– Неразумность – это то самое слово, Джонатан: разговаривать с Хэнком Стампером – все равно что общаться со столбом… Разве я не ходил к нему? И какие я услышал доводы? Динамит, который в меня запустили.
– И все же я бы предпринял эту небольшую поездку вверх по реке и попросил бы его пересмотреть свою точку зрения. Ты и я, Флойд…
– Вы и я? Разрази меня гром, чтобы я сегодня туда поехал!..
– Давай, Флойд, а то ребята подумают, что ты боишься выходить на улицу по вечерам…
– Джонатан… вы не знаете. Во-первых, он живет на другом берегу реки, и туда нет дороги.
– Разве мы не сможем взять в аренду лодку? – спрашивает Дрэгер, обращаясь ко всем присутствующим.
– У мамы Ольсон, – поспешно отвечает Тедди, стараясь не встречаться с потемневшим взглядом Ивенрайта. – Мама Ольсон, за консервным заводом, сэр, она даст вам моторку.
– Но там дождь, – стонет Ивенрайт.
– Она и тент вам даст, – добавляет Тедди, сам несколько удивляясь обилию своих предложений. Он выскальзывает из-за стойки, чтобы поправить рычаг на платном телефоне. Он поднимает трубку и смущенно улыбается. – Вы можете позвонить ей прямо отсюда.
Он видит, как Дрэгер благодарит его вежливым кивком и поднимается со стула. Тедди передает ему трубку, чуть ли не кланяясь. – Да. Хотя я еще не понимаю, в чем тут дело, но я чувствую, что этот мистер Дрэгер – не обычный человек. Он положительно умен и в высшей степени тонко чувствует. К тому же он может быть и бесстрашным. – Тедди отступает и замирает, сложив свои ручки под передничком и глядя на то, с каким уважительным молчанием все ждут, когда Дрэгер наберет номер и закажет разговор, как собаки, с немым повиновением ожидающие следующего шага своего хозяина. – Но и это не все, в нем есть нечто большее; да, он разительно отличается от других…
(К утверждению, что яд для одного может оказаться кайфом для другого, следует добавить, что то же самое относится и к тому, что святой для одного может оказаться злом для другого и герой для одних может стать величайшей обузой для других. Так и Ивенрайту стало казаться, что герой, которого он так долго ждал для разрешения всех неприятностей со Стамперами, оказался всего лишь обузой, усугубившей неприятности.
Вместе с Дрэгером он упрямо преодолевал течение в довольно утлой лодчонке с навесным мотором, который вызывал мало доверия. Дождь поутих и перешел в обычную зимнюю морось… не столько дождь, сколько мутный серо-голубой туман, который, вместо того чтобы опускаться на землю, лишь облизывает ее, вызывая глубокие патетические вздохи у растущих по берегам деревьев. Впрочем, довольно приятный звук. В нем не было ничего угрожающего. Старый добрый дождь, если и не приятный, то вполне приемлемый, – старая седая тетушка, приезжающая погостить каждую зиму и задерживающаяся до весны. С ней привыкаешь жить. Приучаешься мириться с некоторыми неудобствами и не раздражаться. Ты же знаешь, что она редко сердится и совсем не злобна, так что же горячиться, а если она слишком надоедлива, так надо научиться не обращать на нее внимания.
Что и пытался сделать Ивенрайт, пока они с Дрэгером ехали в открытой лодке, взятой у мамы Ольсон. Ему удалось почти совсем не обращать внимания на морось и не горячиться по поводу влажного ветра, но, как он ни старался, ему не удавалось игнорировать поток, хлещущий ему на шею и заливающийся в штаны. Уже миновал час с тех пор, как они тронулись от причала у консервного завода к дому Стамперов, – вдвое больше, чем должна была бы занять вся дорога, а все потому, что он не проверил – прилив или отлив, чтобы поймать нужное течение.
Ивенрайт скрючился у мотора, храня промозглое молчание; сначала он злился на Дрэгера, предложившего нанести мистеру Стамперу этот бессмысленный визит, а потом со всей яростью обрушился на самого себя не только за то, что не выяснил, куда течет река, но и за то, что настоял на аренде лодки, вместо того чтобы доехать на машине до гаража и погудеть Стамперу, чтобы тот их перевез. ("Он может не приехать за нами, – объяснил он Дрэгеру, когда тот предложил добраться к Стамперам на машине, – а если и приедет, с этого негодяя станется не отвезти нас обратно", – прекрасно понимая, что Хэнк страшно обрадуется случаю оказать дружескую помощь и, скорей всего, будет сладким, сукин сын, как варенье!) И последней досталось маме Ольсон за то, что она выдала ему дырявое пончо, в котором он чуть не захлебнулся, уж не говоря о загубленной пачке сигарет.
Едва различимый в темных сумерках, Дрэгер сидел на носу, перевернув трубку и не произнося ничего, что могло бы сделать поездку более приятной. (Да и когда вообще этот сукин сын сказал что-нибудь ценнее, чем "это надо обсудить". Меня уже тошнит от этого.) Каким образом Дрэгеру удалось вскарабкаться на самую вершину профсоюзного бизнеса, оставалось для Ивенрайта неразрешимой загадкой. Кроме внешности, в нем не было ничего. Мало того что он опоздал на неделю, за все свое пребывание в городе он не сделал ничего для бастующих – походил, покивал да поулыбался как придурок. (Разве что – смешно сказать! – все время что-то корябает в своей записной книжке.) Он не задал ни единого вопроса (но, как это ни смешно, такое ощущение, что все ответы у него уже записаны) ни о моральном состоянии участников столь длительной забастовки, ни об истощившемся забастовочном фонде, ни о чем, к чему подготовился Ивенрайт. (Как будто он считает, что он такой умный, что ему незачем снисходить с какими-либо вопросами до таких болванов, как мы.) Единственное, что Ивенрайт был вынужден поставить ему в заслугу (может, он считает, что мы должны целовать ему ноги только потому, что у него есть какой-нибудь дружок в Вашингтоне), это его спокойное и ненавязчивое поведение (…ну ничего, он еще увидит). К тому же Флойд не мог не восхищаться его умением ставить людей на место, доводя до их сведения, что он – начальник (надо бы и мне научиться), а они всего лишь жалкие исполнители (это – единственный способ добиться уважения и дисциплины от пачки идиотов).
Так весь безмолвный путь по реке Ивенрайт кипел и мучился, преклонялся и ненавидел, надеясь, что Дрэгер произнесет что-нибудь, на что он, Флойд Ивенрайт, рявкнет, давая ему понять, что он его в грош не ставит и ему наплевать на него, даже если бы он был президентом всех Соединенных Штатов!
Вдали в окнах дома показались огни. "Сука", – наконец промолвил Ивенрайт, так и не дождавшись вопроса и придав своему высказыванию всеобъемлющее, глобальное значение, после чего нервно тяжело сглотнул: он замерз, не ждал от встречи ничего хорошего и мечтал о сигарете у него чуть ли не катились слезы от запаха трубочного табака Дрэгера.
Они привязали трос к маркеру причала и вступили в густой мрак, напоминавший Ивенрайту о фонарике, оставшемся лежать на переднем сиденье его машины. "Опять сука", – повторил Ивенрайт, но уже более спокойно. Дрэгер предложил покричать, чтобы кто-нибудь вышел из дома с фонарем, но Ивенрайт отверг это предложение: "Ну уж это вы меня не заставите делать, – и добавил шепотом: – К тому же, я думаю, они нам его не вынесут".
Когда габаритные огни на лодке были погашены, а свет из кухонного окна скрылся за густой живой изгородью, тьма стала кромешной. Не успевали они зажечь спичку, как она тут же с шипением гасла, словно ее зажимали чьи-то мокрые пальцы; потеряв всякую надежду на свет, они вслепую принялись карабкаться по скользким крутым мосткам, прислушиваясь к шуму реки внизу. Ивенрайт шел первым, продвигаясь дюйм за дюймом с вытянутыми вперед руками. Оба молчали, словно им мешал разговаривать шорох дождя, пока Ивенрайт не врезался лбом в сваю; для него было настолько непостижимо, что какой-то невинный ночной объект мог проскользнуть между его рук, что он решил, будто его кто-то стукнул дубиной из засады. "Грязный негодяй!" – заорал он, пытаясь схватить своего невидимого противника, облаченного в мокрую холодную слизь и панцири морских уточек. "Ой!" – вскрикнул он снова излишне громко, и из-под дома выкатилось черное разъяренное облако безжалостно лающих и рычащих собак. "О Господи, – прошептал он, слыша, как невидимая свора, стуча когтями, тявкая, ворча и огрызаясь, несется к ним по мосткам. – Боже милосердный!"
Он выпустил сваю и, в полном ужасе обхватив Дрэгера, прильнул к нему всем телом.
– Боже, Боже, Боже мой!
Вышедший с фонарем Джо Бен так и обнаружил их обнявшимися и покачивающимися под дождем, в окружении своры восторженных собак.
– Нет, вы только посмотрите! – добродушно воскликнул Джо. – Это же Флойд Ивенрайт со своим, наверное, гостем. Заходите, ребята, в доме тепло.
Ивенрайт глупо мигнул от резкого света, все более утверждаясь в своих самых пессимистических ожиданиях от этой экскурсии.
– Не сомневайтесь! – снова закричал Джо. – Я не знаю, чем вы там занимаетесь, но в тепле все равно лучше.
Дрэгер высвободился из объятий Ивенрайта и улыбнулся Джо.
– Спасибо. Мы так и сделаем. – Он принял приглашение с такой же любезностью, с какой оно было предложено.
Вив принесла им в гостиную горячий кофе. Старик приправил его бурбоном и предложил сигары. Старшая дочурка Джо пододвинула им стулья поближе к печи, а Джо, вероятно, настолько опасался, как бы они не умерли, – "Чуть не окоченели, стояли обнявшись, пытаясь хоть как-то согреться", – что принес им целую кипу одеял.
Ивенрайт отказался от всего и в полном молчании переживал унизительность этого издевательского гостеприимства. Дрэгера это совершенно не волновало: он взял и кофе и сигару, сделал комплимент Джо Бену относительно его очаровательных детей, похвалил сигары старого Генри и робко попросил Вив принести ему стакан теплой воды с разведенной в ней ложкой соды: "Для желудка".
Покончив с содовой, Дрэгер поинтересовался, нельзя ли ненадолго побеспокоить Хэнка Стампера – у них есть для него предложение. Джо сказал, что в данный момент Хэнк на берегу, проверяет фундамент.
– Может, подождете его здесь? Он скоро вернется. Или хотите пойти и обсудить с ним это предложение под дождем?
– Побойся Бога, Джо, – усмехнулась Вив. – Там же ужасно. Он скоро будет. Я могу его позвать…
– Пожалуйста, не надо, миссис Стампер, – поднял руку Дрэгер. – Мы пойдем и поговорим с ним. – Ивенрайт, не веря своим ушам, раскрыл рот. – Я бы не хотел отрывать человека от дела.
– Господи, Дрэгер, что вы говорите?
– Флойд…
– Но, Боже мой, здесь печка, а вы хотите идти и…
– Флойд.
Они отправились на улицу. Джо Бен в качестве провожатого размахивал фонарем с такой же бешеной скоростью, с какой произносил свой монолог о внезапном дожде, поднимающейся воде и о том, давно ли Флойд имел дело с динамитом. Они обогнули извилистую дорожку и увидели Хэнка в пончо, непромокаемых штанах и с фонарем в зубах, привязывающего бревно к чему-то похожему на железнодорожный рельс, – бревно недавно смыло, и надо было закрыть брешь, образовавшуюся в бесформенном укреплении. Половина лица у Хэнка была все еще распухшей и синей после драки, отклеившийся кусок пластыря никчемно свисал с пореза на подбородке. Ивенрайт представил Дрэгера, и Хэнк пожал ему руку. Ивенрайт замер, ожидая, что Дрэгер изложит цель их приезда, но тот отошел в сторону, и Флойд понял, что именно ему предоставляется обратиться к Хэнку с просьбой. Он сглотнул и начал. Хэнк вынул фонарь изо рта и стал слушать.
– Постой-ка, правильно ли я тебя понял? – произнес он, когда Ивенрайт закончил. – Ты хочешь, чтобы я сейчас пошел домой, позвонил в "Ваконда Пасифик" и вежливо отказал в трех миллионах футов, которые я им нарубил, за что вы, ребята, из благодарности поможете мне сбыть их кому-нибудь другому?
– Или, – предложил Дрэгер, – мы сами закупим у вас всю сделку.
– Кто? Юнион?
– И горожане.
– Представляю себе. Но дело в том, мистер Дрэгер – и Флойд, ты это знаешь, – что я не могу это сделать. Я не один, чтобы распоряжаться. Дело принадлежит довольно большому числу людей.
Ивенрайт принялся отвечать, но Дрэгер перебил его:
– Подумайте, Хэнк. – Голос звучал безучастно, не выражая ни скрытой угрозы, ни стремления к достижению договоренности. – Масса людей в городе зависят от открытия лесопилки.
– Да! – подхватил Ивенрайт. – Как я уже начал говорить, Хэнк, ты не можешь так поступить и продолжать считать себя христианином. От тебя зависит весь город. Весь город, твой родной город, ребята, с которыми ты вырос, играл в мяч… их жены и дети! Хэнк, я знаю тебя, парень; я же старина Флойд, помнишь? Я же знаю, что ты не какой-нибудь толстосум из Фриско или Лос-Анджелеса, кровосос, наживающийся за счет своих соотечественников. Я знаю: ты не допустишь, чтобы весь город – женщины, дети – голодал по твоей милости всю зиму.
Хэнк опустил глаза, несколько раздосадованный риторикой Ивенрайта.
– Они не будут голодать, – покачал он головой и улыбнулся. – Разве что кто-нибудь не сможет оплатить свой телевизор или…
– Будь проклята твоя душа, Стампер!.. – Ивенрайт пропихнулся между Дрэгером и Хэнком. – Ты же видишь, в какой мы переделке. И мы не позволим тебе заставить нас жрать дерьмо.
– Не знаю, Флойд. – Хэнк снова покачал головой, глядя на висящие концы троса, которым он обматывал бревно. Один из его пальцев кровоточил. – Я не знаю, что я могу сделать. У меня тоже обязательства, и нам тоже нелегко.
– Хэнк, а не можете вы подождать и продать лес позже? – спросил Дрэгер. – После того, как завершится забастовка. – Воистину странный голос – должен был признать Ивенрайт, – безвкусный, невыразительный, словно ешь снег или пьешь дождевую воду…
– Нет, мистер Дрэгер, не могу; разве Флойд не познакомил вас всех с собственными изысканиями? Я сам под дулом. По контракту доставка должна быть осуществлена ко Дню Благодарения – или мы их доставляем, или контракт расторгается. Если мы нарушаем сроки, цена понижается, и они будут платить нам по собственному усмотрению. А захотят, так и вообще не заплатят – заберут лес за неустойку.
– Они не сделают этого. Ты прекрасно знаешь…
– Могут, Флойд.
– Никакой суд их не оправдает!
– Могут. Откуда тебе знать? А даже если и нет, что я буду делать с двадцатью акрами леса, плавающего по реке? Наша скромная лесопилка, работая круглосуточно всю зиму, не обработает и четверти… а даже если и обработает, кому мы его продадим?
– Продадите. – Флойд был уверен.
– Как? Все крупные компании уже забиты строительными договорами до отказа.
– Черт, Хэнк, ну подумай своей башкой. – Ивенрайта внезапно охватил энтузиазм. – Ты можешь продать его тем, кому собиралась продавать "Ваконда Пасифик". Понимаешь? Конечно. К весне им потребуется строительный материал, понимаешь, и тут ты! С "ВП " ты порываешь, леса, чтобы обеспечить договори, у них не будет, и ты продаешь их подрядчикам свой в два раза дороже! Вот и все. – Торжествующе улыбаясь, он повернулся к Дрэгеру. – Как вы думаете, Джонни? Вот и ответ. Черт, как это я не подумал об этом раньше? Почему это я не подумал?
Дрэгер предпочел пропустить этот вопрос мимо ушей. Хэнк заканчивает изучать свой порезанный палец и с видимым удовольствием переводит взгляд на восторженного Ивенрайта.
– Вероятно, Флойд, ты не подумал об этом по той же причине, по которой сейчас не думаешь о том, что если я сейчас позволю "ВП" заработать на полную мощь, то они сами смогут обеспечить лесом свои контракты.
– Что?
– Понимаешь, Флойд? Ты не хочешь, чтобы я продавал лес "ВП", потому что тогда им самим придется его валить. Верно? И пилить собственный лес. Чтобы выполнить поставки по договорам.
– Не понимаю, – нахмурился Ивенрайт, и ручеек воды, сбежав по носу, начал стекать вниз.
– Ну, понимаешь, Флойд, – снова терпеливо начал Хэнк, – я не смогу продать лес покупателям "ВП", потому что если вы вернетесь на работу…
– О Господи, неужели ты не понимаешь, Флойд? – не вытерпел Джо Бен. Весело поблескивая глазами, он вышел из темноты. – Неужели не понимаешь? Ну. Если мы разорвем свой контракт, чтобы его смогли заключить вы, тогда они сами смогут обеспечить поставки своим покупателям…
– Что? Подожди минутку…
Хэнк изо всех сил старается скрыть охватившее его веселье, чтобы оно не стало еще более очевидным.
– Джо Бен говорит, Флойд, что если мы позволим вам, ребята, вернуться к работе, то мы лишимся собственного рынка.
– Ага, Флойд, понимаешь? Если мы дадим вам валить их лес, тогда лес, который мы собираемся им продать… – Он делает вдох, чтобы попробовать еще раз сызнова, но вместо этого из него с фырканьем вырывается смех.
– Черт бы вас побрал, – рычит Флойд.
– …если мы позволим вам убедить нас не отдавать им наш лес, – такого рода беседы Джо Бен мог вести сутками, – и вы отдадите им свой лес…
– К черту. – Флойд, ссутулившись, отвернулся от фонаря и сжал зубы. – Фиг с ним, Джо Бен.
– Вы всегда сможете продать лес, – просто заметил Дрэгер.
– Правильно! – схватился Ивенрайт за новую возможность, беря Хэнка за руку. – Поэтому я и говорю: к черту всю эту болтовню! Вы всегда сможете продать лес.
– Может быть…
– Черт побери, Хэнк, да будь же разумным… – Он делает глубокий вдох, готовясь к еще одной атаке, но Дрэгер его опережает:
– Что нам сказать людям в городе? Хэнк отворачивается от Ивенрайта; что-то в голосе Дрэгера лишает всю ситуацию юмора.
– Что мы должны сказать людям в городе? – повторяет Дрэгер.
– Говорите что хотите. Я даже не понимаю…
– Вы знаете, Хэнк, что "Ваконда Пасифик" принадлежит сан-францисской фирме? Вы отдаете себе отчет, что за прошлый год ваш округ был ограблен на девятьсот пятьдесят тысяч долларов?
– Я не понимаю, какое отношение…
– Это ваши друзья, Хэнк, ваши коллеги и соседи. Флойд сказал мне, что вы служили в Корее. – Голос у Дрэгера был спокоен. – Не думаете ли вы, что верность и преданность, проявленные вами за океаном, должны быть проявлены и здесь, на родине? Верность друзьям и соседям, когда им угрожает чужой враг? Верность…
– Верность за-ради Бога… верность?
– Да, Хэнк. Я думаю, вы понимаете, о чем я говорю. – Терпеливое спокойствие его голоса оказывало почти завораживающее действие. – Я говорю о коренной преданности, истинном патриотизме, беззаветной, чистосердечной привязанности, которая всегда хранится глубоко внутри нас; может, мы иногда о ней и забываем, но когда встречаем человеческое существо, нуждающееся в нашей помощи…
– Послушайте… послушайте, мистер, – натянуто произнес Хэнк. Протиснувшись мимо Ивенрайта, он подносит фонарь к аккуратному лицу Дрэгера. – Привязанности у меня не меньше, чем у этого парня, впрочем как и преданности. Если бы мы имели дело с русскими, я бы боролся до последней капли крови. И если бы Орегон связался с Калифорнией, я бы бился за Орегон. Но если кто-то – Бигги Ньютон, или тред-юнион лесорубов, или еще кто-нибудь там – вступает в конфликт со мной, то я буду биться за себя! Я буду своим собственным патриотом. И мне наплевать, даже если он будет мне родным братом и будет размахивать американским флагом и распевать "Полосато-звездный наш ". Дрэгер печально улыбнулся:
– А как же самоотверженность – истинный признак патриота? Если вы правда так считаете, Хэнк, то это какой-то довольно мелкий патриотизм и довольно корыстная преданность…