– В самом деле?
– Да, монсеньор, отсюда и козни фальсификаторов.
– Так ведь это преступление, господин ван Херисен.
– Да, ваше высочество.
– И вы располагаете доказательствами преступления?
– Нет, монсеньор, дело в том, что виновница…
– Вы сказали "виновница", сударь?
– Я имею в виду, что особа, которая требует отдать ей тюльпан, она там, монсеньор, в соседней комнате.
– И что вы думаете об этом, господин ван Херисен?
– Я думаю, монсеньор, что ее опьянили чары ста тысяч флоринов.
– И она предъявляет свои права на тюльпан?
– Да, монсеньор.
– Чем же она подкрепляет свои требования?
– Я только начал ее допрашивать, когда вы прибыли, монсеньор.
– Так давайте допросим ее, господин ван Херисен. Послушаем, что она скажет. Я как первый судья страны проведу процесс и вынесу приговор.
– Вот и царь Соломон нашелся, – сказал председатель Общества садоводов, с поклоном отступая и указывая принцу дорогу.
Тот шагнул было вперед, но вдруг остановился и приказал:
– Идите впереди. И называйте меня "сударь".
Они вошли в кабинет.
Роза стояла все на том же месте, опираясь на подоконник и глядя на сад сквозь оконное стекло.
– Ах-ах, фрисландка! – пробормотал принц при виде ее шитой золотом шапочки и красных юбок.
Та оглянулась на шум, но едва заметила Вильгельма, который тотчас отошел в самый темный угол комнаты и сел.
Естественно, все ее внимание сосредоточилось на важной персоне, что звалась ван Херисеном, а не на смирном незнакомце, проскользнувшем в комнату вслед за хозяином дома и вряд ли носившем громкое имя.
Смирный же незнакомец взял с полки книгу и сделал ван Херисену знак начать допрос.
Тот, повинуясь ободряющему жесту молодого человека в фиолетовом камзоле, сел и, счастливый, гордый важностью порученного дела, начал:
– Дочь моя, вы мне обещаете сказать правду, всю правду об этом тюльпане?
– Даю вам слово.
– Что ж, смело говорите в присутствии этого господина, он – один из членов нашего Общества садоводов.
– Сударь, – спросила Роза, – что же мне сказать, кроме того, что я уже говорила?
– Итак, чего вы добиваетесь?
– Я могу лишь повторить просьбу, с которой уже обращалась к вам.
– Какую?
– Призвать сюда господина Бокстеля с его тюльпаном. Если я увижу, что он – не мой, я чистосердечно заявлю об этом. Но если я узнаю его, я буду требовать его возвращения, даже если мне придется с доказательствами в руках дойти до его высочества штатгальтера.
– Так у вас есть доказательства, прелестное дитя?
– Бог знает, что право на моей стороне, он мне их пошлет!
Ван Херисен переглянулся с принцем, который с первых же слов Розы, казалось, силился что-то припомнить, будто бы этот нежный голос не впервые коснулся его слуха. Между тем офицер отправился за Бокстелем, а ван Херисен продолжал допрос:
– А на чем вы основываете утверждение, что именно вы являетесь собственницей черного тюльпана?
– Да очень просто: на том, что я его сама посадила и вырастила у себя в комнате.
– У себя в комнате? А где находится ваша комната?
– В Левештейне.
– Значит, вы из Левештейна?
– Я дочь тюремщика и живу в тамошней крепости.
Вильгельм при этих словах сделал чуть заметный жест, означавший: "Ах, да, теперь припоминаю".
И продолжая делать вид, будто погружен в чтение, стал еще внимательнее приглядываться к Розе.
– Так вы любите цветы? – продолжал ван Херисен.
– Да, сударь.
– Значит, вы ученая цветоводка?
Поколебавшись мгновение, Роза произнесла голосом, идущим из самой глубины сердца:
– Господа, ведь я говорю с благородными людьми?
Это прозвучало так искренно и серьезно, что ван Херисен и принц утвердительно одновременно кивнули.
– Что ж, тогда… Нет, я не ученая цветоводка, нет! Я всего лишь девушка из народа, бедная фрисландская крестьянка, которая три месяца назад еще не умела ни читать, ни писать. Нет, создание тюльпана – не моя заслуга.
– Так кто же его создал?
– Один несчастный узник из Левештейна.
– Узник из Левештейна? – повторил принц.
При звуке этого голоса теперь уже вздрогнула Роза.
– Стало быть, он государственный преступник, – продолжал принц, – ведь в Левештейне сидят только такие?
И он снова углубился в книгу или по крайней мере сделал вид, что читает.
– Да, – пролепетала Роза, дрожа, – да, он государственный преступник.
Ван Херисен побледнел, услышав это признание в присутствии такого свидетеля.
– Продолжайте, – холодно приказал Вильгельм председателю Общества садоводов.
– О сударь, – сказала Роза, обращаясь к тому, кого считала своим настоящим судьей, – я и сама вынуждена признаться в серьезном преступлении.
– Действительно, – подтвердил ван Херисен, – государственные преступники должны находиться в Левештейне в полной изоляции.
– Увы, сударь…
– А исходя из ваших слов, похоже на то, что вы использовали свое положение дочери тюремщика, чтобы общаться с ним и вместе выращивать цветы. Так, что ли?
– Да, сударь, – пробормотала девушка в полной растерянности, – я должна признаться, что виделась с ним каждый день.
– Несчастная! – вскричал ван Херисен.
Принц поднял голову, оглядел перепуганную Розу, заметил и бледность председателя.
– Все это абсолютно не касается членов Общества садоводов, – отчеканил он своим твердым, подчеркнуто внятным голосом. – Они призваны судить о черном тюльпане, государственные преступления вне их компетенции. Продолжайте, девушка, говорите.
Господин ван Херисен от имени тюльпановодов поблагодарил новоявленного члена Общества садоводов весьма красноречивым взглядом.
Тогда Роза, ободренная этим похожим на поддержку вмешательством неизвестного, поведала обо всем, что происходило за последние три месяца, обо всем, что она делала и сколько выстрадала. Рассказала о грубых выходках Грифиуса, об уничтожении первой луковицы, о горе узника, о предосторожностях, которые они предпринимали, чтобы уберечь вторую от той же участи, о терпении заключенного и о тревогах, терзавших его в дни их размолвки, когда он чуть не уморил себя голодом из-за того, что больше не получал сообщений о своем тюльпане, а также о том, как он радовался их примирению и каким ударом для них обоих стало исчезновение тюльпана, который украли, едва он успел расцвести.
Искренность, звучавшая в ее словах, оставила принца совершенно невозмутимым, по крайней мере с виду, но на господина ван Херисена она произвела впечатление.
– А между тем, – заметил принц, – вы ведь совсем недавно познакомились с этим заключенным.
Расширенными от удивления глазами Роза уставилась на неизвестного, который засел в неосвещенном углу, словно избегая ее взгляда.
– Почему вы так думаете, сударь? – спросила она.
– Потому что тюремщик Грифиус и его дочь обосновались в Левештейне всего четыре месяца назад.
– Это правда, сударь.
– И если не предположить, что вы сами выхлопотали перевод своего отца из Гааги в Левештейн, чтобы последовать за неким заключенным…
– Сударь! – Роза покраснела.
– Договаривайте, – потребовал Вильгельм.
– Я признаюсь, что познакомилась с ним еще в Гааге.
– Счастливчик этот заключенный, – усмехнулся принц.
Тут на пороге появился офицер, которого посылали за Бокстелем, и доложил, что названный садовод следует за ним со своим тюльпаном.
XXVII. Третья луковица
Офицер еще не успел закончить свой доклад, а Бокстель собственной персоной уже входил в гостиную господина ван Херисена в сопровождении двух человек, которые внесли ящик с драгоценным грузом и поставили его на стол.
Предупрежденный офицером, принц вышел из кабинета, направил стопы в гостиную, безмолвно полюбовался тюльпаном и по-прежнему молча вернулся на то же самое место в темном углу, куда он задвинул свое кресло.
Роза, бледная, едва дыша, в страхе ждала, когда ей тоже предложат посмотреть на цветок.
Вдруг ее слуха достиг голос Бокстеля.
– Это он! – воскликнула девушка.
Принц сделал ей знак подойти к приоткрытой двери гостиной и взглянуть оттуда.
И она залилась слезами. Принц встал, подошел к двери, где приостановился, попав в полосу яркого света.
Взгляд Розы остановился на нем. Теперь она была как никогда уверена, что видит этого незнакомца не впервые.
Принц окликнул:
– Ну же, господин Бокстель, пожалуйте сюда.
Тот подбежал торопливо – и оказался лицом к лицу с Вильгельмом Оранским.
– Его высочество! – вскричал он и попятился.
– Его высочество?! – повторила ошеломленная Роза.
Услышав это восклицание, донесшееся откуда-то слева, Бокстель обернулся и только теперь заметил Розу.
При виде нее завистник передернулся всем телом, словно коснувшись вольтовой дуги. Но Бокстель ценой колоссального усилия воли тут же овладел собой.
– Господин Бокстель, – сказал Вильгельм, – вы, кажется, открыли секрет черного тюльпана?
– Да, монсеньор, – выговорил тот слегка осипшим от волнения голосом.
Правда, его волнение могло объясняться и тем, что тюльпановод был поражен, увидев перед собой правителя страны.
– Однако, – продолжал принц, – вот юная особа, которая утверждает, что тоже открыла его.
Бокстель презрительно усмехнулся и пожал плечами.
Вильгельм следил за каждым его движением с любопытством, словно за каким-то редкостным феноменом.
– Стало быть, вы не знакомы с этой девушкой? – продолжал принц.
– Нет, монсеньор.
– А вы, юная особа, вы знаете господина Бокстеля?
– Нет, с господином Бокстелем я не знакома, я знала господина Якоба.
– Что вы имеете в виду?
– Я хочу сказать, что человек, который здесь называет себя Исааком Бокстелем, в Левештейне называл себя господином Якобом.
– А вы что скажете на это, господин Бокстель?
– Скажу, что эта девица лжет, монсеньор.
– Вы отрицаете, что когда-либо бывали в Левештейне?
– Я не могу отрицать, что бывал в Левештейне, но отрицаю, что похитил тюльпан.
– Вы украли его у меня! – закричала возмущенная Роза. – Из моей комнаты!
– Я это отрицаю.
– Послушайте, вы же не станете отрицать, что прокрались за мной в сад в тот день, когда я готовила грядку, куда собиралась посадить его? И то, что вы снова следили за мной, когда я притворилась, будто его сажаю? И что в тот вечер вы, как только я ушла из сада, бросились к грядке и рылись в том месте, где рассчитывали найти луковицу? Вы же голыми руками копались там, благодарение Богу, тщетно, ведь я просто схитрила, чтобы узнать ваши намерения! Скажите, вы отрицаете все это?
Бокстель не счел нужным отвечать на столько вопросов. Оставив едва начавшийся спор с Розой, он обратился к принцу:
– Вот уже двадцать лет, монсеньор, я выращиваю в Дордрехте тюльпаны. Я даже приобрел в своем искусстве некоторую известность: название одного из моих гибридов, представленных в каталоге, стало знаменитым. Я посвятил его королю Португалии. А теперь расскажу, что в этой истории правда. Эта девица проведала, что я создал черный тюльпан, и в сговоре с любовником, которого она себе завела в тюрьме Левештейн, задумала меня разорить, присвоив награду в сто тысяч флоринов, которую я уповаю снискать благодаря вашему правосудию.
– О! – простонала Роза вне себя от гнева.
– Помолчите, – сказал принц.
Потом, обращаясь к Бокстелю, спросил:
– А кто он такой, тот заключенный, что, по вашим словам, является любовником этой молодой особы?
Роза едва не лишилась чувств, ведь она знала, что ван Берле, по мнению принца, повинен в тяжелейших преступлениях.
Зато для Бокстеля не могло быть вопроса приятнее.
– Кто этот заключенный? – повторил он. – Монсеньор, это человек, одно имя которого докажет вашему высочеству, сколь немыслимо полагаться на его порядочность. Он государственный преступник, однажды ему уже был вынесен смертный приговор.
– А зовут его…
Роза в отчаянии закрыла лицо руками.
– А зовут его Корнелис ван Берле, – объявил Бокстель. – Он приходится крестником этому негодяю Корнелису де Витту!
Принца передернуло. Его спокойные глаза метнули молнию, но тотчас на неподвижном лице вновь воцарилось выражение мертвенной холодности.
Он подошел к Розе и повелительным мановением перста приказал ей отвести руки от лица.
Девушка повиновалась, словно под воздействием некой гипнотической силы.
– Значит, тогда в Лейдене, прося меня о переводе вашего отца, вы стремились последовать за этим человеком?
Опустив голову, совершенно раздавленная, Роза пробормотала слабым голосом:
– Да, монсеньор.
– Продолжайте, – сказал принц Бокстелю.
– Мне больше нечего сказать, – продолжал тот, – вашему высочеству отныне ведомо все. Теперь я могу прибавить лишь одно, то, чего не хотел говорить, чтобы не заставлять эту девушку краснеть за свою неблагодарность. В Левештейн я приехал по делам, познакомился там со стариком Грифиусом, влюбился в его дочь и просил ее руки. Стесняясь того, что небогат, я – какая неосторожность! – поведал ей о своих надеждах получить сто тысяч флоринов награды. А чтобы доказать, что эти надежды не беспочвенны, показал ей черный тюльпан. А ее любовник, чтобы отвлечь внимание от заговора, который он замышлял в Дордрехте, притворялся, будто разводит тюльпаны, вот эта парочка и задумала меня погубить. Накануне того дня, когда тюльпан должен был расцвести, эта девица утащила у меня цветок и отнесла его к себе в комнату, откуда мне, к счастью, удалось забрать его в тот момент, когда она имела наглость отправить к господам членам Общества садоводов посланца с известием, якобы она вырастила большой черный тюльпан. Но даже это ее не смутило, она продолжает настаивать на своем! За те несколько часов, что тюльпан пробыл у нее, она, чего доброго, успела его кому-нибудь показать, кого теперь представит свидетелем. Но вы, монсеньор, отныне, к счастью, предупреждены, вас не обманут ни ее интриги, ни эти свидетели.
– О Боже мой, Боже мой, какая низость! – зарыдала Роза, бросаясь к ногам штатгальтера, который, хоть и считал ее виновной, почувствовал к ней жалость.
– Вы дурно поступали, девушка, – сказал он ей, – и ваш дружок поплатится за то, что давал вам подобные советы. Вы еще так молоды и выглядите такой чистосердечной! Мне хочется верить, что зло исходит от него, а не от вас.
– Монсеньор, монсеньор! – вскричала Роза. – Корнелис не виноват!
Вильгельм нетерпеливо пожал плечами:
– То есть это не он сбил вас с пути дурными советами? Вы это хотите сказать, не так ли?
– Я хочу сказать, монсеньор, что в этом втором преступлении, которое ему приписывают, он так же не повинен, как в первом.
– В первом? Да знаете ли вы, в чем его первое преступление? Знаете, в чем он был обвинен и уличен? В том, что, будучи сообщником Корнелиса де Витта, прятал у себя корреспонденцию великого пенсионария и маркиза де Лувуа.
– Что с того, монсеньор? Он же понятия не имел, что является укрывателем этих писем! Он совершенно ничего о них не знал! Боже мой, мне-то он сказал бы. У него золотое сердце, разве он мог бы что-то скрыть от меня? Нет-нет, монсеньор, повторяю вам, даже если рискую вызвать этим ваш гнев: Корнелис не виновен в первом преступлении так же, как во втором, и во втором так же, как в первом! О, если бы вы знали моего Корнелиса, монсеньор!
– Субъекта из шайки де Виттов?! – закричал Бокстель. – Да монсеньор знает его даже слишком хорошо, он однажды из милости уже даровал ему жизнь.
– Помолчите, – одернул его принц. – Как я уже сказал, все эти государственные дела не в компетенции Общества садоводов Харлема.
Затем, нахмурив брови, добавил:
– Что до тюльпана, господин Бокстель, будьте покойны, мы поступим справедливо.
Бокстель отвесил поклон и, торжествуя, принял поздравления председателя.
– Вы же, юная особа, – продолжал Вильгельм Оранский, – чуть не совершили преступление. Я не стану карать вас за это, но истинный виновник будет наказан за двоих. Человек с его именем может быть заговорщиком, даже изменником… но воровство ему не пристало.
– Воровство?! – закричала Роза. – Чтобы он, Корнелис, украл?! О монсеньор, будьте осторожны с подобными словами! Да он бы умер, если бы такое услышал! Ваши слова убили бы его вернее, чем меч палача в замке Бюйтенхофа! Если говорить о воровстве, монсеньор, клянусь вам, его совершил этот человек!
– Докажите, – холодно обронил Бокстель.
– Что ж, ладно. С Божьей помощью докажу! – выпалила фрисландка с неожиданной силой.
Затем, уставившись на Бокстеля, переспросила:
– Тюльпан, стало быть, выведен вами?
– Да.
– Сколько у него было дочерних луковиц?
Бокстель на миг заколебался, но тотчас смекнул, что девушка не задала бы такого вопроса, если бы существовали только две уже известные луковицы. Поэтому он буркнул:
– Три.
– Что с ними сталось? – спросила Роза.
– Что сталось? Ну… одна оказалась неудачной, вторая дала черный тюльпан…
– А третья?
– Третья?
– Третья у меня, – пробормотал Бокстель в замешательстве.
– У вас? Где? В Левештейне или в Дордрехте?
– В Дордрехте.
– Вы лжете! – закричала Роза. – Монсеньер, – она повернулась к принцу, – я расскажу вам настоящую историю этих трех луковиц. Первую растоптал мой отец, найдя ее в камере узника, и этот человек хорошо знает, что так и было, ведь он рассчитывал завладеть ею. Когда же эта надежда рушилась, он чуть не поссорился с отцом. Вторая луковица благодаря моим заботам дала черный тюльпан, а третья, последняя, – тут девушка вынула из-за корсажа маленький сверток, – вот она, третья, в той самой бумажке, в которой она хранилась вместе с остальными двумя, когда Корнелис ван Берле, всходя на эшафот, отдал мне все три. Возьмите ее, монсеньор, возьмите!
И Роза, освободив луковицу от обертки, протянула ее принцу, а тот взял ее в руки и стал рассматривать.
– Но, монсеньор, разве эта девица не могла украсть луковицу так же, как тюльпан? – залепетал Бокстель, испуганный вниманием, с которым принц изучал луковицу, но особенно выражением, с каким Роза читала какие-то слова, нацарапанные на бумажном листке, оставшемся у нее в руках. Внезапно глаза девушки загорелись, дыхание перехватило, она еще раз перечитала эти таинственные строки и, протягивая листок принцу, воскликнула:
– О, прочтите это, монсеньор, во имя Неба, прочтите!
Вильгельм передал председателю третью луковицу, взял бумажку… Но едва бросив на нее взгляд, он пошатнулся, его рука задрожала, словно готовая уронить листок, в глазах мелькнуло страшноватое выражение – смесь жалости и муки. Ведь эта бумажка, что передала ему Роза, была страницей из Библии, на которой Корнелис де Витт написал крестнику записку с просьбой сжечь корреспонденцию великого пенсионария и господина де Лувуа. Доставить это послание он поручил Кракэ, слуге своего брата Яна, а просьба, в нем заключенная, как мы помним, была выражена так: