- Гуманничаем с чертями. По мордам надо бить подлецов! - кипятился молоденький, рыжеусый и красный, как наливное яблоко, приставок перед другим, пожилым, толстым, рослым, с угасшими, ко всему миру равнодушными глазами. А тот безразлично ухмылялся в седеющие усы и солидно возражал:
- Уж и гуманничаем… Такие слова в нашем с вами звании довольно странно даже помнить, не токмо что произносить.
- А ежели странно, то и бей по морде!
- А финского ножа в спину хотите?
- Помилуйте! - возмущался солидный господин в цилиндре, - подходит и говорит: "Господин, дайте десять копеек на ночлег…" Я ему натурально даю две копейки: согласитесь, не Крез же я, чтобы раздавать по гривеннику всякому нищему, который просит… И что же? Он швырнул монету на мостовую. "Я, - говорит, - у вас на дело спрашиваю, а вы мне суете игрушку…" Две копейки - ему игрушка! Ведь это же - черт знает что такое! Это - последний разврат!
- Да, конечно… - и соглашался, и возражал господин в мягкой шляпе. - Но с другой стороны… строго говоря… в самом деле, что же он может сделать для себя на две копейки?
- Как что? как что? Еще, дальше просить! Не жалей спины-то! Покланяйся, попроси! Я - две копейки, другой - две копейки, четвертый, пятый… этак он не то что гривенник, - до рубля с публики наберет… Вы чему же изволите смеяться?
- Поклоны человеческие у вас уж очень дешево стоят. Оказывается по арифметике вашей, что - за гривенник-то благопотребный - ему - самое малое, что перед пятью прохожими унижаться придется…
- А, батюшка, за чем пойдешь, то и найдешь: такая подлая профессия!
В другой проходящей группе слышалось:
- Куда полиция смотрит? Этакое безобразие! И отчего это за границею босяка нет?
- Положим, что есть… только в глаза он не лезет.
- Да вот не лезет же! Стало быть, полиция хорошая, распорядительная, - умеет охранить обывателя от неприятности…
- Ну, знаете, тоже! Бывал я и в Берлине, и в Париже: Держиморды, в своем роде изряднейшие… не дай Бог!
- Там не то что полиция хорошая, а взаимопомощь рабочая очень развита. У нас при безработице либо болезни рабочему неоткуда медного гроша достать на пропитание, а Германия на предмет страхования против потери работоспособности отсыпает ежегодно по сто с лишком миллионов марок… какой же там может быть босяк?
- Извините, пожалуйста. Причем страхование? причем безработица и работа? Очень они хотят работать! Как же!.. Вон - Илья Семеныч, тоже вроде вас философ и филантроп наш известный, покровительствовал одному такому… как их теперь, дьяволов? бывшими людьми, что ли, называют?.. Отличное место ему нашел - лакеем к своему двоюродному брату. Так - что же вы думаете? Отблагодарил он Илью Семеныча? Как бы не так: обиделся… "Если, - говорит, - уж такая мне судьба, чтобы снимать с господ пальто, то я предпочитаю делать это не в передней, но в темном переулке…"
Прохожие сменялись прохожими, группы группами, людские волны волнами, и ни одна волна не проходила, чтобы не столкнуться с босяками и не замутиться сомнениями о них.
Барышня в барашковой шапочке. Откуда их столько сегодня у театра? Ужас! пройти нельзя.
Студент. Теперь всегда так, когда Берлога поет. Он, говорят, приучил. Очень много денег раздает им.
Барышня в фетровой шляпе. Зачем?
2-й студент. Сам был босяк… по сочувствию к страждущему человечеству.
Барышня в барашковой шапочке. А я, наоборот; слышала от одного верного человека, что Берлога совсем не такой бескорыстный, как о нем рассказывают.
3-й студент. Вся эта благотворительность его, о которой так много разговоров, одна грошовая реклама, а сам он в жизни своей - совершеннейший буржуй: именья покупает, дома строит, купоны стрижет…
Барышня в фетровой шляпе. Сплетни.
Студент. О домах и купонах не знаю-с, но что у нас на курсе пять человек его стипендиатов, в том могу вас уверить с совершенною определенностью.
Барышня в барашковой шапочке. Ах, что стипендиаты? стипендиаты не доказательство.
3-й студент. Может быть, это его дети незаконные?
Барышня в фетровой шляпе. Фу! что это!
3-й студент. Как будто не бывает!
Барышня в фетровой шляпе. Вот направление ума!
Студент. Хватили через борт, коллега: Берлога еще слишком молод, чтобы иметь детей в университете.
3-й студент. Да ведь я не серьезно… собственно, для смеха… так!
Барышня в фетровой шляпе. Вы - так, другой - так, третий - так… А, глядишь, по городу пошла гулять сплетня.
2-й студент. И вот вам образчик, как публика сочиняет историю своих больших людей!
Барышня в барашковой шапочке. Еще бы не было стипендиатов. Стипендиатов имеют и Морозовы, Овчинниковы, Трапезниковы. Это самый буржуазный способ филантропии. Мода. У кого же теперь нет стипендиатов?
Барышня в фетровой шляпе. Да вот у нас с вами нет.
Барышня в барашковой шапочке. Совсем не остроумно. Мы с вами живем на пятьдесят рублей в месяц, а Берлога получает десятки тысяч… какое же сравнение?
2-й студент. Нет, вы напрасно: я знаю… он парень широкий, безотказный… Наши к нему не раз ходили: он и на стачку отсыпал, и на литературу… молодец!
Студент. Да вы оглянитесь: уже то одно, что к нему это босячье волною плывет, - разве не говорит вам уже это обстоятельство, какой он души человек? Этакую популярность на фу-фу купить нельзя-с! У пролетария есть инстинкт против фальшивого заигрыванья. Его любовь правдою заслужить надо-с.
Барышня в фетровой шляпе. Сегодня их как-то особенно много…
Студент. Первое представление… торжество, в некотором роде…
Барышня в шляпе с цветами, до сих пор молчавшая. Говорите, господа, в защиту ваших босяков что хотите, но с тех пор, как я прочитала "Бездну" Андреева, я не могу их видеть без ужаса…
Барышня в барашковой шапочке. Пошлите сочувственную телеграмму графине Толстой: она тоже Андреева ненавидит.
Барышня в шляпе с цветами. Я ненавижу совсем не Андреева, но босяков… А вы как думаете, товарищ?
Барышня в фетровой шляпе. Нет… что же?., за что же?.. Ничего.
2-й студент. Да, первое представление, - и притом, знаете ли, слышно, что самая опера-то - этакая особенная… тоже босяцкая… в своем роде…
Студент. Наша! Пролетарская!
2-й студент. По всему городу о ней расплылись всякие слухи… Говорят, будто Савицкую сегодня генерал-губернатор к себе вызывал…
Барышня в барашковой шапочке. Это еще зачем понадобилось?
Студент. Да уж, разумеется, не затем, чтобы полюбоваться на ее красоту.
2-й студент. Сомневаются, не было бы демонстрации.
Барышня в фетровой шляпе. В опере-то?! Когда же это бывало?
Барышня в барашковой шапочке. А чем опера хуже других мест? Нынче - всюду.
Студент. Вы читали, какую статейку предпослал сегодня "Крестьянской войне" этой "Истинно-русский Обух"?
Барышня в фетровой шляпе. Предоставляю вам: я подлых газет не читаю.
Студент. Напрасно-с. Сказано в Писании: "Изучайте врагов ваших".
Барышня в фетровой шляпе. Уж будто так сказано?
Студент. А не сказано - тем хуже. Следовало сказать.
3-й студент. Я читал. Здоровеннейший донос наворочен. Чего-чего нет… "Профанация святейшего из искусств отвратительными звуками революционного набата…" "Змеиный опыт крамолы проползает в последний уголок человеческой души, еще ею не оскверненный". "Композитор Нордман - по слухам, поляк, а, судя по фамилии, едва ли не жид…"
Барышня в барашковой шапочке. Бросьте. Как не противно повторять?
2-й студент. Полный арсенал, значит. Сразу залпами по всему борту?
Студент. Пачками, брат, стреляют. Прямо пачками.
3-й студент. Досталось и Савицкой, зачем приняла "Крестьянскую войну" к постановке, а о Берлоге прямо пишут, - что caveant consules! ’ пора, мол, обратить внимание на этого господина, который при несомненном таланте и прекрасном голосе, прикрываясь щитом святого искусства, злоупотребляет своим дарованием для целей отнюдь не художественных. У нас, говорит, не так коротка память, как воображают разные там социал-демагоги. Нам, говорит, действительно очень трудно вспомнить, в какой консерватории получил г. Берлога свое музыкальное образование, но зато, говорит, мы очень хорошо припоминаем, что в 188*г. студент юридического факультета Андрей Берлога был исключен из московского университета по прикосновенности к серьезнейшему политическому делу…
Барышня в фетровой шляпе. Вот негодяй-то писал!
Барышня в барашковой шапочке. То-то у подъезда сегодня уж как-то слишком много архангелов понаставлено.
Барышня в шляпе с цветами. Ах, я боюсь. Если бы знала, лучше бы и в театр не пошла.
Барышня в фетровой шляпе. Вы всегда всего боитесь. По-моему, - преинтересно…
Студент. Я знаю одно: глотку надсажу сегодня, вызывая Берлогу и Нордмана.
Барышня в фетровой шляпе. Берлога чудный артист! чудный!
2-й студент. Артист артистом, но необходимо выразить гражданский протест.
Барышня в барашковой шапочке. За этим дело не станет.
Барышня в фетровой шляпе. Гражданский протест по театральному делу?.. Ну и мизерия же настала, друзья мои!
Студент. Времена, товарищ: противу рожна времен не попреши.
3-й студент. Эпоха улицы, поющей гимны под красными знаменами, отошла в вечность…
Барышня в фетровой шляпе. Вы так уверены?
3-й студент. Ну отложена впредь до разрешения… Теперь скажите спасибо, если есть случай покричать хоть в театре.
Барышня в фетровой шляпе. Вы - нарочно? Не злите меня, товарищ!
Студент. Я сегодня по городу, как птица какая-нибудь, летал из конца в конец: все наши будут в театре…
2-й студент. Коллеги не выдадут… валом валят!
Студент. Знай наших!
* * *
Театр действительно был обставлен усиленным полицейским нарядом - в количестве удручающем, так что публика, подходя и подъезжая, сразу пугалась и уже на подъезде поднималась, неприятно смущенная, расстроенная ожиданиями неопределенными и боязливыми. На подъезде у красивых дверей с хрустальною, семью цветами радуги насквозь просвеченною мозаикой, ждал новый сюрприз: спрашивали билеты. Обыкновенно эта поверка производится внутри театра, в коридорах, при входе на места. Но сегодня Савицкая, в самом деле вызванная для объяснений к генерал-губернатору, получила незадолго до спектакля полицейское предписание, чтобы во время представления "Крестьянской войны" в здании театра не было ни одного постороннего человека, кроме зрителей, снабженных билетами на спектакль, и их прислуги, а потому контроль билетов должен быть производим при входе в самый театр, под надзором местного участкового пристава. Никто почти, приезжая в театр, не держит билетов в верхнем платье. Приходилось расстегиваться на ветру, под мелким ситным полуснегом-полудождем, чтобы рыться в жилетном кармане или добывать из брюк портмоне. Дамы с своими сумочками были поставлены в особенно неприятное положение, потому что и платье-то держи, и сумочку-то ищи, а рук у человека только две, и мокрая зима обидно плюет на легкие вечерние туалеты, прохватывая тело до костей своею поганою сыростью. Многие чуть не плакали. Мужчины ворчали, бранились, жаловались на простуду, говорили колкости и грубости контролерам. Те - под градом неприязненных слов и сотнями неприязненных глаз - бледнели, краснели, пожимали плечами и возражали отрывисто:
- Разве наша вина? Начальство приказывает. Нам еще неприятнее, чем вам… Распоряжение от полиции.
Эти слова повторять внушил и приказал им Риммер, разозленный нелепым предписанием об уличном контроле до бешенства - как только русский немец может освирепеть, когда удается его раздразнить до забвения природной флегмы и искусственной выдержки. Человек до мозга костей театральный, Риммер слишком хорошо знал, какое горе и насколько большая опасность для спектакля, если публика входит в зал, заранее злая, обиженная, взволнованная. Это одно из действительнейших средств сорвать успех пьесы. Чтобы хоть несколько парализовать первое дурное впечатление, Риммер покинул кассу: она не нуждалась в его надзоре, потому что на ней красовался аншлаг - "Билеты на первые пять представлений оперы "Крестьянская война" все проданы". Облеченный во фрак, с какими-то турецкими и персидскими орденишками на цепочке по лацкану, торжественно-злой, с перекошенным ртом и красно-бурыми пятнами на умном, безобразном лице, он стоял в дверях фойе, мимо которых проходила, размещаясь в ярусах театра, недовольная публика. Он почтительно кланялся каждому новому лицу - манерою, перенятою у парижских театральных директоров, так встречающих свою публику каждый вечер, - и твердил, как попугай, заучивший свой урок, одну и ту же фразу:
- Приношу извинение от имени дирекции, что вас заставили неприятно ожидать… Распоряжение свыше и совершенно против нашей воли… Что делать? Сила солому ломит.
Какой-то полицейский чин постарше сделал было Риммеру замечание, что этак, мол, не годится. Немец - будто только того и ждал, - весь окрысился.
- Уж это позвольте нам знать, что нам в нашем собственном театре годится, что не годится. Я здесь управляющий, а вы кто-с? Достаточно, что вы у нас на подъезде сегодня хозяйничаете, но у себя дома мы сами себе господа. Эта ваша шутка нынешняя с контролем под снегом ставит у дирекции восемьдесят тысяч на карту! да-с! Так - имеем мы, я полагаю, право хоть обезопасить-то себя, чтобы наше в чужом пиру похмелье не слишком нам соком вышло-с…
- Что же вы сердитесь, Георгий Иванович? - смутился полицейский. - Тоже и мы ведь - не от себя… Действуем по инструкции.
- Инструкцию вашу я видел-с и знаю, что по инструкции должен я предоставить в ваше распоряжение сегодняшний контроль-с… извольте-с! слова против не сказал-с! повиновался-с! предоставил-с!.. Ну а насчет моих прав и обязанностей, как администратора в этом театре, это - извините-с! такой инструкции вам не дадено! да-с! не дадено-с! И дадено быть не может-с… руки коротки!
Чин пошел было доложить полковнику Брыкаеву, но бравый полицеймейстер только поморщился, пошевелил своими огромными усищами, как огорченный таракан, и кисло сказал:
- Оставьте…
К нему подошел - почтительный и согбенный - старичок-капельдинер, рассыльный при директорской ложе. Доложил, что Елена Сергеевна изволят быть в театре и очень просят их высокоблагородие лично пожаловать за кулисы в артистическое фойе, так как там-де у них происходит замешательство со студентами.
- Бунтуют? - внимательно и как-то весело оскалился полковник, тревожно вспушив великолепные свои усы.
- Никак нет-с, но - которое праздное собеседование…
Елена Сергеевна стояла среди артистического фойе, окруженная группою человек в пятнадцать. Синели воротники студенческих мундиров, тряслись черные змейки на кудластых женских головках, все лица- бледные и красные - пестрели возбуждением, сверкали неспокойными глазами. У Елены Сергеевны - нарядной, праздничной, в черном, блестящем будто стальною кирасою, туалете, но бледной и усталой - лицо светилось равнодушным холодом какого-то особого, презрительного гнева.
- Вот - сам господин полицеймейстер, господа, - указала она на входящего Брыкаева. - Полковник подтвердит вам, что в этом новом распоряжении дирекция не при чем. Следовательно, мне остается только выразить вам свое глубокое сожаление, что я бессильна удовлетворить вас, а вы уж будьте добры - перенесите ваши объяснения в настоящую инстанцию…
- В чем дело, господа? - возгласил Брыкаев, официально улыбающийся, строго любезный, ласково настороженный.
* * *
Огромный, торговый, полустоличный город, в котором полковник Брыкаев свершает служебное течение дней своих, не нахвалится своим усатым и бравым полицеймейстером.
- Где - волки, а у нас - отец!.. - восклицает о нем именитое купечество и в глаза, и за глаза.
Брыкаев это знает и любит свою репутацию. Когда он напивается пьян, то гордится и хвастает, что все обыватели - его дети и живут за ним, как за каменною стеною.