженно молчали, поглядывая на телефон. Наконец он зазвонил, и начдив поднял трубку:
- Да. Я, товарищ командующий. Так точно. Японская артиллерия продолжает интенсивно обстреливать китайцев. Прижали к реке и обрабатывают. Да они бы давно прорвались, если бы не семьи да раненые. Так. Понятно, товарищ командующий. Есть! До свидания. - Комдив положил трубку, улыбнулся комиссару:
- Ну, комиссар, решено и подписано!
- Хорошо, - без улыбки отозвался комиссар. - Это очень хорошо.
- Товарищ Трофимов, - сказал комдив, и Алексей встал.
- Командование Особого Округа приняло решение удовлетворить просьбу китайских товарищей. Вам надлежит выдвинуть свой батальон к границе и обеспечить переправу на нашу сторону раненых бойцов и членов семей китайских коммунистов.
- Благодарю за доверие, товарищ комдив. Разрешите выполнять?
- Подожди, товарищ Трофимов, - комиссар потянул Алексея за рукав. - Сядь.
Трофимов сел.
- Мы тебя выбрали не случайно. Ты человек бывалый, скромный, а главное, очень выдержанный товарищ. Провокации, мало ли что. А ты выполняешь интернациональный долг командира рабоче-крестьянской Красной Армии.
- Ясно, товарищ комиссар.
Тут все встали, и начальство торжественно пожало комбату Трофимову руку.
- С китайской стороны переправой руководит товарищ Ван, - сказал комдив. - Желаю успеха, комбат!
… - Ты чего по нашей улице ходишь?
Трое мальчишек - Барсук впереди - зажали Егора в глухом углу уличного тупика.
- Егор, беги! - кричал издалека приятель, но на помощь не спешил.
Конечно, Егор мог убежать, но напротив, через улицу, стояла девочка с косичками. Она весело болтала с подружками, но уголком глаза с интересом следила за развитием событий. И косички торчали на голове как два вопросительных знака.
- В шпионку влюбился? Ну так за это я тебя сейчас бить буду, - пообещал Барсук и начал засучивать рукава. - Так что готовь слезы, жених.
И остальные двое захохотали:
- Жених! Шпионский жених!..
Егор стиснул зубы и первым бросился в атаку. Вмиг слилось все в кучу: четверо мальчишек, восемь рук и восемь ног. Некоторое время слышалось только сопение, потом кто-то заревел, полез из кучи, развалив ее. Егор вскочил - в разорванной рубашке, с подбитым глазом - и снова неукротимо бросился на вставшего с земли Барсука.
Девочки напротив уже не болтали, а, широко распахнув глаза, глядели через дорогу.
- А-а!.. - отчаянно заорал вдруг Барсук.
Он бежал по улице, а за ним летел рассвирепевший Егор, колотя врага туго набитой командирской сумкой по спине.
Была густая ночь, и по-прежнему глухо и безостановочно била артиллерия на сопредельной стороне.
Алексей стоял на берегу широкой спокойной реки. За ним - в кустах, в отрытых наспех ячейках, просто за деревьями - лежали вооруженные бойцы.
Вскоре послышался тихий плеск весел. Из темноты вынырнул баркас, на носу которого стоял высокий человек. Бойцы и пограничники вошли в воду, приняли баркас и начали помогать выбираться на берег женщинам, детям, легкораненым. И высокий командир тоже сошел на берег.
- Товарищ Ван, - сказал переводчик.
- Исполняющий обязанности командира батальона Трофимов, - представился Алексей.
Китайский командир неожиданно закашлялся, кивнул переводчику и повернулся спиной к Алексею, наблюдая за выгрузкой.
Подходили баркасы. С них снимали раненых, быстро относили в лес. Все происходило в абсолютной тишине, только заплакал было ребенок, но сразу же смолк. Изредка высокий командир отдавал короткие команды.
- Товарищ Ван говорит, что очень много раненых, - тихо сказал переводчик.
- Что-то он на китайца не похож, - засомневался вдруг Алексей, вспомнив о бдительности.
- Возможно, манчжур, товарищ командир батальона.
При этом разговоре китайский командир странно повел плечами, будто с трудом глушил в себе приступ неуместного веселья. Потом сказал что-то, не оборачиваясь.
- Товарищ Ван просит послать кого-нибудь предупредить, чтобы раненым повязки сменили, - сказал переводчик.
- Да я сам распоряжусь, - сказал Алексей и побежал к лесу.
В маленькой фанзе горели фонари и кипел самовар. За столом сидели китайский командир товарищ Ван, переводчик, несколько командиров-пограничников. Молча пили чай. На расстеленных по столу газетах лежали хлеб, сало, колотый сахар.
Вошел Алексей. Шагнул от двери, вгляделся в сидящих за столом и обмер:
- Ван… - и замолчал, прикусив язык.
- Товарищ Ван все время о вас спрашивал, - радостно сообщил переводчик. - Даже послать за вами решил.
Алексей, как деревянный, опустился на табурет, не слушая, что там бормочет переводчик, потому что против него в синей китайской куртке сидел его старый друг Иван Варавва. Он неожиданно спросил что-то, не отрывая взгляда от Алексея. И Трофимов невольно вздрогнул: звуки чужого языка так не шли к шальным глазам и казачьему чубу китайского командира.
- Китайский товарищ интересуется, есть ли у вас семья, товарищ командир батальона.
- Есть! - с некоторым запозданием, но очень громко и чересчур радостно закричал Трофимов. - Егорка пятый класс кончает, представляешь? То есть, это… Сын, значит. А Любаша в институте учится. В медицинском!
Варавва невозмутимо выслушал весь этот восторженный крик, подождал перевода, вежливо улыбнулся и опять что-то сказал.
- Товарищ Ван интересуется здоровьем ваших близких.
- Мировое здоровье! - с сияющей улыбкой заорал Алексей. - Во здоровье!..
И сунул через стол оттопыренный большой палец.
Нахмуренный Егор Трофимов смотрел неукротимо. Лицо его было в синяках, глаз заплыл, а рот плохо закрывался.
Был вечер. Настольная лампа освещала стол с учебниками и большой схематический разрез танка на стене. Рядом стоял Егор и исподлобья смотрел на мать.
- За что же на этот раз? - очень спокойно поинтересовалась Люба.
Егор хмуро молчал.
- Я спрашиваю, за что? Драться нужно только за правое дело.
- За правое, - вздохнул сын.
- Ну, тогда иди умойся.
Егор еще раз вздохнул и вышел из комнаты.
Светало. Алексей, Варавва и переводчик стояли на берегу, возле которого покачивался одинокий баркас. С сопредельной стороны по-прежнему доносился напористый гул артиллерийской канонады.
Переводчик что-то увлеченно рассказывал Ивану, но тот отвечал односложно, выразительно поглядывая при этом на Алексея. Наконец Трофимов сообразил:
- Слушай, а где же гребцы его? Надо, понимаешь, собрать.
- Есть собрать, - отрапортовал переводчик и ушел.
Алексей и Иван наконец-то остались одни. Молча смотрели друг на друга и улыбались.
- А я гляжу: ты или не ты?
- А я думаю: когда он сообразит? Ну, здравствуй, Алешка, - сказал Варавва, и они обнялись. - Я уж думал, что мы с тобой так и не поговорим.
- Как ты там-то оказался, Ваня?
- Назначен советником при штабе Народно-освободительной армии. Помогаю китайским товарищам.
- Тяжело?
- Пробьемся. Нас обозы связывали, дети, раненые. Пробьемся. Ну, как Люба-то, как Егор?
- Живы-здоровы, но - одни. Я ведь в Москве, в академии учусь. Здесь на стажировке.
- Тихо, Алеша, идут. Прощай, друг.
- Прощай, Ваня.
Обняться им не пришлось: с откоса спускались гребцы и переводчик. Иван протянул руку, Алексей двумя руками схватил ее, долго тряс.
Грозно ревела артиллерия на чужой, далекой стороне…
А в квартире с разностильной мебелью ничего не изменилось, и заметно подросшая девочка складывала книжки и тетрадки в портфель, дожевывая булку.
Солнечный зайчик, пробежавшись по стене, упал на руки девочки, заглянул в лицо. Она тут же закрыла портфель и, не посмотрев в окно, кинулась к дверям:
- Мама, я пошла!
Хлопнула входная дверь. В комнату вошла строгая, невеселая и безулыбчивая мама. Подняла упавшую тетрадку, выглянула в окно.
Через улицу к книжному магазину бежала девочка. У витрины стоял повзрослевший Егор. Когда девочка подбежала, он взял у нее портфель, закинул на плечо командирскую сумку, и они пошли по улице.
А безулыбчивая мама смотрела им вслед. Из окна.
Вечером в той же комнате с разностильной случайной мебелью, освещенной лампочкой под абажуром, разучившаяся улыбаться женщина почему-то встревоженно слушала дочь. А девочка уплетала суп и трещала без умолку.
- Только он ничего не понимает в литературе, представляешь, какой кошмар? Ну ничегошеньки! В танках уже понимает, а в литературе - еще нет, представляешь? Я ему объясняю, объясняю, а он - ну совершеннейший… - она поискала слово, - танкист!
- Он очень вырос, - сказала мама.
- А знаешь, почему он так быстро растет? Потому что все время дерется.
- Из-за тебя?
- Конечно! - с гордостью призналась дочь.
- Тебя все еще дразнят? - помолчав, тихо спросила мать.
- Вот потому-то он и дерется, - девочка вдруг погрустнела и отложила ложку.
Мать и дочь помолчали, и в этом молчании была огромная горечь. Наконец мать, подавив вздох, спросила:
- Как, ты сказала, его зовут?
- Егор.
- А фамилия?
- Трофимов. Егор Трофимов. Его папа в командировке. Только не как наш. В настоящей, понимаешь? А мама учится в твоем институте.
"Мамин" институт оказался медицинским, и сама мама девочки в простеньком халате санитарки работала в раздевалке, принимая от студентов плащи, зонты и сумки. Она исполняла эту работу с тем же безулыбчивым лицом, быстро и молчаливо, но, посмотрев на одну из студенток, вдруг задержала номерок и тихо спросила:
- Вы Трофимова?
- Да, - с некоторым удивлением ответила Люба. - А в чем, собственно, дело?
- Нам надо поговорить.
Молодой мужчина явно преподавательского вида задержался возле колонны, поглядывая на студентку и санитарку.
- У меня сейчас лекция.
- А после нее, перед анатомичкой, - двухчасовой перерыв.
- Все-то вам известно, - усмехнулась Люба. - Вас, кажется, Аней зовут? Извините, не знаю вашего отчества.
- Санитарок принято называть по именам.
- Студенток тоже.
- Я буду ждать вас в сквере, Любовь Андреевна. Поверьте, это очень серьезно.
И отошла в глубь раздевалки, прекратив разговор. Может быть, потому что заметила особый интерес очень любопытного преподавателя возле ближайшей колонны.
Стояла осень, и в маленьком городском сквере печально шуршали под ногами листья. По аллее шли две матери: санитарка и студентка одного института.
- Наши дети дружат три года, - говорила безулыбчивая мать девочки. - Сначала мне казалось, что это - детская блажь…
- Думаю, ваши опасения абсолютно беспочвенны, - неприязненно перебила Люба.
- Напротив, Любовь Андреевна, я очень рада. Право, очень. Маша воспитывается без отца, ей просто необходим друг, советник, рыцарь, наконец.
- Господи, какая я ревнивая дура! - улыбнулась Люба. - Мне показалось, что вы не доверяете этой дружбе. А ведь мой Егор - Трофимов, это совершенно особая порода. Они не умеют объясняться в любви, не дарят цветов, забывают о ваших днях рождения, но… Знаете, сколько раз мой Егор приходил домой с разбитым носом?
- Я знаю, сколько раз моя Маша возвращалась счастливой. И вот как раз об этом, об их счастье я и хотела бы поговорить…
Безулыбчивая санитарка вдруг оглянулась и замолчала. Какая-то мужская фигура мелькнула на пустынной аллее. Очень похожая на институтского преподавателя.
- Как отвратительно, - брезгливо и одновременно с этим устало сказала мать девочки. - Как отвратительно, когда бывшие сослуживцы добровольно следят за каждым вашим шагом. Это преподаватель с кафедры марксизма-ленинизма, когда-то он очень любил бывать у нас дома. Не оглядывайтесь, Любовь Андреевна, вам еще предстоит сдавать ему экзамен. Давайте сядем на ту скамью, к ней ему подползти будет затруднительно.
Они прошли на открыто стоящую скамейку и сели. И пока шли к ней, Люба искоса смотрела на санитарку из собственного института, потом спросила:
- Кто вы, Анна…
- Васильевна. Сначала о детях, это важнее. Дети - самое главное. Переведите сына в другую школу, Любовь Андреевна.
- По какой причине?
- Я - жена врага народа. По всей вероятности, вдова, но они молчат. А Маша, следовательно, дочь этого врага.
Она замолчала, но, поскольку Люба молчала тоже, тихо заговорила вновь:
- Странно, что нас до сих пор не арестовали. И даже позволили жить в одной из комнат нашей прежней квартиры. И даже, представьте себе, позволили работать в том же институте, в котором мы работали вместе с ним.
- Профессор Юркевич?
- Полагаю, что теперь вы переведете сына в другую школу.
Анна Васильевна встала, намереваясь уйти, но Люба удержала ее, усадив чуть ли не силой.
- Подождите, Анна Васильевна, подождите. Я глубоко благодарна вам за откровенность, но прошу выслушать и меня. Я не только жена офицера, но и дочь офицера. А мой Егор не только сын офицера, но и внук офицера и даже правнук, насколько мне известно. И вы предлагаете воспитать из него трусливого мещанина? Угодливого обывателя?
- Да представляете ли вы, Любовь Андреевна, что происходит в стране?
- Я не судья моей стране, но я судья себе самой. Честь офицера - выше собственного благополучия, выше самой жизни. Вот что я хочу вложить в моего сына. А вы предлагаете обратное. Да разве Егор простит себе, что струсил и предал свою первую любовь? Ни Егор, ни Маша не простят нам с вами этого никогда. Никогда!
- Но для их же спасения…
- Их спасение в любви, Анна Васильевна. Вы же интеллигентная женщина, доцент и кандидат медицинских наук…
- Бывший… - странным, дрожащим шепотом произнесла вдруг санитарка медицинского института.
Лицо ее задрожало беспомощно и жалко, и годами сдерживаемые слезы наконец-то хлынули из глаз. Люба прижала к груди ее голову, гладила по плечам и тихо шептала:
- Поплачь. Поплачь, легче станет.
… - Эту девочку, мам, зовут Машей, - сказал Егор, пропуская в квартиру смущенную подружку.
- Здравствуй, Машенька, - произнесла Люба. - Проходи, очень рада, что ты пришла к нам. Я давно хотела… - в соседней комнате зазвонил телефон. - Извини. Егор, принимай гостью, - Люба прошла в комнату, взяла трубку.
- Я слушаю. На аэродром?.. А почему такая срочность?.. Хорошо. Хорошо, я еду!
Она вышла в коридор, где в молчаливом смущении стояли дети. Сказала, улыбаясь:
- Очень жаль, но мне придется ненадолго уйти.
- Что-нибудь с папой? - нахмурился сын.
- Нет, нет, просто по делам. Пейте чай, я испекла пирог.
- Ну как же так… - недовольно начал Егор.
- Служба, сын. Я не прощаюсь, Машенька.
Торопливо надела плащ и вышла.
Мальчик и девочка остались одни впервые в жизни, и им было очень неуютно. Настолько, что они изо всех сил избегали смотреть друг на друга.
Люба металась по улицам в поисках такси. В те времена они вообще были редкостью, а в тот вечер, как на грех, ни одного не попадалось.
- Такси!.. - в отчаянии кричала Люба. - Такси!..
Вместо такси появился извозчик. Подъехал на ее крики на рысях, остановил пролетку возле Любы.
- Подано такси, гражданочка. Куда ехать?
Люба с огромным облегчением вскочила в пролетку.
- Пожалуйста, побыстрее. На аэродром.
Уже тронувшийся с места извозчик придержал лошадь. Спросил настороженно:
- На какой аэродром?
- На военный. Пожалуйста, побыстрее, меня ждут.
- Не, не пойдет так, - сказал извозчик, окончательно останавливаясь. - Повезу, а потом беды не оберешься. Кого возил, что видел. Ни к чему мне такие дела. Так что слазь, гражданочка, ищи другого дурака.
Пассажирка ни о чем не просила, но и пролетку не покидала. Извозчик недовольно оглянулся:
- Освобождай. Сказал ведь, не повезу…
И замолчал, столкнувшись с ее взглядом. В глазах не было ни слезинки, но столько отчаяния, страха и боли скопилось в них, что извозчик примолк.
- Муж у меня… воюет, - почти беззвучно прошептала Люба.
- Но, милая!.. - заорал вдруг извозчик, и лошадь с места взяла рысью.
- Ну что, так и будем стоять, пока твоя мама не вернется? - спросила Маша.
Они по-прежнему мялись в коридоре. Но после этого вопроса Егор вздохнул и открыл дверь комнаты.
- Проходи.
Они вошли.
- Это моя комната, - пояснил Егор и ткнул пальцем в висевший на стене плакат с изображением танка. - А это - боевая машина на гусеничном и колесном ходу БТ-7.