ЗДРАВСТВУЙ, ИЛЛАРИОН!
После операции Иллариону уже не сиделось в Тбилиси. Приближался март, и Иллариона тянуло в село - туда, где его ждали старая однорогая корова и неугомонный задира петух, ждали родная земля и родное солнце, ждала весна - пора пробуждения жизни, пора труда и надежд. Отпустить Иллариона домой одного я не мог - он все еще был очень слаб. Кроме того, старик пуще смерти боялся встречи с Илико. Я с плачем вымолил у декана двухдневный отпуск, и в тот же вечер мы отправились в деревню…
…Солнце только выкатилось из-за горы, когда мы подошли к нашему селу. Лениво лаяли уставшие от ночного бдения собаки. Умытые росой деревья кишели всякой птичьей мелюзгой. Над селом стлался легкий туман.
- Гляди, Зурикела, твоя бабушка уже на ногах! - сказал Илларион и показал рукой на струйку белого дыма, поднимавшуюся из трубы нашего дома. Я сорвался с места и с криком помчался вниз по косогору:
- Бабушка!.. Бабушка-а-а!..
Из дома, повязывая на ходу выцветший платок, вышла моя сгорбленная бабушка.
- Бабушка-а-а!
Бабушка приложила ладонь козырьком ко лбу. Несколько минут всматривалась вдаль, потом вдруг встрепенулась, засуетилась, что-то закричала и, раскинув руки, бросилась мне навстречу.
- Зурикела! Сыночек!.. Мы крепко обнялись. Потом я подхватил бабушку на руки и понес к дому.
- Сынок! Дорогой мой! Наконец-то! Боже мой, на кого ты стал похож?! Кожа да кости! Говорила ведь я: ученье хоть кого в бараний рог свернет! О господи…
- Как живешь, бабушка?
- Ты лучше о себе расскажи! Закончил учебу?
- Что ты, бабушка! Учеба только начинается!
- Бедная твоя бабушка! Ты что, один за всех должен учиться? Черт бы побрал твоего учителя! О чем он думает? Ты растолкуй ему, скажи - бабушка у меня больная, одинокая, старая, истомилась в ожидании, - авось сжалится, изверг, ускорит твое обучение!
- Скажу, бабушка, обязательно скажу, - успокаиваю я бабушку. Илларион стоит за моей спиной, качает головой и терпеливо ждет, когда я спущу бабушку на землю.
- Здравствуй, Ольга! - говорит он наконец.
- Илларион, родной, извини меня, ради бога! Совсем я обалдела от радости! Ну, как ты поживаешь? Как твой глаз?
- Какой глаз, Ольга? Нет больше у меня глаза!
- Ну тебя, старый черт!
- Ей-богу, Ольга!
- А это что? Разве это не глаз?
- Гм… Конечно, глаз… Такой, как у того высушенного ястреба, что висит на стене у Илико…
- Неужто стеклянный?
- Да!
- Боже ты мой! Но ты не печалься, Илларион… Мы ведь с тобой, дорогой!.. Да что же это вы стоите на дворе? Заходите, заходите в дом! Небось проголодались с дороги! - засуетилась вдруг бабушка и потащила нас в дом.
Позавтракав, мы перебрались к Иллариону, заняли наблюдательные посты у окна и стали ждать появления Илико. Его долго не было. Наконец скрипнула калитка и во двор вошел Илико. Мы затаили дыхание.
- Илларион! - крикнул Илико.
- Встречай кривого! - прохрипел Илларион и потянулся за кувшином с водой. Я вьшел на балкон.
- Здравствуй, дядя Илико! Заходи, пожалуйста!
- Здравствуй, профессор! - ответил Илико, поднялся на балкон, крепко обнял меня, потом отступил назад и долго, критически разглядывал с ног до головы. Наконец он сокрушенно покачал головой и снова полез целоваться.
- Прохвост ты, мой дорогой! Ну-ка, выкладывай, как поживаешь, как твои дела? Небось с ума свел профессоров? А это что? Усы! - удивился вдруг Илико и дернул меня за ус. - Настоящие?
- Настоящие!
- Врешь, не может быть!
- Говорю, настоящие!
- Такому подлецу - усы? Нет на свете справедливости, иначе ты родился бы безбородым и безусым!.. А где Илларион? Эй, носатый, выйди, покажись!
- Коли пришел в гости - заходи, а нет, так проваливай! - отозвался Илларион. Илико вошел в комнату.
- Здравствуй, Илларион!
- Здравствуй, Илико!
Они обнялись и долго целовали друг друга. Потом Илларион пригласил нас к низенькому столику, вынес вино и маринованный лук-порей. Разговор не клеился. Илико курил, я поглядывал на Иллариона, а Иллариов сидел насупившись и вздрагивал при каждом движении Илико. Наконец тишину нарушил Илико:
- Ну, рассказывайте, что нового в городе? Какие там цены? .. Воблу привез? - вдруг обратился он ко мне.
- Забыл!
- О чем же ты помнил, сукин сын?.. Илларион, что он там делает? Занимается или нет?
- Не знаю… По крайней мере книги я в его руках не замечал…
- Наизусть, наверное, занимается… На каком ты сейчас курсе, прохвост?
- Ты сюда зачем пришел? - разозлился я. - Чтобы меня допрашивать?
- О чем же мне с тобой говорить, сукин сын, как не о твоей учебе! А если ты носильщик, скажи прямо. Тогда поговорим об этом.
- Да, носильщик.
Илико искоса взглянул на меня, налил в стакан вина и сказал обиженно:
- Ну, выпьем, что ли, за ваш приезд… Бессовестный вы народ! Мчался я к вам, спешил, - вот, думал, приехали друзья, новостями поделятся, посидим поболтаем… А вы что? Ощетинились, как волки. Да.ну вас! Что этот носатый ни друзей, ни врагов не различает - это я давно знал. Но от тебя, сопляка этакого, я, честно говоря, не ожидал такой подлости. Мне стало стыдно. Я подошел к Илико и поцеловал его.
- Илико, не обижайся, дорогой! Просто мы очень устали с дороги.
- Замолчи, пожалуйста! Мне ведь с вами увидеться приятно, а не что-нибудь другое… Или вы думаете, что я пришел сюда ради этого прокисшего вина?!
- Знаю я, зачем ты пришел! - пробормотал Илларион.
- Ну, договаривай, язвительный ты старикашка!
- Радуешься, кривой черт?! Что ж, теперь я в твоих руках! Ну, давай, кусай, рви, терзай меня! Здесь я!.. Никуда от тебя не убегу!..
- Да что с тобой, старик? Рехнулся? Взбесился? Чем они тебя отравили в городе? Уехал золотой человек, а вернулся какой-то ненормальный!
Я и Илларион недоуменно переглянулись. Неужели Илико ничего не замечает? Неужели он ни о чем не догадывается? Да, похоже, что стеклянный глаз Иллариона выдержал экзамен! "Все в порядке! " - решили мы наконец и сразу повеселели. Илларион поднял стакан:
- За наш приезд и за встречу с тобой, дорогой мой Илико!
- Давно бы так! - обрадовался Илико. - А то чуть с ума не свели бедного одноглазого старика!.. Кто мне дороже и милее вас на всем белом свете? Дай бог вам здоровья! - И он крепко расцеловал нас. После третьего стакана Илико затянул песню:
Потоплю я в турьем роге Горечь сердца, злое горе, Повстречаюсь я с любимой, Погуляем на просторе.
- Илико, дорогой, ты ведь знаешь, как я тебя люблю! - Илларион обнял друга за плечи.
- Знаю, знаю, мой Илларион, знаю, что ты любишь меня пуще собственного глаза! - улыбнулся Илико. При одном только упоминании о глазе Илларион насторожился. Но Илико продолжал как ни в чем не бывало:
Наливай вина - и выпьем, Выпьем, чтоб оно пропало!
- За здоровье Илико!
- За нашего прохвоста!
- За носатого Иллариона!
Дайте мне, играя в лело, Завершить победный путь И, представ пред вами, смело в очи ясные взглянуть! продолжал Илико.
Илларион снова навострил уши, но Илико, словно невинный агнец, невозмутимо запел новую песенку;
Выйду в поле на гулянье, Поморгаю черноокой…
Илларион поперхнулся. Откашлявшись, он испытующе взглянул на своего мучителя. Но Илико, не обращая на нас внимания, самозабвенно пел:
Пусть сияет в ночи темной Глаз твоих прекрасных пламя…
Наконец Илларион окончательно убедился, что ему удалось провести Илико. Он осмелел и до того разошелся, что называл Илико не иначе как "кривым". Илико ничуть не обижался.
Был уже поздний вечер, когда мы стали расходиться. Обняв друг друга за плечи, мы с песней спустились во двор. Илларион проводил нас до ворот. Очутившись за оградой, Илико вдруг обернулся.
- Илларион! - громко позвал он.
- Чего тебе, кривой? - откликнулся тот.
- Не забудь ночью положить глаз в стакан!
- Что?! - прохрипел ошеломленный Илларион.
- Ничего!.. Теперь можешь подмигивать мне, сколько тебе угодно!..
- Илико Чигогидзе! - завопил Илларион.
- Повторяй почаще мою фамилию, а то еще забудешь!.. А в общем повезло тебе: охотиться ты любишь, даже закрывать глаз не придется, разгуливай себе на здоровье по селу и бей собак!
- Илико Чигогидзе! Избавь меня от греха! - завизжал Илларион, срываясь с места.
- Спокойнее, Илларион! Побереги лучше свою стекляшку! ..предупредил Илико взбесившегося друга.
Илларион вдруг обмяк. С минуту он тупо глядел на Илико, потом повернулся, медленно побрел к дому и присел на ступеньку лестницы.
Илико некоторое время стоял на дороге, затем открыл калитку, вернулся к Иллариону и сел рядом. Потом достал из кармана кисет, скрутил самокрутку и протянул табак Иллариону. Тот даже не оглянулся.
- Возьми, - тихо сказал Илико.
Илларион взял кисет. Закурил.
- Сердце у меня оборвалось, когда я узнал о твоей беде, начал Илико. - Видит бог, правду говорю… Мы же с тобой - одно, Илларион… Твое несчастье - это и мое несчастье… И я вовсе не думал обидеть тебя… Я же не обижаюсь, когда ты меня кривым называешь!.. Подумаешь, лишился одного глаза!.. Кутузов тоже был одноглазым, однако дай бог каждому такое зрение: землю насквозь видел!.. Ну, потерял глаз, что же с того? Да если мы с тобой потеряем и по второму глазу, все равно не погибнем. Возьмемся за руки и будем шагать по белу свету. А не сможем идти, так Зурикела нас поведет. Эх ты, старик! - Илико хлопнул по плечу Иллариона. Илларион встал, вошел в комнату и вернулся с каким-то свертком в руках.
- Илико! - тихо позвал Илларион.
- Что тебе, Илларион? - еще тише сказал Илико.
- Тут немного воблы… Подмчади и "изабеллу" хорошо…
- Уважаю воблу! - сказал Илико.
- Для тебя привез, - сказал Илларион.
- Я знал, что привезешь… - Илико взял сверток, встал и не спеша направился к калитке.
- Погоди, я провожу тебя…
- Проводи…
Они вышли со двора и медленно зашагали по дороге. Я долго смотрел им вслед, пока их фигуры не растворились в темноте…
ЦИРА
Студенческие годы - счастливейшая пора в жизни человека. Нужно несколько лет прожить жизнью студента, чтобы по достоинству оценить прелесть корки черного хлеба, натертой чесноком; понять психологию трамвайного "зайца"; вкусить сладость потом заработанной тройки; испытать радость восстановления стипендии; почувствовать противную дрожь в коленях перед экзаменом; насладиться прохладой рассвета после бессонной ночи, проведенной над конспектами и учебниками; познать цену настоящей дружбы и, наконец, пережить гордость от того, что ты, вчерашний босоногий сельский мальчуган, сегодня являешься полноправным, уважаемым гражданином - студентом Государственного университета… Впрочем, как я ухитрился сдать приемные экзамены и стать студентом, - это навсегда останется необъяснимым чудом для Илико, Иллариона, моих лекторов и, пожалуй, для меня самоro. Единственный человек, который не сомневался в моих феноменальных способностях, - это моя бабушка.
Замечательные порядки в университете! Студент может в течение месяца не заглядывать в книгу - никто за это не поставит ему двойку в зачетной книжке; студент может прогулять пять, десять, пятнадцать лекций - никто за это не вызовет в деканат его родителей… На уроках, или, как их здесь называют, лекциях присутствуют сто-двести человек. Часть присутствующих пишет, часть - рисует, одни мирно беседуют, другие решают кроссворды. Здесь можно встретить и мечтателей: они не пишут, не рисуют, не разговаривают они сидят молча и предаются мечтам. Почему они не делают это у себя дома или в парке - трудно понять. А многие сладко спят… Короче говоря, лекции созданы для таких людей, как я, и меня вполне устраивают. Но у лекций, как и у всего на свете, есть один серьезный недостаток: рано или поздно они приближаются к концу. Программа исчерпана. Лектора иронически улыбаются студентам. Великая опасность надвигается на стан студенчества. Наступает эра тропической лихорадки - сессия.
Тогда мы собираемся на квартире одного из нас, грызем карандаши и конспекты, заучиваем наизусть целые главы из учебников, готовим шпаргалки, набиваем свои головы приобретенными в трехдневный срок обрывками знаний, бессонные и изможденные выходим на экзамены, отдуваемся, пыхтим, дрожим, что-то лепечем, потом, вытянув шеи, с ужасом всматриваемся в экзаменационный лист ("A вдруг двойка"?!), увидев же заветную, долгожданную, милую сердцу тройку, улыбаемся до ушей и шатающейся походкой покидаем комнату…
…Вот и сейчас я и мои друзья сидим в моей комнате и готовимся к экзамену по экономической географии. Роль экзаменатора сегодня поручена Цире. Нестор, Отар, Хвтисо и Шота - экзаменационная комиссия.
- Студент Вашаломидзе! В каких странах света добывается олово, и у кого имеются наибольшие запасы этого металла? - грозно вопрошает Цира.
- Олова или меди?
- Олова!
- Наибольшее количество олова, насколько я помню, у нашего сельского лудильщика Али, а где он его добывает, - это мне неизвестно.
- Ну вот, опять он дурака валяет! Если ты не хочешь заниматься, можешь уйти, а нам не мешай! сердится Нестор.
- Куда я уйду? Я за эту комнату двести пятьдесят рублей плачу.
- Чтоб ты провалился сквозь землю, бесстыдник!
О каких деньгах ты говоришь, когда за целый год я гроша медного от тебя не видела?! - подает реплику из своей комнаты тетя Марта.
- Вашаломидзе! Переходите ко второму вопросу!
Первого вопроса вы не знаете! - улыбается Цира.
- Уважаемый лектор, прошу вас…
- Зурико, перестань паясничать! - выходит из терпения Отар.
- Ладно… Второй вопрос - машиностроение в Соединенных Штатах Америки… Соединенные Штаты Америки состоят из штатов. Не подумайте только, что это - учрежденческие штаты, которые то раздувают, то сокращают…
- Зурико, ну что ты в самом деле! Рассказывай дальше! - обижается Цира.
Я продолжаю:
- В Соединенных Штатах Америки машиностроение сильно развито. Только за один год Форд выпускает… Я точно не помню, сколько, но, говорят, на одного человека пять машин приходится… Стоит, оказывается, на улице машина, подходишь к ней, открываешь дверцу…
- Дверца открывается автоматически! - поправляет Шота.
- Да. Потом нажимаешь кнопку, и выскакивает сигара, нажимаешь вторую кнопку - выскакивают спички, нажимаешь третью…
- И выскакивает жареный поросенок! продолжает Шота. Нажимаешь еще - выскакивает горячее гоми, потянешь из шланга - и пойдет то вино, то ткемали. Нажмешь одну педаль - получай крем-соду и шоколад. Нажимаешь вторую - польется задумчивая "Мравалжамиер"…а
- И не жаль ему продавать такую машину! - удивляется Нестор.
- Ничего не поделаешь - нужда! - говорит Шота.
- Не надоело вам балагурить! - злится Цира.
На минуту все умолкают. Потом я продолжаю:
- Говорят, если переплавить все золото Форда и выковать из этого золота пояс, то можно было бы опоясать весь земной шар.
- Эх, мне бы застежку от того пояса… Какие бы зубы я себе вставил! - произнес мечтательно Нестор, показывая в улыбке свои черные зубы.
- Гм, зубы! - ухмыльнулся Шота. - Вот если бы то золото дали мне…
- Что бы ты сделался - спросил Нестор.
- Прежде всего - порвал бы все конспекты и тетради… Затем пошел бы к нашему декану, выложил бы перед ним на стол зачетную книжку и студенческий билет, вежливо попрощался бы и ушел… Впрочем, нет, перед уходом можно оставить ему с килограммчик золота - на марки, если соскучится, пусть напишет мне письмо… А потом - пардон, гуд бай, адье, будьте здоровы, шапку на голову и - прощайте.
- А еще?
- Что - еще!
- Не одолжишь мне тысячу рублей? Видишь, мне нечем расплатиться за комнату, - попросил я.
- Вот еще! А мне-то какое дело!
- Тетя Марта! Слышишь?
- Слышу, сынок, - отзывается тетя Марта. - Все вы одного поля ягоды - жулики и бездельники!..
- Отвечайте на третий вопрос, - напоминает Цира.
- К третьему вопросу я не готов… - смущаюсь я.
- У кого есть вопросы? - обращается Цира к членам комиссии.
- Разрешите! - говорит Отар.
- Пожалуйста!
- Прошу прощения у уважаемой комиссии, но меня интересует - на самом ли деле этот дегенерат собирается послезавтра сдавать экзамен?
- Я отказываюсь отвечать! - возмущаюсь я. - Такого вопроса нет в программе! Потом наступает черед следующего.
…Мы расходимся поздней ночью. Отар, Нестор и Шота живут в студгородке, Цира - на улице Мачабели, Каждый раз провожаю ее я. Цира - красивая девочка, голубоглазая, бледная и высокая. Почти все ребята нашего курса влюблены в Циру, но она никого не любит и ни с кем, кроме меня, не ходит. Мы часами просиживаем в саду, говорим, говорим без умолку или молчим. И тогда мы похожи на влюбленных - так по крайней мере говорят товарищи.
…Мы медленно идем по проспекту Руставели. Дремлющие у магазинов ночные сторожа, вскинув голову, подозрительно косятся на нас и тут же снова засыпают, Они даже не подозревают, как прекрасен ночной Тбилиси. Кругом тишина. Лишь изредка слышатся далекий скрежет колес трамвая и сонные свистки постовых милиционеров…
- Зурико!
- Что, Цира?
- Ты любишь гулять ночью?
- Люблю.
- Тебе не страшно?
- Нет. А тебе?
- Мне страшно.
- Чего же ты боишься?
- Вдруг нас… разденут?
- Меня разве только одеть могут…
- Ну, а если меня разденут?
- Тогда я закрою глаза!
- Только и всего! Хорош кавалер!
- Пожалуйста, буду смотреть на голую. Устраивает?
- Не шути, пожалуйста! Я знаю, вы, деревенские парни, сильные, но ужасные трусы!
- Я боюсь только ножа.
- И я. И револьвера тоже.
- А мышей ты не боишься?
- Боюсь!.. Зурико! Видишь? Двое мужчин! Они идут сюда!
- Вижу.
- Они пьяны. Перейдем на другую сторону.
- Стыдно!
- Перейдем, прошу тебя! - Цира крепко прижалась ко мне.
- Не глупи! Стыдно!
Мужчины остановились перед Кашветской церковью, обнялись, долго целовали друг друга. Потом один свернул вниз по улице, второй направился прямо к нам.
Мы остановились. Цира дрожала словно в лихорадке. У меня подкашивались колени. Мужчина подошел к нам вплотную, взглянул исподлобья сперва на Циру, потом на меня, засунул в карман руку и вдруг рявкнул:
- Эй, есть у тебя закурить?!
- Конечно, есть! Пожалуйста! - пролепетал я, протягивая ему пачку папирос.
- Спички!
- Пожалуйста! - Я зажег дрожащими руками спичку и поднес ее к самому носу незнакомца.
- Вчера я бросил курить, - заявил мужчина, - и с тех пор папиросу в рот не брал… И сейчас не стану курить, так просто, побалуюсь… Человек должен быть хозяином своего слова! Он прикурил и несколько раз сильно, с наслаждением, затянулся.
- Ты куришь? - вдруг спросил он меня.
- Нет, что вы!
- Молодец! Я курил двадцать лет, а теперь бросил.