ІV.
Лето-осень 1552 года.
Невиданный доселе человеческий паводок сливался к берегам Москвы. Меньшие ручьи окраинных воеводств текли к Волге и растягивались в разномастные запруды на десятки верст: всадники с саблями и луками, стрельцы с мушкетами и топорами, канониры с обозами пушек и пороха, зачинщики и гранатчики, деревянные гуляй-города, отряды пищальщиков в высоких шлемах-шишаках, пехота с пиками, мечами и щитами, рать-посошники, призванные в набор изо всех городов и весей, обозники и священники. Кто берегами или дорогами, когда те были, кто по воде, на лодках и плотах - все шевелилось, ухало, топало, скрипело, дребезжало, плюхало и приливало к высоким стенам Казани, дабы в едином наплыве смыть мусульманское иноверие и затушить на московской земле татарские пожары.
Это был уже третий за четыре года поход. Два предыдущих не достигли цели: выступали осенью, зима охлаждала воинственный пыл, пушки и люди утопали в воде и снегу. Кусая на теплых полатях от бессилия губы, царь давал приказ на отступление. Единственное завоевание - постройка городка-тверди Свияжска при слиянии Волги и Свияги недалеко от Казани. Но он стал бельмом на татарских глазах и мог в любое время быть уничтоженным.
Весной в Москве собрали большую боярскую раду, и она предложила отказаться от войны, совершить торжественный перенос святых мощей с Благовещенского собора в Успенский и послать в Свияжск освещенной над ними воды. Царь же прислушался к словам своих самых близких людей - Андрея Адашева и князя Ивана Курбского. Решается будущее всего Московского государства, убеждали те. Либо мы победим сейчас, либо никогда. А Эдигер-Магомет, если его не остановить, объединится с крымчаками - и будет угрожать новым игом. А посему - надобно спешить, царь, и самому тебе поход возглавить...
16 июня 1552 года Иван IV передал власть в Москве в руки беременной царицы Анастасии и выступил на Казань. Шесть полков: Передовой - под предводительством Адашева, Большой - Курбского, Правой и Левой руки, Сторожевой и Царский - должны были в конце августа встретиться у Свияжска.
Дорога выдалась тяжелой и жаркой. Она затянулась до осени, и только 11 сентября московские полки начали обступать казанские стены, надежно защищенные с трех сторон реками Булак и Казанка, а с Арского поля - глубочайшим рвом. И двойными дубовыми стенами в семь саженей толщины, засыпанными изнутри песком и каменьями.
Передовой московский отряд был начисто разбит еще на подступах к городу, а затем взлютовалась буря, разбросав шатры царского лагеря, разбив и потопив на Волге много лодок с провизией. Дождь лил непрестанно несколько дней, и канониры начали бояться за порох. А царь неутомимо молился, приказав обнести полки чудотворными иконами.
И дождь утих. Снова выглянуло солнце, и это придало московцам решительности. Зашевелился человеческий муравейник, заухали топоры, на поле поднялись гуляй-города - деревянные туры с высокими плотами. На рвы и реки легли мосты, а в реки да рвы - пронзенные стрелами тела.
Казанцы ответили на грамоту о сдаче города ярой вылазкой. Их удар принял на себя Большой полк Курбского. Бешеная лавина с диким криком и сабельным лязгом прошла до середины стана и захлебнулась в чужой и своей крови. Остатки ее отступили, с полусотни - в большинстве раненые - стали пленниками. Их выставили перед длинной стеной со стороны Арского поля и послали вторую грамоту: бите челом государю царю и Великому князю московскому - и будете жить, а нет - живот свой бесславно окончите. В ответ "неверным свиноедам" была направлена грязная ругань, и пленников на глазах защитников убили.
1 октября, в Покров Святой Богородицы, царь приказал служить пресвитерам и певчим утреннюю в честь Христа, а с осажденных стен в ответ зазвучали молебны к пророку Магомету с просьбами спасения от нечестивцев. Одни клялись отдать жизни за веру и царя, другие - за Аллаха и свой юрт.
А на второе туманное утро грозно затрубили сурны и забарабанили накры. В самую длинную стену со стороны Большого полка начали бить десятки пушек. Земля задрожала под ногами, и когда ветер раздувал по окрестности серно-седой дым, были видны на Казанке несколько водных туров - везли к стенам бочки пороха и отряд зачинщиков, чтобы по приказу воеводы Курбского сделать подкоп и взорвать северную стену. Пешие пищальщики, прячась за деревянными завесами, подступили к тверди и лили на защитников свинцовый град.
Ночью все утихло, а на рассвете Иван, набросив поверх калантира, на золоченые латы, долгий серый плащ, пришел вместе с неотлучным Матеем в шатер-церквушку, возведенную посреди Сторожевого и Царского полков. Шла литургия.
- Воеже покорити под нози его всякого врага и супостата!.. - возвышенно пел рослый желтоволосый дьякон с деревянным крестом на груди - и в тот момент стены и свечи вздрогнули, и показалось, что небо обвалилось на землю.
Все присутствующие упали на колени и начали креститься.
- Это в подкопе порох взорвали... - прошептал в царское ухо Матей.
- Пошли ангела своего победоноснаго, - возвысив голос, продолжал дьякон, - как некогда к Иисусу Навину помочь разрушить стены Иерихонские. Иерихон пал от звуков труб и криков войска. Пресвятая Богородица! Помоги и нам, грешным рабам твоим, и моли Владыку Христа, Бога нашего, да ниспошлет нам победу на противныя...
И земля во второй раз вздрогнула от взрыва - еще более могучего и страшного. И зазвучали на ней человеческие крики и кличи. Полки пошли в главное наступление, а в церквушке продолжался молебен.
Иван окаменело смотрел на дьякона и что-то неслышно шептал. Матей несколько раз мягко пытался обратить его внимание на возбужденного гонца:
- Государь, Ваше Величество!.. Подкоп удался. Стена упала... Передовой полк и полк Правой руки ворвались в город!
В царских глазах вспыхнула радость.
- И бе едино стадо и един пастырь, - прошептал он и снова отдался молитве.
- Государь, время ехать... Твои люди и твой полк ждут тебя.
- Нет силы крепче, чем слово Небесное, - ответил Иван, медленно приблизился к алтарю и прочитал молитву Господнюю. Все, кроме Матея и нескольких священников, вышли из церквушки.
Через полчаса явился второй гонец:
- Наступление слабеет. Татары не сдаются... Воеводы и войско зовут царя!
Иван глубоко вздохнул. В его глазах засветились горячие слезы:
- Христос Всемогущий, яви нам покровительство свое!
Но слова затерялись в пушечных взрывах и пищальных выстрелах.
Солнце уже висело над Арским лесом, но, словно ошеломленное адским действом под собой, выше подниматься не спешило. Медлил и царь. Он приложился к чудотворной иконе Сергия, выпил святой воды, съел просфоры, попросил у своего походного духовника благословения. Снова помолился - и тогда приказал Матею подать лошадь.
Когда Царский полк перешел мост через Булак и подступил к стене, над двумя башнями уже возносились московские флаги. Бой шел в городе, в узких улицах, тесных от наваленных трупов. После полудня битва начала затухать. Несколько сотен крымчаков, посланных на поддержку казанцев, смогли на лошадях вырваться к валу, перешли через брод Казанку, смели тылы полка Правой руки и исчезли в лесной гуще.
А Казань перешла к царским дружинам. Последней захватили мечеть и убили всех иереев. Не казнили только женщин и детей - собирали в полон.
Раскрасневшийся Андрюша Адашев, сбросив шлем и завязав мокрые рыжие пряди лентой, принес Ивану высокий крест - и царь установил его на том месте, где еще недавно реял флаг казанского хана.
- Быть тут церкви Христовой! - бодро вознося свой взгляд в вечернее небо, молвил Иван и призвал всех к молитве за живых и погибших, после которой помогали раненым, выставляли караулы и готовились к общей царской трапезе.
Назначив в городе своего наместника, уже назавтра Иван решил возвращаться в Москву. За ним выправлялось и войско - кроме Сторожевого полка, остававшегося на зимовку.
- А кто тот дьякон, под слова которого взрывались стены? Высокий такой, русый, с деревянным крестом? - неожиданно поинтересовался перед сном Иван.
Матей немо заморгал, шмыгнул носом и пробасил:
- Дозволь разведать, государь?
- Разведай-разведай... И пригласи его назавтра в мой обоз - хочу дорогой с ним поговорить.
Дьякона Иоанна разыскали только во время дороги, перед Владимиром, верхом доставили к очередной стоянке и привели в царский шатер. Его искренние глаза под черными, как смоль, бровями и долгими, как крыльцы бабочки, веками скрывали беспокойство. Оторопевший и смущенный, он перекрестился:
- Государь пожелал видеть меня, грешного...
Царь прижал ладонью тонкую бородку, склонил набок голову и пронзил гостя острым взглядом. Затем улыбнулся и призвал дьякона присесть.
- Кто ты и откуда, и сколько лет имеешь?
- Иоанн Федорович, дьякон кремлевской Никольско-Гостунской церкви.
- В коей стародавняя икона святого Николая?
- Да…
- Женат?
- Женатый, государь. Двое сыновей растут... А сам рожден тридцать три года тому в Литве. Учился в Италии богословию и печатному делу...
- А как в Москве очутился?
- Князь Глинский Михаил Юрьевич, царство ему небесное, - желтоволосый дьякон перекрестился, - из письма от своего падуанского друга Кастильди прослышал обо мне, земляке, и в Москву пригласил.
- Хм... - царь задумался. - Хорошим человеком Глинский был. Виделся я с ним, о соборе говорили, а два дня до него не дожил... - И перекинулся на другое: - Так, говоришь, книгопечатанию учился. А зачем?
Собеседник проглотил терпкий комок, и голос его зазвучал увереннее:
- Верю, государь, что в печатной книге большая сила сокрыта. Сила, которая изменит к лучшему наш грешный мир...
- К лучшему?
- Да, ведь сможет ко многому люду посполитому дойти. И Христову науку, и заповеди светлые ширить.
- Думаешь, как и Глинский с Максимом Греком, что тех книг на землях моих недостаточно?
- Слово Божьего, государь, никогда много не бывает, - мягко, чтобы ни разгневать, ответил дьякон Иоанн.
- Матей! - позвал царь своего постельничего и охранника. - Кликни ко мне Висковатого! - а затем еще раз внимательно взглянул на дьякона и снова спросил: - А там, перед падением казанской стены, отчего ты как раз схожие слова пел, о разрушении стен Иерихонских?
- Да само как-то... Я, по правде, уже и не помню, о чем пел... Какое-то горячее потрясение было, а о чем...
В шатер спешно вошел и низко поклонился дьяк Иван Висковатый, невысокий толстяк с нездоровой одышкой, пухлыми губами и глубокими глазами. Он возглавлял посольский приказ, управлял царским архивом и вел летопись.
- Расскажи нам, архивник, какими книгами мое царство богато?
Висковатый удивленно покосился на дьякона и затараторил:
- Разными, государь... Около полутысячи рукописей, из них - сто одна книга Библии, около полусотни богослужебных перешитых книг, сборники наставлений отцов церкви... Хроники Малалы и Амартола. Скрипт Космы Индикоплеста, весьма старинный... Скрипты "Пчелы" и Степенных книг - это что Макарий с переписчиками составляет.
- И все? - царь словно чего-то не понял.
- Да, государь... Большинство из либерии Троице-Сергиевой лавры. Кремлевские сборы, кроме чудодейственной книги Евангелия Святого Иоанна, уничтожены пожаром... - Висковатый внимательно зиркнул на царя, увидел его недовольство и поспешил оправдаться: - Как государь знает, прошедший московский собор признал необходимым основание большего количества переписчих школ при монастырях да предложил начать исправление допущенных ошибок и неточностей в старых книгах...
- А что это там за еретики-датчане около твоего посольского приказу маслятся? - Царь заложил руки за спину и приблизился к Висковатому.
От неожиданности тот начал кусать губы, пока, заикаясь, не вытиснул:
- Злые языки, боюсь... нехорошее государю нашептывают... - и отвел глаза на незнакомого дьякона.
- Ну-ну! - царь заметил это. - Не косись на дьякона! Он наш тезка… и человек, по всему вижу, свой. Говори о датчанах!
Видя такую озорную веселость царя, Висковатый вздохнул с облегчением:
- Король Христиан Третий прислал в Москву миссионера Ганса Богбиндера... С грамотой к Вашему Величеству... Ну и с соответствующими денежными суммами... Передал несколько книг... Я просил рассмотреть их митрополита и епископов. Богбиндер брался напечатать и доставить тысячу подобных книг по-московски, но... - Висковатый переступил с ноги на ногу. - Но большинство епископов не захотели тех лютеранских книг...
- Так что... датский король Христиан - не настоящий христианин?! - Царь прошел к легкому походному трону, сел и сильно обхватил подлокотник. Ответить никто не осмелился, и царь поднял свою тонкую руку и приказал:
- Поручаю заложить в Москве собственный печатный дом, дабы свои книги иметь, а не чужими сытиться! И собрать надлежащих печатников, бумажников да литейщиков буквенных. А главой дома быть дьякону Иоанну Федоровичу, тому делу обученному. - Царь откинулся на спинку трона и сощурил на ошеломленного гостя глаза, аж острые брови сошлись над переносицей. - Согласен, дьякон?
Иоанн Федорович стал перед царем на одно колено, склонил голову и звонко произнес:
- Сделаю все, великий государь, насколько сил и ума хватит!
- Что ж, увидим! А теперя отдыхайте...
Не успел по возвращении от царя Иван Вискиватый вписать своим разборчивым почерком на летописную страницу: "Сего убо Бога нашего, в Троице славимого, милостию и хотениемъ удъръжахомъ скипетръ царствия, мы, Великий государь, царь и великий князь Иван Васильевич, всея Руси самодержецъ, владимирский, московский, новгородский, иныхъ многихъ земель государь, а такожъ царь казанский, повелелъ устроити домъ отъ своея казны, идеже печатному делу строитися", - как на стоянку прискакал московский гонец с радостным известием - царица Анастасия разродилась сыном-наследником!
Царский обоз задержался во Владимире только на ночь - и спешно двинулся в Москву. В город въезжали через Фроловские ворота, у которых Ивана Васильевича встречали митрополит Макарий, архиепископы, епископы, архимандриты, игумены и старшее боярство.
Царь, хоть совсем еще молодой, выглядел величественно и торжественно. Под скупым предзимним солнцем сияли позолоченные и серебряные одежды, дорогие каменья царской порфиры, крупные жемчужины на золотом венце. И глаза - горящие глаза победителя...
Сорок дней гудели по Москве пиршества, до дна опустошившие царскую казну, и без того надорванную военными походами. А затем по городам, слободам и весям заголосили жены и дети - узнали, что никогда уже не дождутся своих мужей и отцов. Почти половина двадцатитысячной дружины сложила свои кости в неизвестной Казани. "Это же не враг-супоста-а-ат пришел резать родню нашу-у-ю... И что мой соколик позабыл в чужой земельке-е?!" - полнились плачем голодные голоса, и уже к кремлевским стенам покатились волны народного негодования, и нередко приказным служилым доводилось слышать россказни о царе-кровопийце.
Время и зимние морозы потушили непокорство, но для истории Иван Висковатый все же вынужден был оставить в летописи следующую цветистую запись, которую приказано было до Рождества читать глашатаям на всех собраниях и в церквях: "Мнози худоумные человецы или, прямо рещи, безумныя и тщедушныя, негодоваху и роптаху на самодержца своего, яко самому ему землю свою губящу и паче злее ратныхъ, и не щадящу, и не брегущу людей своихъ. Онъ же, предобрый в самодержцехъ, не похвалы тленные себе взыскуя, да славенъ будетъ в родехъ мужествомъ, якоже и Македонский Александръ, до край земли дошедъ и смерти не убежа, или прежде его бывый Ликиний царь, до четырехъ градовъ дошедъ и столпове тамо постави и свое имя в писанияхъ. Сей же не о такой славе подвизашеся, но о своемъ царствии тружашеся, думающаго ради составления мирскаго, о благостоянии святыхъ церквей и устроении земскомъ, и о тишине всего православного християнства, да не паки бы поработитися поганыя казанцы".
4.
Три дивизии воздушно-десантных войск в конце лета были спешно передислоцированы к границе Горно-Косовской автономной области. На усиление им перебрасывались одна танковая и две мотопехотные бригады. Время "Ч" было назначено на 04:00 1 сентября, а общее руководство сводной группировкой взял на себя президент, по конституции - главнокомандующий вооруженными силами страны. Словом, правитель, хоть какие-то недомерки и не хотят принять этого… Ничего, он заставит их слушать - и не только за столом!..
Это была уже третья боевая операция. Предыдущие не достигли нужного результата: сепаратисты и бандформирования обходили блокпосты и, нападая на армейские части и соединения, растворялись в горной "зеленке" по известным только им тропам - никакие "Грады" не могли их оттуда выбить. Вот и пришлось президенту отбросить все государственные заботы, покрыть на совещании генералов матами - и браться самому тушить горный пожар. Еще два года назад и в страшном сне он не мог представить подобного: автономная область, восемьдесят восемь процентов жителей которой на выборах проголосовали за него, а руководство на каждой встрече уверяло в верности, восстала против центра! Решила обособиться, поиграть в независимость!
Первый тревожный звонок прозвучал не от спецслужб. Позвонил сам руководитель Горно-Косовской области Гордынов и, между прочим, стал плакаться о внутренних трудностях, сепаратистских и протестных настроениях, малочисленности силовых и правоохранительных структур и бедности их технического обеспечения.
Что ж, надо так надо. Выделили ему и дополнительные бюджетные средства, и новейшую спецаппаратуру, оружие подбросили, налоговыми послаблениями наделили... Успокоилось все почти на год, а затем - как гром с горы: депутаты-областники не без подачи Гордынова провозглашают суверенитет и независимость своего края! Отъелись, словом, и голову подняли! И как не поднять, коль у них на деньги центра были открыты и разработаны богатые нефтяные месторождения… Дальше ума не требовалось - бери да продавай готовое!
В тот же день президент вызвал Гордынова к себе на разговор. Крутился тот как уж, но все же выехал, опоздав на аудиенцию на два часа и заявившись в шортах и бейсболке. Словно не только нутром, но и внешним видом утверждал свою независимость, а то и пренебрежение к высшему лицу. Да и ко всему государству, некогда вытащившему его из каменной глухомани, обучившему и одевшему в генеральскую форму. Он, видите ли, о национальной идентичности и чести предков вспомнил… Еще один мессия выискался!..
Президент, не пряча раздраженности, вместо приветствия кисло возмутился:
- Ты б еще ко мне в трусах приперся! Горный ветер из головы все понятия о субординации выдул? Я тебе президент или кто?!
Гордынов спокойно осмотрел собеседника - казалось, даже ироничные огоньки пробежали по зрачкам цвета венге - и заговорил однотонно, как по писаному: