После мрачноватой прохладной комнаты день показался особенно ярким и теплым. По существу, ничего неожиданного не произошло. Никто не обещал послать нас в военно-морское училище. Мы сами вообразили, что таких морских ребят, как мы, ни в какое другое училище послать не могут. И все равно мы чувствовали себя так, как будто нас в чем-то обманули. Красноармейцы больше не маршировали. Без гимнастерок, но в сапогах, они прыгали вразножку через козла. Они разбегались от крыльца, и от них пахло кисловатым потом и сапожной мазью. Лейтенант стоял сбоку козла и страховал прыжки. Я осмотрел его: сапоги с непомерно широкими голенищами, в которых ноги торчали как палки, мятая гимнастерка и потное немолодое лицо не произвели на меня впечатления. Лучше было на лейтенанта не смотреть. Чтобы тоже стать лейтенантом, мне еще предстояло три года учиться.
На улице Сашка сказал:
– Я же все время чувствовал – Алеша темнит.
– Он старался. Слышал, письмо посылал, – сказал Витька.
– Дело не в письме. Алеша боялся, что мы не согласимся пойти в пехотное училище, и ничего нам не говорил. Это политическое недоверие, – сказал я.
– Я хотел высказать ему все, что о нем думаю, – сказал Сашка.
– Очень хорошо, что не высказал. Незачем выяснять отношения при посторонних. Мы всё ему выскажем наедине, – ответил я.
Мы ушли в порт. Девочки должны были подойти к военкомату, чтобы вместе идти на пляж. Но мы не хотели с ними встречаться: мы боялись сказать им о том, что едем в пехотное училище. Нам надо было сначала как-то самим к этому привыкнуть.
Яхта стояла на козлах. Мы сняли с нее брезент, достали из люка набор инструментов, потом перевернули яхту вверх килем. Мы приготовились работать, чтобы девочки видели, зачем мы сюда пришли.
– Военком, оказывается, умный дядька, – сказал я.
– Тебе от этого легче? – спросил Сашка.
– Конечно, легче. Он тоже пехотный майор.
Мы счищали с бортов циклями старую краску. Сначала мы счищали просто так: надо же было что-то делать, а потом увлеклись.
– Военком правда умный. Все понимает, – сказал Витька.
– Например? – спросил Сашка.
– Женя представляла, как я в белом кителе буду встречать ее после концерта. Это все равно неправильно. Я не только из-за кителя...
Я зачищал левый борт и помалкивал: никогда не думал, что у Жени такое богатое воображение.
– Что скажем девочкам? – спросил я.
– Пока надо сказать, что едем в Ленинград. Алеша действовал правильно, – сказал Сашка.
Витька посмотрел на меня: Сашке он не доверял.
– Так и скажем, – сказал я. – А если спросят, в какое училище? Скажем: в училище имени Склянского. По-моему, они не станут допытываться, что это за училище.
– Сурик крепко держит. Прошпаклюем борта, и можно красить, – сказал Витька.
– И прошпаклюем и покрасим. А вот кто на ней будет ходить? – спросил Сашка. Он хлопнул ладонью, и двойной борт отозвался гулким звоном хорошо выдержанного елового дерева.
– Приготовиться, – сказал я.
По песку, между поваленных набок баркасов, шли Катя и Женя.
– Почему не подождали? – спросила Женя.
– Яхту надо привести в порядок. Она может каждый день понадобиться, – сказал Витька.
– Узнали, куда едете?
Прокурорский тон Жени начинал меня злить.
– Все в порядке, – ответил Витька. – Все трое едем в Ленинград.
– Я так и знала, – сказала Женя. – Надо всегда твердо стоять на своем.
Витька посмотрел на Женю и глупо ухмыльнулся. Я мог поручиться, что наша тайна дольше одного дня не продержится.
– Как здорово! – сказала Катя. – Мы снова будем вместе. Это надо отметить.
– Завтра отметим, – сказал Сашка. – Завтра мы едем в "Поплавок" и спокойненько все отметим.
– Где Инка? – спросил я.
– Она с мамой уехала в Симферополь. Ее отца срочно куда-то вызвали, и они поехали его провожать. Я и Женя были на вокзале, – сказала Катя. – Инка велела передать, чтобы ты не скучал.
Я не только не собирался скучать, у меня просто на душе легче стало. Первый раз я ничего не имел против того, что не увижу вечером Инку. Я сказал, что никуда вечером не пойду. Поработаю еще часа два, а потом пойду домой. Я действительно никуда не пошел и рано лег спать. Если крепко проспать всю ночь, то к утру любая неприятность теряет остроту. Впервые в жизни я почувствовал тяжесть долга, и, чтобы его выполнить, мне приходилось пересиливать себя.
Утром я проснулся с тревожным ощущением перемены в своей судьбе. Все устраивалось, но не так, как мне хотелось. Потом, в армии, мне часто приходилось приносить личные желания в жертву требованиям службы. Это постепенно вошло в привычку. Мне со временем стало нравиться подчинять свою жизнь присяге и долгу: каждый раз при этом я острее чувствовал свою нужность и значительность. Когда через много лет я был уволен из армии и спросил полковника, в чье распоряжение меня отправляют, полковник ответил: "В ваше собственное". Ничего страшнее этих слов я не слышал.
Ровно в одиннадцать ноль-ноль мы были на медкомиссии. Чтобы прийти ровно в назначенное время, мы минут пятнадцать стояли за углом военкомата. Вместе с нами комиссию проходили призывники, но мы обошли врачей первыми. Потом мы сидели в кабинете у военкома. Он просматривал медицинские заключения. Самым крупным изъяном, если это можно назвать изъяном, было несоответствие между нашим весом и ростом. Даже Витьке не хватало до нормы шесть килограммов.
– Были бы кости, мясо будет, – сказал военком.
Мы вежливо улыбнулись. Военком подвинул к себе наши заявления, но читать их не стал.
– Что скажешь, Белов? – спросил он.
– Ничего. Что говорить?
– Поговорить есть о чем. Ребята вы крепкие, утешать вас не надо. А пехоту вы зря обижаете. Понятие "пехота" давно устарело. Пехотный командир – это общевойсковой командир. В бою ему подчиняются все рода войск. Значит, он должен знать эти войска и уметь организовать между ними взаимодействие. Форма одежды тоже не хуже морской. К ней только привыкнуть надо. Чем на мне плохая форма?
– Так вы же майор, – сказал я.
– Форма у майоров и лейтенантов одна.
– Особенно у лейтенанта, который обучал вчера красноармейцев, – сказал я.
– Подковырнул. Настоящие профессора, – сказал военком. Он встал, подошел к двери и, открыв ее, позвал: – Лейтенант Мирошниченко!
Майор вернулся к столу, а дверь оставил открытой. В комнату вошел лейтенант, совсем не тот, кого мы видели вчера, а я почему-то думал, что войдет тот.
– По вашему приказанию, товарищ майор. – Лейтенант стоял у двери и смотрел то на нас, то на военкома.
Лицо майора сморщилось от улыбки.
– Документы на ребят готовы? – спросил майор.
– Осталось переписать заявления.
– Заявления переписаны. Идите. Потом поговорим.
Мы сразу поняли, зачем майор вызвал лейтенанта. А лейтенант не понял. Он только понял, что майор вызвал его не затем, чтобы спросить о документах. Лейтенант вышел.
– Видели? Форму надо уметь носить, – сказал военком.
– Наглядная агитация, – сказал Сашка.
Майор развеселился. Он смотрел на нас и смеялся.
– Какой я агитатор. Агитатор Переверзев. Я солдат. Вопросы есть?... Тогда свободны. Но из города никуда не отлучаться. Прочтите во дворе сегодняшний номер "Звезды". Интересно.
Когда мы вышли, к майору зашел лейтенант Мирошниченко. Мы шли по коридору и слышали, как они оба смеялись.
Мы сразу нашли статью: "Они – будущее Красной Армии". Мы стояли у стенда и читали статью. Никаких сомнений не было: будущее армии – это мы. Статья была написана о том, что военные училища ждут и готовы принять юношей с десятилетним образованием, которые омолодят командные кадры и завершат техническое перевооружение армии.
Мы пошли на пляж.
– Нам все же повезло, – сказал я. – Эта кампания могла начаться годом раньше или годом позже, и мы бы в ней тогда не участвовали.
– Я всю ночь думал. По-настоящему повезло только мне, – сказал Сашка. – Я чувствую себя перед вами последней сволочью.
– Можешь не чувствовать. Ни я, ни Витька ни при какой погоде не желаем быть докторами. Может быть, ты желаешь? – спросил я у Витьки.
– Какой из меня доктор! Я на зоологии попробовал лягушку резать, так меня потом два дня рвало, – сказал Витька.
– Положим, тебя до сих пор тошнит, когда ты видишь лягушек, – сказал я.
– Теперь меньше, – ответил Витька.
Инка была на пляже. Она вернулась из Симферополя утренним поездом и сидела с девочками возле Зои. Игорь играл под навесом в шахматы. Мы не виделись с Инкой с позавчерашнего вечера, а мне казалось, что я не видел ее целую вечность.
– Общий привет, – сказал Сашка.
– Володя! – позвала Инка. Она указательным пальцем написала на песке "Ленинград?" и кивнула головой. – Да? – спросила Инка.
Я тоже кивнул головой и стал раздеваться.
Потом я пошел к Игорю под навес, чтобы не оставаться возле Инки: она бы у меня в два счета все выведала. Инка ничего не понимала. Сначала она попробовала просто не обращать на меня внимания, но не выдержала. Она подошла и села рядом со мной.
– Я иду купаться, – сказала она. – Пойдем?
Игорь доигрывал партию.
– Будем купаться? – спросил я.
– Конечно, – ответил Игорь.
По берегу у самой воды прогуливался Джон Данкер и рядом женщина, с которой он был на пляже два дня назад. Я ее сразу узнал. Сашке надо было зачем-то домой. Катя тоже с ним пошла. Уходя, Сашка крикнул:
– В девятнадцать ноль-ноль встречаемся у "Поплавка"!
Инка посмотрела на меня и улыбнулась.
XI
Мимо нас прошел мужчина в белых брюках и синем пиджаке. Он пропустил на мостик, похожий на корабельные сходни, свою спутницу, чуть поддерживая ее локоть. Многие ждали очереди, чтобы войти в "Поплавок", и толпились перед входом на узкой терраске. Мы тоже ждали, но не на терраске, а перед мостиком на пляжном песке.
– Что мы здесь стоим? Пойдем на терраску. Ну, что мы здесь стоим? – говорила Инка.
– Пить неприятно. Зато потом хорошо, – сказал Витька.
– Еще два-три события – и Витька станет алкоголиком, – сказал я.
– А что? Стану. Только пока пьешь – неприятно.
– Перестань. Противно слушать, – сказала Женя. Женя, конечно, была в своей новой соломенной шляпке.
– Стоим и стоим, как бедные родственники. Войдем на терраску, – сказала Инка.
– Живешь – до всего доживешь.
– Скорей бы твой папа придумал что-нибудь новенькое.
Мы говорили все, что взбредет в голову, потому что не хотели входить на терраску. Мы помнили концерт и боялись снова оказаться не на своем месте. На маленький балкон над терраской вышла Катя и замахала нам рукой. Первой на мостик вошла Инка. Я хотел поддержать ее локоть, но не успел. Мы пробирались гуськом между теми, кто ждал очереди. Маруся, Катина сестра, ждала нас у входа. Она сказала швейцару, похожему на боцмана с парусной шхуны:
– Мироныч, пропустите их.
– Прошу пропустить: заказной столик, – сказал швейцар.
Мужчина в синем пиджаке чуть посторонился.
– Юные мужи и девы торопятся приобщиться, – сказал он.
Я прошел последним, и швейцар опустил за мной коричневую доску. На крутой, как трап, лестнице внутри "Поплавка" пахло жареным луком, чебуреками и вином. Мы поднялись на веранду и пошли между столиками. Наш стол был в углу веранды, у самых перил. Я не очень хорошо помню, как до него добрался: не так-то легко идти между столиками, когда все на тебя смотрят. Главное – не торопиться. Я все время об этом думал. Но Витька путался под ногами, и я подталкивал его в спину. Катя уже сидела. Сашка подсел к ней и стал разглядывать бутылки. У меня тоже глаза разбежались: столько закусок я никогда не видел. Теперь-то я понимаю: к нашим тридцати рублям Маруся, наверно, добавила свои. Мы уселись за стол и сразу забыли, что сидим на веранде не одни.
– Первый тост за Марусю, – сказал Сашка.
– Пейте за кого хотите. Только вино наливай в бокалы, а это фужеры для воды, – сказала Маруся.
– В чем дело, будем пить из бокалов, – сказал Сашка. Он уже успел налить вино в то, что Маруся назвала фужерами, и теперь переливал вино в бокалы.
У меня за спиной засмеялись. Я оглянулся. За соседним столом сидел Жестянщик с компанией. Жестянщик не смеялся, смеялись другие. Жестянщик даже не смотрел в нашу сторону.
– Ша, Володя. Сначала пьем за Марусю. Потом мы с ним рассчитаемся, – сказал Сашка.
Но потом мы забыли про Жестянщика и его компанию и выпили за девочек, за себя, за нашу историчку Веру Васильевну, за то, чтобы она наконец вышла замуж. Женя сказала:
– За тех, кто в море!
Женя, конечно, ничего плохого не думала. Но так уж у нее получалось, что и не думая она могла испортить настроение. Солнце садилось в море, и стекло на нашем столе горело.
– Надо выдохнуть воздух, а потом пить, – сказал я Инке.
Но Инка меня не слушала: она пила маленькими глотками и совершенно не морщилась. Вино было холодным и кисло-сладким, совсем не таким, как мы пили у Попандопуло. В тот вечер я заподозрил, что на свете существует очень много вин, – до этого я просто о винах не думал. Подошла Маруся: она часто подходила к нашему столику.
– Не спешите, – сказала она. – И как следует закусывайте.
– Куда нам спешить? За таким столом можно просидеть до утра, – сказал Сашка.
– Мальчики, в ресторане полагается ухаживать мужчинам. Саша, я на тебя надеюсь, – сказала Маруся и отошла – ее позвали к другому столику.
– Пожалуйста, – ответил Сашка. Он взял салат и положил себе на тарелку.
– Это по-сашкиному называется ухаживать, – сказал я.
– А что? Ах да... – Сашка передал салатницу Кате и стал смотреть, что бы такое взять еще.
Я уверен, что он не притворялся. Просто мы начали хмелеть и забывали, что говорим и что делаем. Волны катились под "Поплавком", а мне казалось, что плывет веранда к розовому горизонту. Тогда я оглядывался на пляж, и все сразу становилось на свое место. За столом Жестянщика смеялись. Лицом к нам сидела женщина. Она смотрела на нас и была немного пьяна. Она подпирала щеку рукой и улыбалась.
– Самое время выпить, чтобы они сдохли, – сказал Витька.
– Кто они? – спросила Катя.
– Володя, объясни.
– Разве мало на свете разного дерьма? В общем, кто-то кому-то всегда мешает жить. Чтобы не мешал, пускай сдохнет.
– А кто? – спросила Катя. – Я так просто не хочу.
– Я знаю кто. Давайте выпьем, – сказала Женя.
– Степик тебя устраивает? – спросил Сашка.
– Ладно. Степик пусть сдохнет. Степика мне не жалко, – сказала Катя.
Инка сказала:
– Володя, давай выпьем, чтоб она сдохла. Давай?
– Кто она?
– Ну та... – сказала Инка, и замолчала, и стала смотреть в море. – Ну, помнишь, на которую ты смотрел на пляже, – Инка засмеялась и заглянула мне в глаза.
– Пожалуйста, – ответил я. И, когда пил, мне даже в голову не пришло, что женщина, о которой говорила Инка, была на пляже с Джоном Данкером.
Инка пила и вдруг протянула над столом свой бокал. Я оглянулся. Женщина за соседним столиком улыбалась Инке и держала перед собой бокал. Она встала и подошла к нам:
– Можно?
Жестянщик принес ей стул и вернулся на свое место.
– Кончили десять классов? – спросила женщина.
– Кто вам сказал?
Женщина пожала плечами:
– Нетрудно догадаться. Моя сестренка тоже кончила десять классов.
– Очень трогательно, – сказал Сашка. – У вас есть сестренка, и она кончила десять классов.
– А что вы кончили? – спросил я.
– Я геолог.
– Очень трогательно. Вы геолог, а ваш сосед капитан дальнего плавания, – сказал Сашка.
– Ну и что же? – спросила женщина. Она еще улыбалась, но, по-моему, уже жалела, что подошла к нам, – это по глазам было видно.
Женя сказала:
– Выпьем за всех, кто в этом году кончил десять классов, и пусть сбудутся все их желания.
Женщина протянула свой бокал, она принесла его с собой, и девочки чокнулись с ней, а мы переглянулись и даже не притронулись к своим бокалам.
– На вид такие милые, а на самом деле злые...
Женщина пошла к своему столику. Мы не могли ей сказать, что наши желания уже не сбылись. А если бы и могли, то ей все равно бы этого не сказали. Жестянщик подошел за стулом. Он постоял, и я видел, как побелели его пальцы, сжимавшие спинку. Он ушел, а Инка сказала:
– Ну зачем ее обидели? Зачем обидели?
– Она, наверно, ничего о нем не знает. Надо ей рассказать, – сказала Катя.
– Мы уже пробовали. С нас хватит, – сказал я.
– Я ей все равно расскажу. Увижу на пляже и расскажу, – сказала Женя.
– Ничего ей не надо рассказывать. Ну зачем рассказывать? – спросила Инка.
Мы не злились на женщину. Просто у нас в голове не укладывалось, что геолог может быть в одной компании с Жестянщиком. Во внутреннем зале проигрывали через усилитель пластинки, а танцевали на веранде. Сашка до того обнаглел, что пошел с Катей танцевать. Сам не знаю как, но они танцевали. Я тоже попробовал, но у меня ничего не получилось. Инка могла танцевать, а я нет. Просто я никогда не занимался этим делом. Потом мы плевали в море. Стояли у перил и плевали. Первой начала Инка. На волнах покачивалась горлышком вверх бутылка, и Инка старалась до нее доплюнуть. Дурной пример заразителен, особенно если кругом много пьяных. Они стояли у перил и плевались. Одной бутылки на всех не хватило, и каждая новая компания кидала свою бутылку. Пришел директор "Поплавка" и стал всех стыдить. Но мы в это время уже сидели на своих местах.
Инка и Катя куда-то уходили. Маруся стояла в простенке между открытыми окнами внутреннего зала. Я долго смотрел на нее. Она опиралась плечом в простенок и смотрела "в никуда": просто стояла с открытыми глазами. Глаза у нее были прозрачные, как у морских девчонок, а полные губы слегка подкрашены и все равно были бледные, и на щеках вместо ямочек проступали морщинки. Когда ее подзывали, она подходила и слушала, глядя куда-то поверх голов. Посетителей Маруся называла "гостями". По-моему, она от них устала и была о них невысокого мнения. Маруся оглянулась и подошла ко мне.
– Что, Володя? – спросила она.
– Ничего. Ты очень красивая.
– Была, – сказала Маруся и провела по моим волосам белой и крупной рукой с ярко накрашенными ногтями. – Сейчас принесу чебуреки, – сказала она.
Мы поели чебуреки. Инка отдала мне половину своей порции.
– Это за мороженое, – сказала она.
Я теперь часто оглядывался назад, но веранда все равно плыла. Хорошо, что больше не осталось вина. Его всего было две бутылки. Зато крем-соды было много. От нее пощипывало в носу и прояснялась голова. Не знаю, зачем пить вино, когда есть крем-сода? Правда, такой крем-соды, как тогда, теперь почему-то нет. А может быть, мне так просто кажется. Инка крикнула:
– Смотрите! – и протянула палец.
Солнце уже давно село, и в чуть розоватом воздухе синели плоские очертания гор. Они стояли на воде похожие на вертикальные тени. Жестянщик за столом с видом бывалого капитана объяснял своим друзьям:
– Это морской мираж. Такой же мираж видели матросы Колумба.