- Возьмите их все, сударыня, возьмите, - застенчиво произнесла Женевьева.
- Нет, - сказала королева с улыбкой, - этот букет, может быть, достался вам от любимой вами особы, и я не хочу вас лишать его.
Женевьева покраснела, и этот румянец заставил улыбнуться королеву.
- Ну, ну, гражданка Капет, - сказал Агрикола, - двигайся!
Королева поклонилась и продолжала путь свой, но прежде, нежели скрыться с глаз, она еще раз обернулась и произнесла:
- Какой чудный запах от этой гвоздики и какая миленькая женщина!
- Она не видала меня, - проговорил Моран, который почти на коленях стоял в углу коридора и в самом деле не был замечен королевой.
- Но вы ее хорошо видели, не правда ли, Моран, не так ли, Женевьева? - сказал Морис, вдвойне счастливый, что угодил друзьям своим и доставил ничтожное удовольствие несчастной заключенной.
- О, да, да, - сказала Женевьева, - я ее очень хорошо видела и если бы еще сто лет прожила, то так же видела бы ее, как теперь.
- А как вы ее находите?
- Прекрасной.
- А вы, Моран?
Моран всплеснул руками, ни слова не отвечая.
- Скажите, - тихо и с усмешкой сказал Морис, обращаясь к Женевьеве, - уж не в королеву ли влюблен Моран?
Женевьева вздрогнула, но тут же оправилась:
- Да, признаюсь, - отвечала она с улыбкой, - и в самом деле на то похоже.
- Что же вы мне ничего не говорите, Моран, как вы нашли королеву? - настоятельно повторил Морис.
- Я нашел ее весьма бледной.
Морис взял Женевьеву под руку и сошел с ней на двор. На темной лестнице показалось ему, будто Женевьева поцеловала у него руку.
- Это что значит, Женевьева? - спросил Морис.
- Это значит, Морис, что ради одного моего каприза вы рисковали вашей головой.
- О, вот уж преувеличение, Женевьева, - сказал Морис. - Вы знаете, не признательности жажду я от вас, а другого чувства.
Женевьева слегка пожала его руку.
Моран следовал за ними нетвердыми шагами.
Пришли во двор. Лорен осмотрел двух посетителей к выпустил их из Тампля.
Перед расставанием Женевьева взяла с Мориса слово прийти на другой день к обеду на старую улицу Сен-Жак.
XXII. Цензор Симон
Морис возвратился к своему посту. Сердце его было полно неизъяснимого блаженства. Он застал жену Тизона плачущей.
- Ты что еще, мать моя? - спросил он.
- То, что я взбешена! - сказала тюремщица.
- А за что?
- За то, что все несправедливо для бедных людей на этом свете!
- В чем, однако?..
- Вы богаты, вы, гражданин, приходите сюда на один только день; и вам дозволяется принимать хорошеньких женщин, которые подносят букеты цветов австриячке; а я безвыходно торчу в голубятнике, и мне запрещают видеть мою бедную Софью!
Морис взял ее руку и всунул в нее десятифранковую ассигнацию.
- На, возьми это, добрая Тизон, - сказал он ей, - возьми это и ободрись. Э, боже мой! Австриячка не вечно же будет жить!
- Ассигнация в десять франков, - сказала Тизон, - это похвально с вашей стороны; но я лучше бы взяла ту бумажку, которая служила для завивки волос моей бедной дочери.
Она только что сказала эти слова, как поднимавшийся по лестнице Симон услыхал их и увидел, что тюремщица совала в карман ассигнацию, которую дал ей Морис.
Расскажем, в каком расположении духа был Симон.
Симон пришел со двора, где встретил Лорена. Между этими двумя людьми была какая-то ненависть.
Эта ненависть не столько была возбуждена той сценой, которая уже известна нашим читателям, сколько различием состояний, этим вечным источником раздора, истолкование которого так просто.
Симон был безобразен, Лорен красив; Симон был неопрятен, Лорен надушен; Симон был неистовый республиканец, с варварскими чувствами; Лорен был пылкий патриот, который всем жертвовал для своей отчизны; если бы пришлось состязаться, Симон инстинктивно чувствовал, что кулак щеголя Лорена, как равно и Мориса, наказал бы его не хуже всякого поденщика.
Симон, увидев Лорена, вдруг остановился и побледнел.
- Стало быть, опять этот батальон в карауле? - пробормотал он.
- Ну, что же дальше? - спросил один из гренадеров, которому не понравилось это восклицание. - Мне кажется, что он стоит любого другого.
Симон вынул из кармана карманьолки карандаш и сделал вид, будто хочет писать на листе бумаги, столь же грязном, как его руки.
- Э, - сказал Лорен, - так ты и писать умеешь, Симон, с тех пор как сделался наставником Капета? Посмотрите-ка, дозволение общины. Ладно, я поставлю тебя на место муниципального секретаря, Симон.
Взрыв хохота раздался в рядах молодежи национальной гвардии, составленной из людей более или менее образованных, ошеломив жалкого башмачника.
- Ладно, - сказал он, стиснув зубы и бледнея от злости, - говорят, что ты впустил в башню посторонних людей, и это без дозволения общины. Ладно, я заставлю муниципального секретаря сделать допрос по форме.
- По крайней мере, тот умеет писать, - отвечал Лорен. - Это - Морис, ты знаешь, храбрый Симон, Морис. Морис - железная рука, слыхал ты о нем?
В эту самую минуту Моран и Женевьева выходили.
Увидя их, Симон бросился в башню именно в ту минуту, когда, как мы видели, Морис дал жене Тизона как бы в утешение десятифранковую ассигнацию.
Морис не обратил внимания на присутствие этого негодяя, которого избегал, однако, инстинктивно всякий раз, как ему случалось встретить его, сторонился его, словно это ядовитая или отвратительная гадина.
- А что, - сказал Симон, обращаясь к жене Тизона, утиравшей глаза передником, - видно, ты непременно хочешь погибнуть на эшафоте, гражданка?
- Я? - отвечала жена Тизона. - Это почему?
- Как! Ты берешь деньги с муниципалов, чтоб впускать к австриячке аристократов?..
- Я? - сказала жена Тизона. - Молчи ты, сумасшедший!..
- Это будет значиться в протоколе, - гордо произнес Симон.
- Полно врать, это приятели муниципала Мориса, одного из лучших патриотов, какие только есть.
- Злоумышленники, говорю тебе; впрочем, об этом будет знать Коммуна, и она рассудит.
- Ты так вот и донесешь на меня, полицейский шпион?
- Разумеется, разве только ты сама себя выдашь.
- Да что я стану доносить? Что мне выдать?
- Да то, что случилось.
- Да ничего не случилось. Где были аристократы?
- На лестнице.
- Когда вдова Капета поднималась на башню?
- Да.
- И они разговаривали?
- Сказали друг другу два слова.
- Два слова, видишь; притом здесь пахнет аристократией.
- То есть здесь пахнет гвоздикой.
- Гвоздикой! Почему гвоздикой?
- Потому что на гражданке был букет, который пахнул этим запахом.
- На какой гражданке?
- На той, которая смотрела, как проходила королева.
- Видишь, ты говоришь - королева! Жена Тизона! Сообщество с аристократами губит тебя!.. На что это я наступил тут? - продолжал Симон, нагибаясь.
- На что, - сказала Тизон, - да на цветок, на гвоздику, вероятно, выпавшую из букета гражданки Диксмер, когда Мария-Антуанетта взяла одну из ее букета.
- Вдова Капета взяла себе цветок из букета гражданки? - сказал Симон.
- Да, и я сам его дал ей, слышишь ли ты? - грозным голосом произнес Морис, уже некоторое время слушавший этот разговор, который вывел его из терпения.
- Хорошо, хорошо! Видим, что видим, и знаем, что говорим, - проговорил Симон, все еще державший измятую гвоздику под пятой.
- А я, - подхватил Морис, - я знаю только одно и выскажу тебе это - что тебе нечего делать в башне и что твое место там, при Капете, которого, однако, не удастся тебе поколотить сегодня, потому что я здесь и тебе запрещаю.
- А, ты мне еще грозишь и называешь палачом? - вскрикнул Симон, раздавив цветок между пальцами. - А посмотрим, позволено ли аристократам… Ого!.. Это что такое?
- Что еще? - спросил Морис.
- Что я нащупал в гвоздике… Эге-ге!..
И Симон вынул перед изумленным взором Мориса из стебля цветка клочок бумажки, с необыкновенным тщанием свернутый и мастерски вложенный в середину пышного цветка.
- О, - вскрикнул Морис, в свою очередь, - это что такое, Боже мой?
- Мы это узнаем, мы это узнаем! - сказал Симон, приближаясь к окошечку. - А приятель твой Лорен говорит, что я читать не умею! Вот ты и посмотришь!
Лорен оклеветал Симона. Он умел читать печатное и даже писаное, когда оно было очень крупно и ясно. Но записка была написана таким мелким почерком, что Симон принужден был прибегнуть к очкам. По этому случаю он положил записку на окно и начат шарить у себя в карманах. Но когда он этим занимался, гражданин Агрикола отворил дверь передней, которая как раз была напротив окна, и сквозняком унесло, как пух, легонькую бумажку, так что, когда Симон после минутного поиска отыскал свои очки и надвинул их себе на нос, он тщетно искал бумажку - она исчезла.
Симон заревел.
- Была бумажка, была! - вскрикнул он. - Ну, теперь берегись, гражданин муниципал, она непременно должна отыскаться!
И он спустился по лестнице, оставив Мориса в недоумении.
Десять минут спустя три члена общины входили в башню. Королева находилась еще на террасе, и отдано было приказание оставить ее в полном неведении того, что происходило. Члены Коммуны велели вести себя к ней.
Первый предмет, поразивший их взор, была красная гвоздика, которую она держала еще в руках. Они взглянули друг на друга с недоумением и приблизились к ней.
- Дайте нам этот цветок, - сказал президент депутации.
Королева, не готовая к этой внезапности, вздрогнула и поколебалась.
- Отдайте этот цветок, сударыня, - с каким-то страхом произнес Морис, - прошу вас.
Королева протянула требуемую гвоздику.
Президент взял ее и удалился, сопровождаемый своими товарищами, в ближайшую залу, чтоб произвести розыск и составить допросные пункты.
Открыли цветок - он был пуст.
Морис вздохнул.
- Позвольте, позвольте, - сказал один из чиновников, - сердцевина гвоздики была вынута. Стебель пуст, это правда, но в этом стебле непременно вмещалась записка.
- Я готов, - сказал Морис, - дать всевозможные разъяснения, но прежде всего прошу арестовать меня.
- Мы занесем в журнал твое предложение, - сказал президент, - но не возьмем этого на себя. Тебя знают как истинного патриота, гражданин Лендэ.
- И я жизнью отвечаю за друзей, которых имел неосторожность привести сюда.
- Не отвечай ни за кого, - сказал президент.
На дворе раздалась страшная суматоха.
Это Симон, после напрасных поисков записки, унесенной ветром, побежал к Сантеру и рассказал ему о покушении, предпринятом для похищения королевы, с разными прибавлениями, которые мог только придумать. Сантер прибежал. Окружили Тампль, сменили караул к крайней досаде Лорена, который протестовал против такой обиды, нанесенной его батальону.
- Ах ты, негодный сапожник! - сказал он Симону, грозя ему саблей. - Тебе обязан я этой штукой! Но будь покоен, я у тебя в долгу не останусь.
- Мне кажется, наоборот, что ты поплатишься за все это перед нацией, - сказал сапожник, потирая руки.
- Гражданин Морис, - сказал Сантер, - будь готов явиться по вызову Коммуны, которая тебя допросит.
- Я к услугам твоим, начальник. Но я уже просил, чтоб арестовали меня, и опять повторяю свою просьбу.
- Погоди, погоди, - с насмешкой пробормотал Симон, - ежели ты этого так добиваешься, то мы постараемся уладить твое дело.
И он отправился за женой Тизона.
XXIII. Богиня разума
Весь день искали во дворе, в саду и около него бумажку, которая наделала столько хлопот и, как все думали, содержала в себе целый заговор.
Королеву допрашивали, отделив ее от сестры и дочери; но она отвечала только одно, что на лестнице она встретила молодую женщину с букетом и сорвала цветок, да и то с согласия муниципального чиновника Мориса.
Это была чистейшая истина во всей простоте и силе - королеве больше нечего было говорить.
Ответ этот передали Морису, когда очередь дошла до него, и он подтвердил показание, как точное и чистосердечное.
- Но ведь, значит, был заговор? - заметил президент.
- Быть не может, - отвечал Морис. - Я сам за обедом у мадам Диксмер вызвался показать ей узницу, которую она никогда не видала. Но мы не назначали для этого ни дня, ни способов.
- Однако достали же цветы. Букет был сделан заранее? - допрашивал президент.
- Нисколько, я купил этот букет у женщины на углу улицы Виелль-Одриэтт.
- Но, по крайней мере, цветочница предложила тебе букет?
- Нет, я сам выбрал его из десятка или дюжины, и сказать правду, выбрал самый красивый.
- Но дорогой разве нельзя было спрятать в него записку?
- Не было никакой возможности. Я не оставлял мадам Диксмер ни на минуту, а чтобы сделать, как вы говорите, операцию над каждым цветком - заметьте по рассказу Симона, в каждом цветке должен был находиться точно такой же листок, - для этого надобно убить по крайней мере половину дня.
- Послушай, наконец, разве нельзя было сунуть в эти цветы две готовые записки?
- Узница не хотела брать весь букет и на моих глазах взяла цветок наудачу, какой попался.
- Значит, Лендэ, по-твоему, тут не было никакого заговора?
- Был, и я первый не только подозреваю это, но даже могу подтвердить. Только его составляли вовсе не мои друзья. Впрочем, чтобы нация не подвергалась никакому страху, извольте, я готов представить обеспечение - и готов сам идти в тюрьму.
- Что за вздор! - отвечал Сантер. - Можно ли так поступать с людьми испытанными, подобными тебе! И так дело просто: тут нет доноса, не правда ли? Никто не узнает того, что было между нами. Удвоим нашу бдительность, особенно ты, и мы узнаем подноготную без всякой огласки.
- Очень благодарен, - сказал Морис. - Но отвечаю вам то, что вы ответили бы на моем месте. Нам нужно не останавливаться на этом и отыскать цветочницу.
- Ну, она далеко отсюда, однако, будь спокоен, отыщем. Наблюдай только за своими друзьями, я не выпущу из глаз тюремную корреспонденцию.
О Симоне и не подумали, а у него тоже был свой план.
Он пришел к концу рассказанного нами заседания спросить, что новенького, и узнал решение Коммуны.
- А, так дело стало только за формальным допросом, - сказал он. - Извольте, я представлю его через пять минут.
- Что это значит? - спросил президент.
- А то, что бесстрашная гражданка Тизон, - отвечал сапожник, - доносит о скрытых проделках сторонников аристократии, Мориса, да еще другого лжепатриота из его приятелей, некоего Лорена.
- Берегись, берегись, Симон! Чтоб тебе не сбиться с толку от усердия к нации! - сказал президент. - Морис Лендэ и Гиацинт Лорен - люди испытанные.
- А вот увидишь в суде.
- Подумай хорошенько, Симон. Ведь это будет скандальный процесс для всех настоящих патриотов.
- Скандальный или нет, какое мне дело! Разве я боюсь огласки? По крайней мере, изменников выведут на чистую воду.
- Так ты непременно хочешь подать донос от имени Тизон?
- Я донесу от своего имени сегодня же вечером кордельерам и на тебя с другими, гражданин президент, если ты не велишь арестовать изменника Мориса.
- Ну хорошо, хорошо, Морис будет арестован, - сказал президент, который по обычаю этой несчастной эпохи трепетал перед тем, кто кричал громче.
Покуда собирались арестовать Мориса, он возвратился в Тампль, где ждала его следующая записка:
"По всей вероятности, я не увижусь с тобой раньше завтрашнего утра. Приходи ко мне завтракать, и я расскажу о сетях и заговорах, открытых Симоном.
Хоть Симон подаст донос,
Что из гвоздики зло созрело,
Я розе предложу допрос!..
И лучше объяснится дело.А завтра ты узнаешь, что ответит мне Артемиза.
Твой друг Лорен".
"Нет ничего нового, - отвечал Морис, - можешь спокойно спать нынешней ночью и завтракай без меня, потому что после случившегося днем я, вероятно, выйду со двора не раньше полудня.
Хотелось бы мне быть зефиром, чтобы иметь право послать поцелуй розе, о которой ты говоришь.
Позволю тебе освистать мою прозу, как я освистал твои стихи.
Твой друг Морис".
"P. S. Я думаю, впрочем, что заговор этот - просто фальшивая тревога".
Лорен действительно вышел из Тампля около одиннадцати часов со всем своим батальоном, который поспешили сменить из-за доноса сапожника.
Но Лорен утешил себя за это унижение четверостишием и, как было сказано в нем, отправился к Артемизе.
Артемиза обрадовалась приходу Лорена. Погода, как мы сказали, была превосходная, и она пригласила его прогуляться по набережным.
Разговаривая о политике, они дошли до угольной пристани. Лорен рассказывал о своем изгнании из Тампля, терялся в догадках, за что бы могли его выгнать, как вдруг, возле улицы Барр, они приметили женщину с букетами, которая также шла по правому берегу Сены.
- Лорен, - сказала Артемиза, - надеюсь, что ты подаришь мне букет?
- Если угодно, два, - отвечал Лорен.
И они ускорили шаги, догоняя цветочницу, которая тоже шла очень быстро.
Дойдя до моста Марии, девушка остановилась и, наклонившись через перила, опрокинула корзину в реку.
Отдельные цветочки на мгновенье закружились в воздухе. Букеты, по тяжести своей, упали быстрее; потом и букеты, и цветы всплыли на поверхность и поплыли по течению.
- Постой-ка!.. Да… Нет, кажется, нет!.. - говорила Артемиза, смотря на цветочницу, которая занималась такой странной торговлей. - Да!.. Так и есть!.. Странное дело!
Цветочница приложила к губам пальчик, как будто упрашивая Артемизу молчать, и исчезла.
- Что это значит, - спросил Лорен. - Знаете ли вы эту смертную?
- Нет. Мне показалось было сначала… Но я ошиблась.
- Однако же она сделала вам какой-то знак, - настаивал Лорен.
"Отчего бы сегодня утром она сделалась цветочницей?" - задавала молча себе вопрос Артемиза.
- Так вы знаете ее, Артемиза? - спросил Лорен.
- Да, немножко, иногда покупаю у нее букеты.
- Во всяком случае, - заметил Лорен, - она удивительно сбывает с рук свой товар.
И в последний раз взглянул на цветы, которые уже доплыли до деревянного моста и свернули в колено реки, бегущей под арками; Лорен и Артемиза пошли далее, к набережной Рапэ, где надеялись пообедать наедине.
Случай на мосту покуда не имел последствий; однако же по странности своей и какой-то таинственности врезался в памяти Лорена.
Тем временем донос жены Тизона на Мориса и Лорена наделал много шума в клубе якобинцев, и Морис получил в Тампле извещение из Коммуны, что его свободе угрожает общественное негодование. Извещение это значило, чтобы молодой муниципальный чиновник скрылся, если был виноват. Но Морис, чувствуя себя правым, остался в Тампле, и его застали за исполнением своих обязанностей, когда пришли арестовывать.
Морис был тотчас же приведен к допросу.