Она подошла к доктору, шаркая огромными лапами по полу и радостно урча. Потом поднялась на задние лапы, положив передние на колени хозяина, и раскрыла широкую пасть с белыми острыми зубами. Медведица ласкалась к доктору, как собачонка. Он погладил ее по пушистой голове и не отнял руку когда Клеопатра облизала ее и легонько захватила зубами.
Эта медведица, пойманная на Средна-горе еще совсем маленьким зверенышем, была подарена Соколову одним крестьянином-охотником, сына которого он вылечил от опасной болезни Доктор привязался к медвежонку и ничего не жалел, чтобы его вырастить. Под нежной опекой Соколова Клеопатра благополучно росла, усваивала уроки гимнастики, и ее любовь к хозяину крепла с каждым днем.
Клеопатра уже научилась плясать медвежью польку, прислуживать и подавать доктору шапку. Она, как собака, сторожила комнату, хотя это было, что называется, "медвежьей услугой", так как ее присутствие в доме отпугивало больных. Впрочем, доктор об этом не очень беспокоился.
В разгаре пляски Клеопатра так ревела, что весь околоток знал, когда она танцует. Тогда и весельчак Соколов пускался с нею в пляс.
В этот вечер доктор чувствовал особенное расположение к "деликатной" Клеопатре. Он подал ей кусок мяса прямо с руки.
-Кушай, моя голубушка. "Голодному медведю не до пляски", говорят старые люди, а я хочу, чтобы ты сейчас поплясала для меня, как танцуют принцессы.
Медведица, должно быть, поняла эти слова и заревела Это означало: "Я готова!" Доктор схватил поднос и принялся бить в него, распевая веселую песню:
Свет Димитра, белокурая красотка,
Ты скажи-ка своей матери, Димитра:
"Не рожай мне, мать, сестер и братьев!.."
Воодушевившись, Клеопатра встала на задние лапы и пустилась в пляс, не переставая реветь. Но вдруг она бросилась к окну и яростно зарычала. Доктор с удивлением увидел, что во двор вошли какие-то люди.
Он сразу же схватил свой револьвер.
-Кто там? - громко спросил он и толкнул Клеопатру, чтобы она умолкла.
-Доктор, пожалуйте в конак! - крикнули в ответ со двора.
-Это ты, Шериф-ага? За каким чертом меня туда вызывают? Кто-нибудь заболел?
-Сначала запри медведя.
Доктор сделал знак рукой Клеопатре, и медведица, недовольно урча, ушла в чулан. Доктор прикрыл за ней дверцу.
-Нам приказано отвести тебя в конак. Ты арестован, - проговорил онбаши строгим голосом.
-Почему арестован? Кто меня арестовал?
-Там все узнаешь. Иди с нами.
И полицейские увели доктора, смущенного, растерянного, охваченного предчувствием беды.
Выходя из ворот, он услышал душераздирающий рев Клеопатры, - она плакала, как дитя.
В конаке была суматоха. Доктора отвели к бею.
Бей сидел на своем обычном месте, в углу. Рядом с ним расположился Кириак Стефчов; он читал какие-то бумаги, в которые заглядывал и Нечо Пиронков - член совета конака.
Бей - шестидесятилетний старик - нахмурился при виде доктора, но все-таки предложил ему сесть. Подобную тактику турки иногда применяли по отношению к обвиняемым, чтобы расположить их к признаниям. К тому же Соколов был домашним врачом бея, и старик его любил.
Доктор внимательно осмотрелся и с удивлением увидел на диване свою куртку, ту самую, которую он подарил Краличу. Это сразу пролило свет на все его недоумения.
-Скажи, доктор, это твоя куртка? - спросил бей. Соколов не хотел да и не мог отрицать этого и ответил утвердительно.
-А почему она не у тебя?
-Я вчера подарил ее одному бедняку.
-Где же это было?
-На Хаджи-Шадовой улице.
-В котором часу?
-В два часа по турецкому времени.
-Ты знаком с этим человеком?
-Нет, но мне стало жаль его. Он был в лохмотьях.
-Как врет, несчастный! - проговорил Нечо презрительно.
-Чего ты хочешь, Нечо? - прошептал его сосед. - Утопающий хватается и за соломинку.
Бей лукаво усмехнулся - мол, стреляного воробья на мякине не проведешь. Он не сомневался, что куртка была снята с плеч самого доктора. Так показывали и стражники.
-Кириак-эфенди, подай то, что нашли в куртке… А это тебе знакомо?
Доктору предъявили номер газеты "Независимость" и печатную крамольную листовку. Он сказал, что никогда их не видел.
-Кто же положил их тебе в карман?
-Я уже вам сказал, что подарил свою куртку незнакомому человеку; может, это он их туда положил.
Бей опять усмехнулся. Доктор почувствовал, что дело принимает плохой оборот: его обвиняли по меньшей мере в сношениях с бунтовщиками.
Так вот кто он такой, этот вчерашний незнакомец! Если бы доктор узнал это вовремя, он спас бы от беды и его и себя.
-Позовите раненого Османа! - приказал бей.
Вошел полицейский, рука которого была забинтована выше локтя. Это был тот, что сорвал куртку с плеч Кралича, и в этот момент в него попала пуля, пущенная другим полицейским. Но Осман - то ли по ошибке, то ли по злому умыслу - утверждал, что его ранил бежавший мятежник.
Осман подошел к доктору.
-Это он и есть, эфенди, - проговорил он.
-Ты с него сорвал куртку? Узнаешь его?
-Он в меня и пулю пустил на Петканчовой улице. Доктор смотрел на полицейского, ошеломленный. Тяжкое да к тому же и ложное обвинение вызвало в нем бурю негодования.
-Полицейский врет без зазрения совести! - крикнул он.
-Выйди, Осман-ага!.. Ну, как, - снова обратился к Соколову бей, и лицо его стало серьезным, - ты отрицаешь все это?
-Ложь и клевета! Я никогда не ношу револьвера, а по Петканчовой улице вчера даже и не проходил.
Онбаши поднес к свече и осмотрел револьвер, взятый во время ареста доктора с его стола, и проговорил многозначительным тоном:
-Четыре пули… а пятую он выпустил.
Бей столь же многозначительно кивнул головой.
-Ошибаетесь! Вчера вечером я не брал с собой револьвера.
-А где ты был вчера вечером, когда все это произошло, - часа в три по турецкому времени?
Для Соколова этот неожиданный вопрос прозвучал как гром среди ясного неба. Доктор густо покраснел от смущения, но ответил уверенным тоном:
-В три часа я был у Марко Иванова - у него ребенок болен.
-Ты пришел к чорбаджи Марко в четыре часа без малого; мы тогда только что вышли от него, - возразил онбаши, встретившийся с доктором у дома Марко.
Доктор молчал, подавленный. Обстоятельства сложились против него. Он чувствовал, что запутывается.
-Лучше ответь нам чистосердечно: где ты был после того, как отдал свою куртку на Хаджи-Шадовой улице, и перед тем, как зашел к чорбаджи Марко? - спросил бей.
Прямой вопрос требовал столь же прямого ответа. Но доктор Соколов молчал. Он не умел скрывать своих чувств, и мучительная внутренняя борьба исказила его черты.
Это смущение, это молчание были красноречивее исповеди. Они дополнили улики, собранные против него. Бей не сомневался в виновности доктора, но все-таки спросил его еще раз:
-Скажи, где ты был в это время?
-Не могу сказать, - тихо, но решительно ответил доктор. Этот ответ поразил всех присутствующих. Нечо, советник, иронически подмигнул Стефчову, как бы желая сказать: "Попался в ловушку, несчастный!"
-Отвечай! Где ты был тогда?
- Этого я никак не могу сказать… Это тайна, и моя совесть - и лекарская и просто человеческая - не позволяет мне открыть ее. Но на Петканчовой улице я не был!
Бей настоятельно требовал ответа и грозил доктору, что молчание приведет к тяжелым для него последствиям. Но доктор уже смотрел спокойно, как человек, сказавший все, что он считал нужным.
-Так ты не хочешь отвечать?
-Я все сказал.
-В таком случае ты этой ночью будешь нашим гостем. - Отведите его в тюрьму! - приказал бей строгим тоном.
Доктор вышел растерянный, ошарашенный всеми этими обвинениями; опровергнуть их было не в его власти, потому что как он сам признался, он ни в коем случае не мог сказать, где он был вчера вечером.
VI. Письмо
Марко спал плохо. События этой ночи отняли у него душевный покой. Он встал раньше обычного и отправился в кофейню Ганко выпить кофе. Ганко только что открыл свое заведение и разжигал печку. Марко был его первым посетителем.
Содержатели кофеен - словоохотливые люди, и Ганко, отпустив несколько острот, которые он неизменно повторял всем посетителям, подавая кофе, поспешил сообщить Марко о происшествии с доктором на Петканчовой улице и о том, к каким последствиям оно привело. Все это Ганко рассказывал с большим воодушевлением, сдабривая свою повесть множеством всяких нелепостей.
У людей с мелкой душой несчастья ближних обычно пробуждают три чувства: во-первых, удивление; во-вторых, внутреннее удовлетворение, - ведь беда свалилась не на их голову; и, в-третьих, скрытое злорадство. Эти темные чувства таятся в самых глубинах человеческой натуры. А у Ганко, кроме того, был зуб на доктора, который однажды потребовал списать с его счета стоимость двенадцати чашек кофе взамен гонорара за визит. Ганко не мог простить доктору этого неслыханного поступка.
Удивлению Марко не было границ. Ведь он вчера вечером разговаривал с доктором, но ни в его лице, ни в словах не заметил никаких следов пережитого волнения. Да Соколов и не стал бы скрывать от Марко такие вещи.
В кофейню вошел онбаши, и Марко воспользовался случаем расспросить у него, как было дело. Из разговора с онбаши Марко понял, что доктор стал жертвой заблуждения полиции, но Кралич ускользнул из ее когтей. Радость озарила его лицо.
-Я голову даю на отсечение, что доктор невиновен! - сказал он.
-Дай бог, - проговорил онбаши, - но не представляю себе, как он сможет оправдаться.
-Смог бы, да не успеет… замучают… Когда бей явится в конак?
-Через час. Он рано приходит.
-Отпустите доктора, я возьму его на поруки; заложу дом и детей, но возьму. Он не виновен ни в чем.
Онбаши посмотрел на него с удивлением.
-В поручителях нет надобности; его уже увели, - сказал он.
-Когда? Куда? - вскричал Марко.
-Ночью мы под конвоем отправили его пешком в К. Марко вспыхнул, не сумев скрыть своего негодования. Онбаши, уважавший Марко, проговорил дружелюбным, но наставительным тоном:
-А вам, чорбаджи Марко, лучше бы не вмешиваться в;>то грязное дело. Зачем это вам нужно? В теперешние времена никто ни за кого не может ручаться.
Допив кофе, онбаши продолжал:
-Через полчаса и я поеду в К. с письмом бея, к которому приложена крамольная литература, найденная у доктора. Если хотите знать, из-за нее-то вся каша и заварилась; это его и погубит… А все остальное… пустяки! Османа ранил не доктор, а кто-то из наших, по ошибке… Это по ране его видно… А впрочем, начальство разберется… Ганко, дай мне какую-нибудь ненужную бумагу, завернуть письмо, чтоб не измялось.
Он вытащил из-за пазухи большой конверт с красной печатью и завернул его в бумагу, взятую у содержателя кофейни. Выкурив еще одну папиросу, онбаши попрощался с Марко и ушел.
Глубоко задумавшись, Марко долго сидел, не двигаясь с места. Ганко, кофейня которого была в то же время и цирюльней, стоя спиной к Марко, принялся мыть голову другому посетителю - Петко Вазуняку.
Немного погодя Марко встал и вышел.
-В добрый час, дядюшка Марко! Что так скоро убегаешь? - крикнул ему вслед Ганко, покрывая голову клиента хлопьями белой мыльной пены. - За доктора волнуешься, что ли? Он сам виноват. Что посеешь, то и пожнешь. Ведь не забрали же они Петко Базуняка? Базуняк, что ты на это скажешь?
Клиент, весь покрытый мыльной пеной, пробурчал в ответ что-то невнятное.
Потрудившись еще, Ганко смыл остатки пены, вытер Базуняку голову и лицо полотенцем сомнительной чистоты и, подав ему надтреснутое зеркало, сказал:
- На здоровье!
Вынося на улицу грязную воду, Ганко столкнулся в дверях с Марко.
-Табакерку забыл, - объяснил Марко, быстро направляясь к лавке, на которой лежала его табакерка.
Тем временем Базуняк, оставив на зеркале монету, вышел из кофейни. Ганко вернулся.
-Слушай, Ганко, скажи пока что. сколько я тебе должен? - обратился к нему Марко. - Надо расплатиться. В конце месяца я ведь всегда рассчитываюсь с тобой.
Ганко показал пальцем на потолок, который был испещрен отметками, сделанными мелом.
-Вот тебе моя приходо-расходная книга, подсчитай и плати, - сказал он.
-Так здесь же нет моей фамилии!
-Я веду счета на французский манер.
-С такой бухгалтерией тебе скоро придется протянуть ноги, - пошутил Марко, вынимая кошелек. - Эге, смотри-ка, онбаши забыл свое письмо, - добавил он, показывая на полочку.
-И правда, его письмо! - вскрикнул удивленный Ганко и вопросительно посмотрел на Марко, словно ожидая, что тот скажет.
-Отошли ему это письмо, да поскорее, - проговорил Марко нахмурившись. - Вот тебе двадцать восемь грошей и один червонец, разорил меня совсем!
Ганко удивленно посмотрел на Марко.
-Странный человек этот Марко. - пробормотал он. - Дома своего не жалеет для медвежатника, а не догадается бросить письмо в огонь. Миг - и нет его…
Но тут вошли новые посетители и, быстро наполнив кофейню клубами дыма, занялись пересудами о несчастье, случившемся с доктором.
VII. Геройство
Солнце поднялось высоко, и лучи его проникли сквозь зеленые виноградные лозы, затенявшие монастырский двор. Ночью здесь в каждом углу мерещились привидения, и двор казался мрачным и жутким, но сейчас в нем было светло, тихо, покойно и весело. Певчие птицы оглашали его радостным чириканьем; прозрачные струи источника журчали мелодично и ласково; с гор веял утренний ветерок, шевеля ветви стройных кипарисов и тополей, и листва их нежно шелестела. Все здесь сейчас казалось каким-то ясным и праздничным. Сумрачные кельи и те смотрели приветливо, а в примыкавших к ним открытых галереях звонко щебетали ласточки, свившие здесь гнезда.
Посреди двора, под лозами, прогуливался величавый старец с белой бородой до пояса, облаченный в длинную фиолетовую рясу, и с непокрытой головой. Это был восьмидесятипятилетний отец Иеротей, величественный памятник минувшего века, уже почти развалина, но развалина еще импозантная и почитаемая. Тихо и мирно доживал он последние дни своей долгой жизни. Каждое утро он прогуливался по двору, дышал свежим горным воздухом и, как ребенок, радовался солнцу и небу, к которому уже держал путь.
Невдалеке, под виноградной лозой - словно для контраста с этим памятником прошлого - стоял с книгой в руках дьякон Викентий. (Он готовился ко вступительному экзамену в русскую семинарию.) Молодостью и надеждой веяло от юношеского лица дьякона, сила и жизнерадостность светились в его мечтательном взгляде. Этому юноше принадлежало будущее, и в будущее он смотрел с такой же верой, с какой старец обращал свои взоры к вечности.
Ничто так не способствует созерцанию, как тишина, царящая за монастырской оградой.
На каменных ступеньках, ведущих в церковь, сидел круглый, как шар, отец Гедеон, увлекшийся наблюдением за индюками, которые прогуливались по двору, распустив хвосты веером. Он мысленно сравнивал их с гордыми евангельскими фарисеями, а их клохтанье вызывало в его памяти образ мудрого царя Соломона, который понимал язык птиц. Углубившись в свои благочестивые размышления, отец Гедеон спокойно ожидал желанного звона к полуденной трапезе и, предвкушая ее, вдыхал приятные запахи кухни.
На пороге кухни, на самом солнцепеке, стоял косоглазый человек, приятель Мунчо. тоже юродивый, живший при монастыре. Он с не менее философским глубокомыслием наблюдал за индюками. Впрочем, слова "наблюдал за индюками" не совсем точны - юродивый видел не только индюшиное семейство, по и многое другое, так как один его глаз смотрел на восток, а другой - на запад.
Тут же стоял в Мунчо, ломая руки, вертя головой и со страхом поглядывая на галерею верхнего этажа. Почему она внушала ему страх, знал он один.
Других обитателей в монастыре не было, если не считать игумена, который сейчас был в отъезде, да нескольких батраков послушников.
Но игумен как раз вернулся - неожиданно для братии. Прискакав на коне, он спешился, бросил поводья косоглазому и хмуро проговорил, обращаясь к Викентию:
-Везу из города плохие вести.
И он во всех подробностях рассказал о том, как Соколов попал в беду.
-Бедный Соколов, - заключил он со вздохом.
Игумен Натанаил был крупный, сильный, подвижной чело век с мужественным лицом и густыми курчавыми волосами Если бы с него сняли рясу, в нем не осталось бы почти ничего монашеского. Он был меткий стрелок, и стены его кельи были увешаны ружьями; он умел лечить огнестрельные раны, умел и наносить их, а ругался артистически. Ему бы не игуменом быть, а воеводой на Балканах. Поговаривали, впрочем, что когда-то он действительно был воеводой, но потом ушел в монастырь на покаяние…
-Где отец Гедеон? - спросил игумен, осматриваясь.
-Вот я! - крикнул визгливым голосом отец Гедеон, появляясь на пороге кухни. Он ходил узнать, скоро ли будет готов обед.
-Опять залез на кухню, отец Гедеон! Или не знаешь, что чревоугодие смертный грех?
И Натанаил приказал монаху оседлать осла, съездить в деревню Войнягово и обойти косцов, косивших монастырские луга.
Отец Гедеон был приземист, тучен, пузат, а лицо у него лоснилось, как бурдюк с кунжутным маслом. Те несколько шагов, которые он сделал, чтобы подойти к игумену, вызвали обильный пот на его лице. Он стоял, сложив руки на животе и ему явно не хотелось совершать путешествия по грешному миру.
-Отче игумен, - задыхаясь,проговорил умоляющим голосом отец Гедеон, - отче игумен, не лучше ли избавить вашего покорного брата от этой горькой чаши?
И отец Гедеон низко поклонился.
-Что это еще за горькая чаша? Разве я тебя посылаю пешком? Поедешь верхом на осле; и весь-то труд - одной рукой держать поводья, а другой благословлять, когда будешь проезжать по деревням.
И Натанаил бросил на монаха насмешливый взгляд.
-Отец Натанаил, не о труде толк; ради труда и подвижнической жизни мы и спасаемся в этой святой обители, но не время теперь разъезжать.
-Почему не время? Погода плоха, что ли? В мае месяце полезно прокатиться, - здоровей будешь.