Я наблюдаю вас за кулисами: вы ведете себя очень ловко. Вас как-то сразу все замечают. На вас смотрят с ожиданием и любопытством. Над вами посмеиваются, потому что у вас еще нет театральной внешности, от вас еще за версту отдает буржуазною, повторяют ваши неловкости, передразнивают ваши пансионские ахи, ваши наивности, но - вами интересуются, вы - предмет внимания, вы оригинальны. Это очень искусно и умно - оригинальность за кулисами! До поры до времени она заменит вам все: красоту, изящество, грацию, остроумие, шик. Это - приманка из приманок. Я очень хорошо знаю, что вы совсем не глупая девушка, и, если жизнь обидела вас образованием, то природной смекалки и практической хитрости у вас достанет на троих. Но в режиссерской вас - извините - считают дурою. И это очень хорошо, очень счастливо, что вам так удалось притвориться, будто вы дура: репутация глупости - умной женщине отличный щит. Из-за него вам всех видно насквозь, а вас - никому. Не стыдитесь же, Лиза, быть закулисною дурою: вы это отлично выдумали, - доказывает в вас большой инстинкт самосохранения и талант к театральщине. Раскрывайтесь в свою настоящую величину только перед теми, в ком вы уверены как в искренних и верных сторонниках ваших. А для прочих - не конфузьтесь - будьте дурою, пока умники не останутся в дураках! А тогда и мы поумнеем…
Ага! Вот уже - вижу в окно - и карета за нами - у подъезда… Так вот душечка, теперь, наспех, еще вам последний совет, примите к сведению. Берлога необходим, Мешканов полезен. С ними особые счеты - по специальному прейскуранту. Но куры вам строить будут не они одни, а все и каждый из наших мужчин за кулисами. Так - вот: принимайте вы все это ферлакурство глупое как законный порядок вещей, не модничайте. Не обижайте и не отталкивайте никого. Не серьезничайте ни с кем. Шутите со всеми, флиртируйте одинаково с Петром и Иваном и обещайте решительно всем решительно все, не исполняя решительно ни для кого решительно ничего… Потому что, - видите ли, миленькая: уж в таком странном мирке мы с вами живем! В других местах нехорошо - обещать и не исполнять. Ну а у нас не исполнить - это еще ничего, на это мало кто остается в претензии; а вот если не обещаешь, то люди очень сердятся и мстят… Потому что, - правду сказать, мы, театральный народ, не столько пустоделы, сколько пустомыслы и пустословы. Поэтому, когда у нас пустые мысли и слова не переходят в пустые дела, нам все равно, и часто мы даже очень рады. Ну а когда встречаем такую обличительную житейскую строгость, что уж даже и попустомыслить и попустословить нам нельзя, - эта несправедливость выше наших сил, и тут мы жестоко обижаемся…
IX
- Позволите присутствовать?
Мешканов выпучил глаза, надул щеки, затряс головою.
- Ненавижу-с.
- Ах, невежа!
- Александра Викентьевна! Достоуважаемая! За что же браниться? Хо-хо-хо-хо! Слава Богу, не первый год знаем друг друга. И на вопросы тщетные могут ли быть ответы деликатные?
Светлицкая шутливо ударила его веером по склоненной лысине.
- Знаю! Знаю!., старый Дон Жуан!.. Ну что с вами делать, с разбойником? Давно всем известно, что самодур и деспот… Жалею, грущу, но удаляюсь… Лизок! Вы, я надеюсь, потом, после урока, ко мне заедете?
Девица Наседкина расправила пухлое, будто заспанное, аляповатое лицо свое в покорную улыбку и - тем густым, даже будто хриповатым слегка, полным тембра, звуком, которым говорят только очень могучие и высокие в пении женские голоса, произнесла - с самым безукоризненным царевококшайским акцентом:
- Абсолюман!
- Хо-хо-хо-хо! - загрохотал и засуетился Мешканов, как скоро Светлицкая выплыла из режиссерской, - садитесь-ка, садитесь, очаровательница… вот стул… честь и место… садитесь, гостья будете… Сцена для наших с вами упражнений сейчас будет готова, - раненько изволили приехать: там еще балетные феи ногами дрыгают, и осталось им срока жизни двадцать минут… Садитесь, пожалуйста, - вы меня не знаете, я вас не знаю, а служить нам приходится вместе, - так вот воспользуемся временем, - хо-хо-хо-хо! - давайте друг другу рекомендоваться: познакомимся и поговорим… Сжуем скуку пополам? а? Хо-хо-хо-хо!
Тараторя, прыгая мячом вокруг письменного стола, перебирая бумаги, толкая стулья, Мешканов со стороны зорко вглядывался в молодую особу, покинутую на его попечение, и снова недоумевал про себя: "Черт ее знает, где этот Андрей, Викторов сын, нашел в ней талант!.. Как ни поверни - тумба, подушка, перина, опара, кулебяка замоскворецкая… На стул порядочно сесть не умела! Ну кто, кроме елецкой купеческой дочери, этаким египетским идолом ноги поставит и руки на коленки уложит? Монумент от каменотеса!"
- Вы сколько часиков в сутки почивать изволите, ангел мой? - вдруг спросил он в упор, с обычною громкою, хохочущею бесцеремонностью.
Девица Наседкина даже не пошевелила своими бледно-золотистыми, чуть намеченными бровями и не подняла ресниц.
- Как придется, - отвечала она, подумав, точно у нее урок спрашивали. - С вечера я ложусь рано, а поутру часов себе не назначаю. Как высплюсь, так и встаю.
- Хо-хо-хо-хо! Это, стало быть, в постель - с первыми курами, из постели - после всех петухов?.. Часиков девять, а то и десять бочка свои утруждать перинкою изволите! Хо-хо-хо-хо! То-то у вас глазки-то, этакие… революционные! Хо-хо-хо-хо!
- То есть почему же это - "революционные"?
Девица Наседкина коротенькою гримасою губ постаралась выразить удивление, но ресницы все-таки остались опущенными, брови неподвижными, и в сытом, вялом, белом лице ее не дрогнула ни одна черта.
"Какой дьявол - талант? - продолжал наблюдать Мешканов. - Молодая, а уже расплылась! хороша будет мимика! У нее все мускулы жиром окованы, как кандалами… И малокровная, должно быть: толста, как отпоенная к празднику телка, а в лице - ни кровинки. Анемия и хлороз! Врет, врет, все врет Андрей Берлога. Один его праздный каприз!"
А вслух он тараторил:
- Потому что они - глазки - у вас этакими суровыми отшельниками под лобик ушли и вона какими баррикадами позапухли… Хо-хо-хо-хо!.. Вы всегда на белый свет этак - только прищурясь - сквозь щелочки смотрите?
Наседкина как будто удостоила усмехнуться одними губами, без малейшего участия мускулов лица.
- Нет, иногда умею и иначе.
- Ой ли? Не верю! А ну-ка - взгляните… посмотрю!
- Когда надо будет, взгляну… тогда и смотрите!
- Ого?!
Мешканов шутовскими гримасами заставлял Наседкину улыбаться, а сам чутко прислушивался к тонам ее голоса, как будто утешенный: "Ну хоть и кулебяцкое кокетство, а все-таки обрелось… Хвала тебе, перепелу!.. Линия рта недурна: скрытую и упрямую натуру обличает… Зубы - не жемчуг, редковаты, но белые и острыми клинышками: обозначает счастье, характер и алчность".
И он заговорил с дебютанткой уже без прежнего презрительного балагана - мягче, с улыбающеюся, подмигивающею, фамильярною, но и полусерьезною деловитостью:
- Так вот-с, очаровательная девица, урок, репетиция, дебют, "Демон", Андрей Берлога - все это, хо-хо-хо-хо, прекрасно, но прежде всего вам необходимо переменить фамилию…
Он остановился в недоумении, потому что, - только что белое, как воск, - лицо Наседкиной сделалось пунцовым, "революционные" глаза за "баррикадами" наполнились в щелках своих смеющимся блеском, и щеки надулись, как яблоки.
- Пуркуа, мадмуазель?!
- Извините меня, Мартын Еремеич, - сокрушенно говорила Наседкина, отдыхая от своего беззвучного хохота, - уж я такая смешливая… Когда меня сконфузят, погибаю… смерть моя!., не могу!
- Сконфузят?!. Позвольте, однако, что же я вам сказал конфузного?
Девица Наседкина возразила с прежним лукавством кокетливой кулебяки:
- Вы сами должны понимать…
И опять вся просияла алыми цветами. Мешканов, сбитый с толку, тупо смотрел на ее дрожащий смехом бюст и хлопал глазами. Наседкина говорила:
- Мы с вами так мало знакомы, и вы совсем не знаете моих склонностей в жизни, а между тем берете на себя подобные интимные советы…
- Позвольте! позвольте! Причем? какая интимность? Вы меня поняли? Я говорю: фамилию надо переменить. Переменить фамилию советую, - только и всего!
- Да поняла уж, поняла… Ах, Мартын Еремеич!
Наседкина укоризненно качала головою и продолжала хохотать. Мешканову надоело недоумевать, он начал слегка раздражаться.
- Я не знаю, что вас удивило?.. Ничего нет смешного… Как все, так и вы… Самое обыкновенное дело…
- Ах, кто же спорит, что необыкновенное? - живо подхватила Наседкина, - это, конечно, что самое обыкновенное… Но я, - ха-ха-ха! - извините, Мартын Еремеич… но я совсем не собираюсь и не хочу замуж… ха-ха-ха-ха!
Мешканов уставился на нее дико.
- Кой черт просит вас идти замуж?!. - медленно и грубо произнес он, полный артистического презрения и почти отчаяния в душе.
"Нет, какой там талант?! Дура! Настоящая, патентованная, махровая, девяносто шестой пробы, дура! Сели же вы в лужу, Андрей Викторович! Этакой дурищи - пропади она прахом! - мы у себя в театре еще и не видывали!.."
- Но?!
И - с этим коротким полусловом - Наседкина, наконец, открыла вещие зеницы и доказала Мешканову, что она не лгала и действительно умеет взглянуть, когда надо. Глаза у нее, сверх ожидания, оказались совсем уже не такие маленькие, как печально обещали "баррикады", и по-своему красивые: типические иссера-голубые глаза северной русской женщины, полные смышленых искорок "себе на уме" и сдержанно улыбающейся, упрямой силы.
"Гм?! Нет, может быть, и не очень дура!.." - тотчас же сдался режиссер.
- Но?! - задорно повторила Наседкина, повернувшись к Мешканову через гнутую спинку стула неуловимым, но столь выразительным движением великорусского лениво-чувственного кокетства, что неутомимый ценитель-дилетант, вечно сидящий в поэтической душе Мартына Еремеича, громко закричал хозяину своему: brava!..
А хозяин почесал лысину, переносье, поправил pince-nez и сейчас же примерил жест дебютантки к текущему репертуару: "Ежели она этак в "Чародейке" - публика заржет!.. Опять - поворот медали! Выходит, что Андрей, по обыкновению, прав, а мы простофили: с девицею надо держать ухо востро…"
- Этакое же у вас, сударыня вы моя, матримониальное настроение ума! - загрохотал он, поспешно надевая обычную свою грубую маску закулисного весельчака. - Хо-хо-хо-хо! Соскучились, видно, в девицах-то век вековать? О женихах мечтаете? Хо-хо-хо-хо! Нет-с, не на таковского напали! Совета, чтобы замуж выходить, вы от меня никогда не дождетесь. Злейший враг этой глупости, чтобы артистка выходила замуж. Я, знаете, на этот счет - фанатик, ревнивец. По-моему, одно из двух: либо рождать типы, либо рожать детей. Хо-хо-хо-хо!
- Я с вами совершенно одних взглядов, - одобрила Наседкина, опять уводя глаза за "баррикады".
Мешканов отметил: "Вот у тебя какая манера слушать, - уши насторожила, а глаза спрятала! Тэк-с. Запомним. Точь-в-точь наш хитроумный Улисс, Захар Венедиктович Кереметев, когда собирается кому-нибудь свинью подложить… Самая жандармская ухватка! Эге, душенька! Да ты и за светом села: я-то пред тобой сияю, весь в свету, как апельсин под солнцем Сицилии, а ты - темная… Ловко!.. Точно следователь по особо важным делам… Шельма! И - умеешь дуру из себя ломать… опасная шельма!"
А Наседкина - методически и учительно - словно по печатной книжке - вычитывала:
- Я считаю святые обязанности жены и матери слишком серьезными, чтобы подчинять их условиям сцены, и слишком люблю искусство, чтобы пожертвовать сценою для семьи.
- Сто семьдесят седьмой номер, - неожиданно заметил Мешканов.
- То есть?!
- А видите ли: у меня имеется книжка такая, - дневник не дневник, мемуары не мемуары - так, нотатки, куда я записываю на память разные эпизоды бытия моего… знаете, фактики, анекдотики… всякие закулисные слова… Хо-хо-хо-хо! Как же-с! Десятый год как это пристрастие взял и в некотором роде в Пимены-летописцы определился… Так вот-с, фразочку эту вашу - насчет семьи и искусства - я от вас от сто семьдесят седьмой слышу. До вас уже сто семьдесят шесть дебютанток мне ее говорили… как штампованную-с!
На пухлом лице г-жи Наседкиной не изобразилось ничего. Мешканов продолжал:
- Я вам советовал псевдоним себе выбрать, а не замуж. Помилуйте: Наседкина? Что такое Наседкина? Вы успех имели, публике понравились, Андрей Викторович о вас по городу во все трубы трубит, у вас все шансы выйти на стезю примадонны, и вдруг - Наседкина?! Как можно? Хо-хо-хо-хо! Тамара- г-жа Наседкина! Где гармония? Сплошной диссонанс! Застреваете на неразрешенном септаккорде, сокровище мое… Хо-хо-хо-хо! Мучительно зудит в ухе и раздражает слушателя. Разве Демон, дух эфира, может увлечься девицею Тамарою Наседкиною? Жаме де ма ви! Еще для Марты Шверлейн или для гувернантки в "Пиковой даме" Наседкина - куда ни шло, пожалуй - хо-хо-хо-хо! оно даже стильно! Но для Тамары? Для Татьяны? Для Валентины? Мове жанр и преогромная дыра в поэзии! Вам нужна новая фамилия, непременно нужна…
Но Наседкина, сложа руки на груди и опять-таки успев показать Мешканову, что они у нее - белые и "вкусные", мотала головою и на все его восклицания повторяла спокойно и сонно:
- Ай, нет, нет!.. Ай, нет, нет!
- Ай, да, да! - передразнивал ее режиссер, приседая пред нею, как дама. - Ай, да, да!
Она улыбалась, но стояла на своем:
- Ай, нет, нет!
- Ай, да, да! - упорствовал Мешканов. - Вы, ангел сверхъестественный, может быть, того, - придумать громкой фамилии не умеете? фантазия не богата? а? Так я, розан вы мой центифольный, обработаю вам это в один секунд… Хо-хо-хо-хо!.. Двадцать годов сим рукомеслом промышляю. Прославлен за изобретательность, - хо-хо-хо-хо! По всем театрам России рассыпаны мои крестницы и крестники. Даровая коммерция и не будет вам стоить ни копейки. У меня псевдонимы, можно сказать, рассованы по всем карманам. Позвольте! Да, - вот я вас сейчас, не сходя с места… хо-хо-хо-хо!
Он сунул руку в жилетный карман, вынул перочинный нож и деловито выпучил молочно-голубые глаза свои на блестящее лезвие.
- Ножова? Ножина? Ножикова? Нет, это, - хо-хо-хо-хо! - не лучше Наседкиной… Сталь? Есть уже Сталь Амелия, знаменитейшее mezzo-soprano… Сталецкая? Великолепно звучит, и для вызовов хорошо, но, - черт ее побери! и такая есть! У нас же два года назад дебютировала и провалилась… Еще печать примет вас за нее, да и выругает задним числом: народ-то, не взыщите, неразборчивый, - рыло еще сколько-нибудь смыслят, а уха ни-ни! - так вот и жарят больше по рекламам, да по справкам из старых газет… хо-хо-хо-хо!.. Ни за что ни про что примете в чужом пиру похмелье!.. К черту Сталецкую!.. Позвольте! Я, наконец, задет в своем профессиональном самолюбии! Неужели я, Мартын Мешканов, не высосу вам красивой фамилии из перочинного ножа?! "Братья Завьяловы в Ворсме"… Завьялова? Совсем бы хорошо, но Завьяловых - и оперных, и опереточных, и драматических - яко песку морского, а Ворсма эта русопетская - верх безобразия… Ворсма, Жиздра, мездра, тундра - удивительно много слов в русском языке, от которых пахнет плесенью и тиною… Эврика! Завьялова-Вормс! Хо-хо-хо-хо! Лучше быть не может! Благородно, сильно, красиво и… и даже иностранно! Это решено: вы должны быть Завьялова-Вормс!
- Ай, нет, нет! - отразила и это лестное предложение г-жа Наседкина все с тем же веселым упорством.
- By зет тре дифисиль, мадмуазель! - почти уж и обиделся Мешканов, и уложил нож обратно в карман: - Но почему же вам не нравится? Объясните, почему?
Наседкина сделала серьезное лицо.
- Потому что я ненавижу ложь и не терплю в себе фальши. Я очень хорошо сознаю, что фамилия Наседкиной безобразна и будет мне вредить на афише, но - если я Наседкина, то и должна быть Наседкиною. Не хочу обманывать публику никакими Сталецкими и Завьяловыми-Вормс… Судьба меня обидела, сделала Наседкиною, - ну Наседкиной и надо за себя отвечать.
- Вот как? Хо-хо-хо-хо! Это, однако, очень интересно-с, какая у вас философия! Хо-хо-хо-хо! Любопытно и… и… довольно даже курьезно!.. Впервые слышу: у нас в опере дамы так не разговаривают…
Дебютантка продолжала методически и хладнокровно:
- Это все равно, как Александра Викентьевна все убеждает меня выкрасить волосы. Вы видите: они у меня недурны и густые очень, а цветом Бог обидел… грязная мочала какая-то! Можно подумать, что я никогда не мою головы! Самые мещанские и пошлые волосы, какие можно вообразить! Александра Викентьевна уверяет, что к моему цвету лица, - я ведь, вы видите, ужасно какая белая, - золотые волосы необходимы, обещает, что я стану чуть не красавицей. И это надо правду сказать: я в светлом и рыжем парике удивительно интересная! в совершенстве идет к типу моей наружности! А выкраситься все-таки ни за что себе не позволю… никогда!.. Потому что для меня представляется все равно, чем ни солгать: языком ли, волосами ли, лицом ли… одинаково скверно! Уж я такая: не могу!
- Для сцены-то гримироваться придется же… - заметил заинтересованный Мешканов.
Наседкина живо возразила: