XXV. Председатель ван Херисен
Когда Роза покинула Корнелиса, она уже приняла решение. Или она вернет ему украденный Якобом тюльпан, или никогда больше с ним не встретится.
Она видела отчаяние несчастного узника, неизлечимое, вызванное сразу двумя причинами. В самом деле, ведь с одной стороны их разлука стала неотвратимой, поскольку Грифиус узнал тайну их любви и встреч, с другой – погибли все честолюбивые надежды, которые Корнелис ван Берле питал в течение последних семи лет.
Роза была из тех женщин, что, впадая в уныние по пустякам, способны противостоять величайшим бедствиям, черпая в самих несчастьях силу духа для победы над ними.
Девушка вернулась к себе, обвела прощальным взглядом свою комнату, еще раз проверяя, не ошиблась ли: вдруг горшок с тюльпаном, скрытый от ее взгляда, задвинут в какой-нибудь укромный уголок? Но Роза искала напрасно: тюльпан по-прежнему отсутствовал, он был несомненно украден.
Затем она уложила в маленький узелок кое-какие необходимые пожитки, прихватила три сотни флоринов, которые успела скопить, – все свое состояние, нащупала в груде кружев зарытую там третью луковицу, бережно спрятала ее у себя на груди, потом вышла и заперла дверь на два оборота ключа с целью отсрочить момент, когда ее бегство будет обнаружено, и спустилась по лестнице. Роза вышла из крепости через те же ворота, которыми воспользовался Бокстель, и направилась в контору по найму лошадей и экипажей. Она потребовала экипаж, но у владельца конторы был всего один – именно тот, который накануне нанял Бокстель, ехавший в нем теперь в Дельфт.
Мы говорим "в Дельфт", так как для того, чтобы попасть из Левештейна в Харлем, требовалось сделать огромный крюк: будь там прямая дорога, она оказалась бы в два с лишним раза короче. Делать нечего: одним лишь птицам дано выбирать прямые дороги, путешествуя по Голландии, как ни одна страна мира, изрезанной во всех направлениях ручьями, реками, каналами и озерами.
Итак, Розе волей-неволей пришлось взять верховую лошадь, которую ей доверили, поскольку владелец знал, что она – дочь тюремщика из крепости.
Роза надеялась догнать своего посланца, доброго и храброго малого, которого она сможет взять с собой, чтобы он послужил ей одновременно проводником и опорой. Действительно, она не проскакала и одного лье, как увидела его, быстро шагавшего по обочине очаровательной дороги, тянувшейся вдоль берега.
Пустив свою лошадь рысью, она быстро догнала его.
Славный парень, понятия не имея о том, насколько важно его поручение, тем не менее шел очень быстро. Меньше чем за час он прошагал полтора лье.
Роза забрала у него ставшее бесполезным письмо и объяснила, чем он может ей помочь. Лодочник предоставил себя в ее распоряжение и пообещал, что сумеет бежать быстрее лошади, если девушка разрешит ему держаться за холку животного или цепляться за круп. Она позволила ему держаться за что угодно, лишь бы он не задерживал бег лошади.
Эти двое уже пять часов как покинули Левештейн, успели проделать восемь с лишним лье, а папаше Грифиусу все еще было невдомек, что его дочери в крепости больше нет. Тюремщик, будучи по существу очень злобным субъектом, упивался мыслью о том, какого страха он нагнал на свою дочь, и с удовольствием предвкушал, какую славную историю он расскажет своему приятелю Якобу, который уже был на пути к Дельфту. Благодаря своему экипажу он опережал Розу и лодочника на четыре лье.
Таким образом, никто, кроме запертого в камере узника, не находился там, где, как полагал Грифиус, должен был пребывать каждый из действующих лиц нашего повествования.
С тех пор как взялась выращивать тюльпан, Роза так редко проводила время в обществе своего отца, что ее отсутствие тюремщик заметил лишь тогда, когда настало обеденное время, то есть около полудня: почуяв, что у него разыгрался аппетит, старик решил, что девчонка слишком долго дуется. И велел одному из своих подручных сбегать за ней.
Когда тот вернулся и доложил, что искал и звал ее тщетно, Грифиус решил сам отправиться на поиски. С самого начала он двинулся к ее комнате, но сколько ни колотил в дверь, никто не отозвался. Тогда он призвал слесаря, состоявшего при крепости. Тот открыл дверь, но Грифиус не нашел там Розы, как она ранее не нашла тюльпана.
Роза в этот момент подъезжала к Роттердаму. Поэтому Грифиус не обнаружил ее не только в комнате, но и на кухне, и не только на кухне, но и в саду.
Нетрудно вообразить, какой гнев обуял тюремщика, когда он, обыскав окрестности, выяснил, что его дочь наняла лошадь и, подобно какой-нибудь искательнице приключений, скрылась, никому не сказав, куда направляется.
В бешенстве Грифиус поднялся к ван Берле, осыпал его бранью, угрожал, перетряхнул весь его жалкий скарб, сулил ему карцер, розги, обещал сгноить его в подземелье, заморить голодом… Корнелис даже не слушал. Глухой к ругани тюремщика, его проклятьям и угрозам, мрачный, неподвижный, сраженный отчаянием, узник был бесчувствен, словно мертвец, которого ничто уже не взволнует, не испугает.
Нигде не найдя Розы, Грифиус принялся искать повсюду Якоба. Когда же убедился, что последний исчез одновременно с его дочерью, тотчас заподозрил, что он ее похитил.
Тем временем девушка, сделав двухчасовую остановку в Роттердаме, снова отправилась в путь. Переночевав в Дельфте, на следующий день уже прибыла в Харлем, на четыре часа позже Бокстеля.
Прежде всего Роза попросила, чтобы ее провели к председателю Общества садоводов господину ван Херисену.
Она застала его в ситуации, которую мы не преминем описать, чтобы не изменить нашему долгу художника и историка.
Председатель составлял доклад для комитета Общества садоводов. Он писал его с величайшим старанием на большом листе бумаги каллиграфическим почерком.
Посетительница просила доложить о ней, но простонародное, хотя и звучное имя Розы Грифиус председателю ничего не говорило, и в приеме ей было отказано. В Голландии, стране плотин и шлюзов, трудно одолевать барьеры.
Однако Роза не спасовала. По собственной воле взяв на себя эту миссию, она дала себе слово не отступать ни перед чем, будь то грубые отказы, жестокость, оскорбления.
– Доложите господину председателю, – сказала она, – что я пришла поговорить с ним о черном тюльпане.
Эти слова, не менее волшебные, чем пресловутое "Сезам, откройся!" из "Тысячи и одной ночи", послужили ей пропуском. Благодаря им она проникла в контору председателя ван Херисена, причем он галантно поспешил ей навстречу.
Он оказался маленьким благодушным человечком хрупкого телосложения, чья фигура смахивала на стебелек тюльпана, голова – на чашечку цветка, а руки бессильно болтались, напоминая два продолговатых поникших листа. Сходство господина председателя с этим растением довершала его привычка легонько покачиваться, будто тюльпан, колеблемый ветром.
Как мы уже говорили, он носил имя ван Херисен.
– Мадемуазель, – воскликнул он, – скажите, это верно, что вы пришли сюда от имени черного тюльпана?
Для председателя Общества садоводов "tulipa nigra" являлся авторитетом высочайшего ранга, в своем качестве короля тюльпанов он был наделен властью слать послов.
– Да, сударь, – отвечала Роза. – По крайней мере я пришла, чтобы говорить о нем.
– Он хорошо себя чувствует? – осведомился Херисен с улыбкой, исполненной нежности и благоговения.
– Увы, сударь, этого я не знаю, – вздохнула Роза.
– Как, неужели с ним случилось какое-нибудь несчастье?
– Да, и большое, сударь, но не с ним, а со мной.
– Какое же?
– У меня его украли.
– У вас похитили черный тюльпан?
– Да, сударь.
– Вам известно, кто это сделал?
– О, полагаю, что да, но я еще не смею выдвигать обвинение.
– Но это же легко проверить.
– Каким образом?
– С тех пор, как его украли, вор не мог уйти далеко.
– Почему не мог?
– Потому что двух часов не прошло с тех пор, как я его видел.
– Вы видели черный тюльпан? – воскликнула Роза, бросаясь к господину ван Херисену.
– Так же, как вижу вас, мадемуазель.
– Но где?
– У вашего хозяина, судя по всему.
– Моего хозяина?
– Да. Разве вы не служите у господина Исаака Бокстеля?
– Я?
– Ну, разумеется, вы.
– За кого вы меня принимаете, сударь?
– А вы-то меня за кого принимаете?
– Сударь, я принимаю вас и надеюсь, что не ошибаюсь, за достопочтенного господина ван Херисена, бургомистра Харлема и председателя Общества садоводов.
– Так с чем же вы ко мне пришли?
– Я пришла сказать вам, сударь, что у меня похитили мой тюльпан.
– Значит, ваш тюльпан – это и есть тюльпан господина Бокстеля. В таком случае вы плохо объясняетесь, дитя мое, и тюльпан украли не у вас, а у него.
– Повторяю вам, сударь: я понятия не имею, кто такой господин Бокстель, сейчас, когда вы произнесли это имя, я его услышала впервые в жизни.
– Вы не знаете, кто такой господин Бокстель, но у вас тоже есть черный тюльпан?
– Значит, существует второй такой? – спросила Роза, чувствуя, что ее бьет дрожь.
– Ну да, у господина Бокстеля.
– Какой он?
– Да черный же, дьявольщина!
– Безупречно черный?
– Ни малейшего пятнышка, ни точки.
– И он у вас, этот тюльпан? Его доставили сюда?
– Нет, но доставят, ведь я должен продемонстрировать его комитету, прежде чем награда будет присуждена.
– Сударь, – вскричала Роза, – этот Бокстель, этот Исаак Бокстель, который выдает себя за владельца черного тюльпана…
– И является таковым в действительности.
– Сударь, этот человек, он очень худой, костлявый, не правда ли?
– Да.
– Лысый?
– Да.
– С блуждающим взглядом?
– Пожалуй, да.
– Сутулый, весь какой-то издерганный, с кривыми ногами?
– Сказать по чести, вы черта за чертой рисуете портрет Бокстеля.
– А этот тюльпан, сударь, он в бело-голубом фаянсовом горшке, на котором с трех сторон изображена клумба с желтоватыми цветами?
– Ну, в этом я не столь уверен, я больше на цветок смотрел, чем на горшок.
– Сударь, это мой тюльпан, тот самый, который у меня украли, он моя собственность, сударь, я пришла, чтобы потребовать ее обратно, и объявляю вам об этом.
– Ого-го! – протянул господин ван Херисен, разглядывая Розу. – Вон оно что! Вы явились сюда, чтобы прибрать к рукам тюльпан господина Бокстеля? Черт возьми, до чего дерзкая бабенка!
– Сударь, – сказала Роза, несколько задетая подобной репликой, – я не говорила, что посягаю на тюльпан господина Бокстеля. Я сказала, что хочу получить обратно мой!
– Ваш?
– Да, тот, который я сама посадила, своими руками вырастила.
– Что ж, ступайте к господину Бокстелю на постоялый двор "Белый лебедь", объясняйтесь с ним сами. Мне эта ваша тяжба представляется такой же сложной, как та, что некогда разрешил покойный царь Соломон, я же, не имея претензии равняться с ним мудростью, ограничусь тем, что составлю свой доклад, констатирую существование черного тюльпана и назначу его создателю сто тысяч флоринов награды.
– О сударь! Сударь! – взмолилась Роза.
– Однако, дитя мое, – продолжал ван Херисен, – так как вы красивы, молоды и еще не до конца испорчены, примите мой совет. Будьте осторожны в этом деле, ведь у нас в Харлеме есть суд и тюрьма, к тому же мы чрезвычайно щепетильны в том, что касается доброго имени тюльпанов. Ступайте же, дитя мое, ступайте. Господин Исаак Бокстель, постоялый двор "Белый лебедь".
И господин ван Херисен, снова вооружившись своим прекрасным пером, продолжил свое прерванное сочинение.
XXVI. Член общества садоводов
Почти обезумев от радости и страха при мысли, что черный тюльпан нашелся, Роза сломя голову устремилась к постоялому двору "Белый лебедь", по-прежнему сопровождаемая лодочником, благо это мускулистое дитя Фрисландии могло бы в одиночку слопать живьем десяток Бокстелей.
Дорогой она ввела лодочника в курс дела. Парень был не против драки, если она завяжется, отступать не собирался, но в этом случае она приказала ему действовать осторожно, дабы не помять ненароком тюльпан.
Но когда подходили к Большому Рынку, Роза вдруг остановилась, застигнутая внезапной мыслью, которая подействовала на нее, подобно гомеровской Минерве, схватившей Ахилла за волосы в момент, когда он рвался вперед, ослепленный гневом.
– Боже мой! – прошептала она. – Я совершила ужасную ошибку, я, может быть, погубила Корнелиса, и тюльпан, и самое себя!.. Подняла тревогу, внушила подозрения… А ведь я всего лишь женщина, все эти мужчины могут объединиться против меня, и тогда я пропала… О, если бы только я, это бы ладно, но Корнелис, но тюльпан!
Она помедлила в колебании, говоря себе: "Что, если я, заявившись к Бокстелю, не узнаю его? Вдруг он вовсе не мой Якоб, а какой-то другой любитель, который тоже вывел черный тюльпан? Или, может быть, мой тюльпан украден не тем, кого я подозреваю, а кем-то еще? А что, если он уже перешел в другие руки? Если я не знаю этого человека, а узнаю только тюльпан, как мне доказать, что он мой? С другой стороны, даже если в этом Бокстеле я узнаю мнимого Якоба, еще неизвестно, чем все обернется. Тюльпан засохнет, пока мы будем препираться, оспаривая его друг у друга! О Пречистая Дева, просвети меня! От этого зависит моя судьба, вся моя жизнь, от этого зависит участь несчастного узника, который в эту минуту, может быть, уже при смерти!"
Вознеся к небесам эту молитву, Роза благочестиво затихла в ожидании знака свыше, о котором она так горячо просила.
В это время с дальнего конца Большого Рынка донесся сильный шум. Люди бежали куда-то, двери домов распахивались. Одна лишь Роза осталась равнодушной ко всей этой суматохе.
– Надо вернуться к председателю, – пробормотала она.
– Так пошли, – отозвался лодочник.
Они свернули на маленькую Соломенную улочку, что вела прямиком к дому господина ван Херисена, который продолжал усердно трудиться, прекрасным пером и прекрасным почерком выводя на бумаге строки своего доклада. Пока шли туда, Роза со всех сторон слышала разговоры о черном тюльпане и о награде в сто тысяч флоринов: эта новость уже облетела весь город. Снова, как и в первый раз, ей не легко было проникнуть к господину ван Херисену, однако волшебные слова "черный тюльпан" и теперь не оставили его равнодушным. Но когда он узнал Розу, которая оставила у него впечатление помешанной, если не того хуже, председатель разгневался и хотел прогнать ее.
Но Роза, умоляюще сложив руки, обратилась к нему с выражением той неподдельной искренности, что смягчает сердца:
– Сударь, во имя Неба, не отталкивайте меня, выслушайте то, что я вам скажу. И если вы не сможете восстановить справедливость, у вас по крайней мере не будет причин в день, когда предстанете перед Господом, упрекать себя за то, что вы стали пособником злого дела.
Ван Херисен приплясывал от нетерпения, ведь Роза уже во второй раз помешала ему шлифовать текст, в сочинение коего он вкладывал удвоенное честолюбивое воодушевление как бургомистр и как председатель Общества садоводов.
– Но как же мой доклад? – возопил он. – Мой доклад о черном тюльпане?!
– Сударь, – продолжала Роза с твердостью, какую дают человеку невинность и сознание своей правоты, – если вы меня не выслушаете, ваш доклад о черном тюльпане будет основан на лжи, причем лжи преступной. Умоляю вас, сударь, вызовите сюда господина Бокстеля, который, я уверена, хорошо мне знаком под именем господина Якоба. Пусть он предстанет здесь перед вами и передо мной, и я Богом клянусь признать тюльпан его собственностью, если не узнаю ни цветка, ни его владельца.
– Черт возьми, хорошенькое предложение! – усмехнулся ван Херисен.
– Что вы хотите этим сказать?
– Я вас спрашиваю: если бы вы их узнали, что бы это доказывало?
– Но, в конце концов, – возмутилась Роза, готовая впасть в отчаяние, – вы же честный человек, сударь! Вас не смущает, что вы вручите награду не только тому, кто не сделал работы, за которую его награждают, но и вору, укравшему плоды этой работы?
Может статься, что ее голос и тон тронули сердце ван Херисена, внушив ему некоторое доверие, и он теперь, пожалуй, ответил бы бедной девушке помягче, но тут с улицы послышался шум, который казался просто-напросто усиленным повторением того, который Роза уже слышала возле Большого Рынка, но она и тогда не придала ему значения, и теперь не могла отвлечься ради него от своей горячечной мольбы.
Кипучий шквал приветственных криков потрясал дом.
Господин ван Херисен прислушался к этим восторженным воплям, которые для Розы как были поначалу, так и теперь оставались не более чем обычным гомоном толпы.
– Что такое? – вскричал бургомистр. – Возможно ли? Неужели я не ослышался?
И он стремглав бросился в прихожую, не обращая никакого внимания на Розу, которую оставил в своем кабинете.
Как только ван Херисен добежал до прихожей, у него вырвался громкий крик потрясения при виде картины, открывшейся перед ним: лестница его дома была вся до самого вестибюля заполнена народом.
По белокаменным, до блеска очищенным ступеням с благородной плавностью поднимался молодой человек в простом камзоле из расшитого серебром фиолетового бархата, окруженный, а точнее, сопровождаемый многочисленной свитой.
За спиной у него маячили два офицера, один флотский, другой кавалерист.
Ван Херисен, протиснувшись сквозь толпу перепуганных слуг, поспешил отвесить низкий поклон, чуть ли не простерся перед вновь прибывшим виновником всего этого переполоха.
– Монсеньор! – восклицал он. – Монсеньор! Ваше высочество у меня! Такая блистательная честь осенит мой скромный дом отныне и навеки!
– Дорогой господин ван Херисен, – сказал Вильгельм Оранский с особой безмятежностью, в его обиходе заменявшей улыбку, – я, как истинный голландец, люблю воду, пиво и цветы, а порой даже сыр, вкус которого так ценят французы. Что до цветов, среди них я, разумеется, всем прочим предпочитаю тюльпаны. В Лейдене до меня дошел слух, что город Харлем наконец обзавелся черным тюльпаном. Убедившись, что это хоть и невероятная, но правда, я прибыл сюда, чтобы узнать подробности, расспросив председателя Общества садоводов.
– О монсеньор, монсеньор! – ван Херисен не мог прийти в себя от восхищения. – Труды нашего Общества снискали благосклонное одобрение вашего высочества – какая это слава для нас!
– Цветок здесь? – осведомился принц, наверняка уже досадуя, что наговорил слишком много любезностей.
– Увы, нет, монсеньор, у меня его нет.
– Так где же он?
– У своего владельца.
– А кто этот владелец?
– Один славный тюльпановод из Дордрехта.
– Из Дордрехта?
– Да.
– Его имя?
– Бокстель.
– Где он остановился?
– В "Белом лебеде". Я за ним пошлю, а если ваше высочество соблаговолит оказать мне честь и пожаловать в гостиную, он, узнав, что монсеньор здесь, поспешит принести ему свой тюльпан.
– Хорошо, пошлите за ним.
– Сию минуту, ваше высочество. Только…
– Что?
– О, монсеньор, ничего существенного.
– В этом мире все существенно, господин ван Херисен.
– Дело в том, монсеньор, что возникло одно затруднение.
– Какое?
– На этот тюльпан уже притязают узурпаторы. Правда, это не диво, ведь его цена – сто тысяч флоринов.