Малинин сидел и думал о себе, о жене и о сыне, которые сейчас, наверное, уже дома и сидят вдвоем и пьют чай в их холодной большой комнате, которую ему дали, когда он после госпиталя согласился пойти на завод. Он тогда даже заколебался, брать ли на троих такую комнату. Знал, какое вокруг положение с жильем. Но потом все же взял, пожалел сына-инвалида: пусть хоть будет у него свое место, чтобы спать и заниматься. Раньше был с сыном суров, даже крут, а теперь, когда тот в семнадцать лет вернулся с войны без правой руки, с культей, стал жалеть его, может, даже и чересчур…
Комнату помог получить секретарь ЦК по промышленности, он же убедил пойти на завод парторгом. Сначала колебался: не работал раньше в промышленности - и хотел пойти на более знакомое дело, на кадры. Но секретарь уговорил, сказал, что на учетный стол он и другого найдет, а там, где люди мины для "катюш" делают, ему Малинин нужен. "Будешь там в самой что ни на есть гуще кадров! А насчет знания дела - ты человек с фронта. Это одно сейчас для людей - половина авторитета…" Это, положим, верно, это Малинин потом и сам почувствовал, даже с таким крепким орешком, как директор.
Секретарь ЦК когда-то был инструктором в том же московском райкоме, что и Малинин, а потом быстро пошел в гору. Его, Малинина, по старой памяти переоценивает, считает большей фигурой, чем он есть на самом деле. Предложил пойти парторгом на крупный завод и даже не задумался, справится ли. А он, Малинин, хотя и все отдает, а чувствует, что тянет на пределе своих возможностей… И дело тяжелое, и здоровья нет. Если не считать, что смерть над головой, то в сорок первом комиссаром батальона легче было, чем сейчас парторгом на этом номерном…
Да и смерть над головой - понятие растяжимое. Когда чувствовал себя особенно плохо, как сегодня, считал, что вряд ли продержится до конца войны. Но мысли о том, как бы подольше протянуть на эту последнюю копеечку здоровья, не допускал. Жил, не считаясь с этим.
Когда думал о смерти, то чаще всего это связывалось с мыслями о сыне, с той словно бы торопившейся до конца высказать себя любовью, которую испытывал к сыну последнее время. Сын вместе с матерью приехал к нему сюда, в Ташкент, полгода назад, чтобы быть здесь подле него, если он выживет после трех операций, или схоронить, если умрет. Приехал, пришел к нему в госпиталь и стоял рядом с матерью, совсем еще мальчик, с пустым правым рукавом, с детским проборчиком в волосах. Стоял, сбежавший на фронт, провоевавший всего три недели, до первого большого боя, и уволенный вчистую…
У Малинина все время было чувство, что он должен что-то сделать для сына, чем-то отплатить ему; не за храбрость, с которой сбежал на фронт и в неполных шестнадцать лет заставил взять себя в солдаты, а за ту храбрость, с какой теперь жил, учился и верил, что, когда кончит весной школу, все-таки добьется, чтобы его хоть писарем, а взяли обратно на фронт. За ту храбрость, с которой никому не давал себе помогать и никогда ни на что не жаловался, хотя руку ему отняли неудачно: культя чувствительная, иногда болит так, что хоть криком кричи… Малинин не раз, просыпаясь по ночам, слышал, как сын лежит в тишине и тяжело, прерывисто дышит. Так не дышат, когда спят, так дышат, когда болит.
О сыне и о том, что будет жаль расстаться с ним раньше времени, думал Малинин, когда ему приходили в голову черные мысли. О жене тоже думал, но по-другому - спокойнее и привычнее. Жена и здесь, как в Москве, работала в жилотделе, только работа была много тяжелей, потому что все время надо было ходить по домам, и обследовать, и вселять, и переселять в комнаты и углы людей, которых набилось за эти полтора года в Ташкенте, как сельдей в бочке! Но жена и эту работу, как прежнюю, делала спокойно, молчаливо и редко говорила о ней. Жена вообще была женщина твердая, и хотя Малинин знал, как она его любит и как привыкла к нему, все же, думая о смерти, он меньше тревожился о жене, чем о сыне. Понимал, что жена будет горевать по нем и, скорее всего, замуж уже не выйдет, не только по возрасту, но и по характеру, а в то же время было у него такое странное чувство, что он умрет, а с ней ничего особенного не случится. Будет жить по-прежнему, так же работать, так же заботиться о сыне… Все то же самое будет, только его не будет…
- Вы товарищ Малинин? - сказал, открывая дверь, высокий парень в пальто и шапке.
- Я… Дверь закройте, холодно. Колчин?
- Да.
- Садитесь.
Вошедший сел на стоявшую против письменного стола длинную скамейку и отряхнул от снега ушанку.
Малинин тоже стащил с головы ушанку и положил рядом с собой на стол.
После разговора с директором он представлял себе, что к нему придет совсем другой человек - постарше и с отъевшейся ряшкой. А этот был, наоборот, молодой и худой.
- Вы доктор? - спросил Малинин. Не потому, что затруднялся прямо начать разговор, а просто захотел услышать от этого совсем еще молодого парня подтверждение, что он доктор.
- Да, - сказал Танин муж. И добавил: - По детским.
- В Первой поликлинике работаете?
- Да.
- У директора нашего, генерала Капустина, детей лечили?
Танин муж кивнул.
- От него сегодня случайно кое-что узнал про вас, поэтому и позвонил.
- Как видите, я сразу приехал, - сказал Танин муж. - Вы меня так по телефону шарахнули! - Он усмехнулся.
- А я как раз и хотел, чтоб сразу приехали. Овсянникову Татьяну знаете?
Танин муж пожал плечами:
- Был женат на ней.
- А теперь?..
- Женился второй раз.
- А ей объяснил, что на другой женился?
- Даже специально на вокзал поехал, встретил ее, чтобы сразу не было никаких недоразумений.
- Правду говорите?
- Вы, по-моему, не поп, а я у вас не на исповеди.
- Как раз я поп, - угрюмо сказал Малинин. - Политруком был на фронте, а нас там бойцы, бывает, попами зовут - отчасти по несознательности, отчасти верно. Не приходилось слышать?
- Нет.
- На фронте, значит, не были.
- Пока не пришлось.
Малинин чувствовал настороженность этого человека. Такая настороженность бывает у людей, которые боятся, что вот-вот сейчас их спросят о чем-то опасном, и в то же время надеются, что нет, не спросят.
- А почему Овсянникову оставили?
- Я не оставлял ее, - пожал плечами Танин муж.
- Как же так не оставлял?
- Я считал, что она погибла. Мы с ней об этом уже говорили, нам двоим все ясно, и, по-моему, третьих тут не требуется! - Танин муж повысил голос.
- Понимаешь, какое дело, - сказал Малинин тихо и глухо, так тихо и глухо, что заставил Таниного мужа податься вперед и прислушаться и от этого потерять ту самоуверенную ноту, с какой он сказал "третьих но требуется". - Понимаешь, какое дело, - повторил Малинин. - У нее мать член нашей парторганизации, здесь, на заводе, в литейке работает.
- Знаю, - сказал Танин муж. - И не раз бывал у Ольги Ивановны и помогал ей, чем мог.
- Что помогал - это хорошо. А плохо, что она до сих пор не знает, что ты еще раз женатый. И дочь ей этого не сказала. Почему?
- А вот этого уж я не знаю, почему. Ей я все сказал, матери не говорил, был у нее вскоре после смерти мужа, и, откровенно говоря, просто духу не хватило; а Татьяне абсолютно все сказал. И она мне, между прочим, призналась, что и у нее были другие за это время. Мы с ней, в сущности, еще до войны должны были развестись - война помешала. Только и всего.
- Да, только и всего, что не было войны, а теперь война, - сказал Малинин. - Это ты верно сказал. Значит, уже здесь, в Ташкенте, с ней развелся?
- Да, здесь.
- И что же в заявлении написал? Пропала без вести и больше ждать ее не в силах? Или что характерами не сошлись: она на войне, а ты в Ташкенте?..
- Написал, что погибла, пропала без вести, - поспешно сказал Танин муж.
Было что-то такое, еще непонятное Малинину, чего этот человек испугался сейчас. Испугался так, что даже не огрызнулся в ответ на насмешку Малинина.
- И справку представил, что пропала без вести?
- Да, - все так же торопливо сказал Танин муж. По его глазам было видно, что он думает о чем-то другом.
- А в каком загсе разводился с ней? - Малинин уже начал понимать, что ни в каком загсе он с ней не разводился, а просто поставил на ней крест и, может, даже не сказал новой жене о том, что жила-была на свете другая.
- По месту жительства, - все так же быстро сказал Танин муж.
- А где оно, место жительства? - Малинин не собирался ничего записывать, но придвинул к себе по столу тетрадку.
Теперь они молча смотрели друг на друга.
- Что вы от меня хотите? - после долгого молчания каким-то жалким, потрепанным голосом спросил Танин муж.
- Ничего я от тебя не хочу. - Малинин отодвинул от себя тетрадку. - Завтра схожу к тебе на работу и, что мне надо, сам узнаю. Не любитель этого дела, но раз не хочешь на откровенность - придется.
- Почему не хочу на откровенность? - все тем же жалким голосом сказал Танин муж. - Наоборот!
Малинин долго молча смотрел на него. "Черт его знает, откуда они такие родятся?" - подумал он. Ему стало неохота о чем-то еще спрашивать этого человека. То, что хотел знать, он уже знал: как видно, этот парень действительно признался Овсянниковой, что переженился, пока она воевала, и она махнула на него рукой. "Так чего мне еще надо от него? Что я в самом деле: поп, что ли?"
- Ладно. Извините, что побеспокоил вас. На том и закончим. - Малинин привстал за столом, давая понять, чтоб шел восвояси.
- Нет, - вдруг сказал Танин муж. - Подождите. Я хочу вас очень серьезно попросить, чтобы вы ни в коем случае не ходили ко мне на работу. Поверьте, что от этого никому не будет пользы.
"А я вовсе и не собираюсь ходить к тебе на работу, - чуть было не сказал Малинин. - Есть мне на это время! Просто пуганул тебя, хотел знать, что скажешь на это".
- Я вам сам объясню, как все это вышло. Я не совсем точно сказал вам про развод. Когда я решил жениться, я уже давно считал, что Татьяна погибла, и пошел в загс потому, что хотел, никому не причиняя… сначала развестись, а уже потом жениться. Но мне там сказали, что если жена пропала без вести и я хочу указать этот мотив в заявлении, то нужна официальная справка. А если объяснять, что не сошлись характерами, то надо написать адрес другой стороны, чтобы они ее известили. А какой же я мог написать адрес? И потом, было как-то нечестно писать, что не сошлись характерами. И я в конце концов, после всех колебаний, так и не сказал жене, что был до войны женат. И в загсе, когда расписывались, сказал, что первым браком. Понимаете, какое теперь возникает положение? Татьяна на меня совершенно не сердится, можете у нее спросить. И жене спокойнее думать, что у меня с ней первый официальный брак. Она старше меня и очень нервно к этому относится. А если вы пойдете в поликлинику, она сразу все узнает, она в одной поликлинике со мной работает, и выйдет целая трагедия! И совершенно бессмысленная! Потому что Татьяна мне сразу же, в первую минуту, сказала, что пробудет здесь недолго и уедет обратно на фронт.
"Да, жены своей нынешней боится - это безусловно", - подумал Малинин.
- Сколько вам лет?
- Двадцать шесть.
- А здоровье как?
Танин муж посмотрел в глаза Малинину и понял: да, именно об этом и спрашивает, - почему не на фронте.
Он не мог ответить правды. Из всех объяснений, которыми постоянно то тут, то там заменял эту правду, торопливо выбрал самое расхожее.
- Я несколько раз просился на фронт, но с меня, как со специалиста, брони не снимают: слишком много детских заболеваний. При таком количестве эвакуированных детей, сами понимаете, какие бы возникли эпидемии, если б мы не работали здесь каждый за двоих. А здоровье хорошее, на здоровье ссылаться не приходится, тем более в мои годы. - Объясняя, он почувствовал, что, кажется, объясняет хорошо. И про эпидемии святая правда. И что работы сверх головы, тоже правда. И от этого впервые за время разговора испытал возрождающееся чувство уверенности в себе.
"Что каждый за двоих - верно, - подумал Малинин. - Но почему ты за двоих, а не кто-то другой за тебя?"
- Вы ведь сами ростовский, как в Ташкент попали?
- С первым эшелоном детей. Детей поручили сопровождать, а потом здесь оставили. Рассчитывал вернуться, а приказали остаться.
"И не стыдно тебе, парень, что жена у тебя надела военную форму и поехала на фронт, на запад, а ты с детишками - на восток и спрятался здесь, у них за спиной?.." - хотелось спросить Малинину. Хотелось, но не спросилось, потому что лицо Таниного мужа, вдруг почувствовавшего уверенность в себе, стало другим: спокойным и замкнутым, словно имевшаяся у него броня распространялась не только на его застрахованное от пуль тело, но и на его душу.
- Значит, породнились с нашим райздравом - на сестре его супруги женаты, или мне это неверно сказали? - спросил Малинин вместо того более грубого, что хотел спросить сначала.
- Да, а что?
- Ничего. И жена вас много старше?
- А это уж вовсе никого не касается, - пытаясь сохранить достоинство, сказал Танин муж и встал.
Малинин тоже встал.
- И детей нет?
- Нет.
Танин муж смотрел на Малинина, и его раздирали противоречивые чувства; хотелось сказать этому непрошеному прокурору: пошел ты к черту, тем более что ничего со мной все равно не сделаешь! А в то же время оставалось чувство опасности: вдруг возьмет да придет в поликлинику, и жена узнает, что приехала Татьяна. Он представил себе, как жена будет дома рыдать и позовет свою сестру, и та тоже сначала будет рыдать, а потом они обе перестанут рыдать и начнут кричать; а потом, поздно вечером, придет хозяин дома и будет пить чай и спрашивать устало: ну, как дела? А обе женщины будут смотреть на тебя с выражением, с которым они всегда смотрят, когда за что-нибудь злы, как бы обещая этим выражением: а вот мы сейчас расскажем ему про твои дела. Жена сходила с ума и по более мелким поводам, звонила черт знает куда, проверяла, действительно ли выехал на вызовы. А тут вдруг Татьяна! Ударится в истерику и начнет кричать о разводе. И если не удастся ее утихомирить тем, чем он обычно ее утихомиривает, кто знает, на что способны эти бабы, когда они вдвоем и заодно. Даже не хотелось думать, на что они способны. Да, он держался за нее не только потому, что оказался по ее доброте жильцом в их квартире и отчасти нахлебником военного времени, а в конце концов и мужем, но и потому, что за всем этим была лежавшая в паспорте бумажка, которая в любой момент могла улететь оттуда. Да, он боялся этого. Он больше всего боялся именно этого, хотя много раз говорил разным людям, что готов хоть завтра ехать на фронт, и когда говорил это, выпив, то даже самому казалось, что говорит правду.
- Если вопросы все, я, пожалуй, пойду, - сказал Танин муж с трудно давшимся ему спокойствием.
- Вопросы все. А хотя нет. Вы член партии или беспартийный?
- Комсомолец, - сказал Танин муж, заметил хмурую ухмылку Малинина и через силу улыбнулся: - Так вышло, что засиделся. Вместе с Татьяной вступали еще в школе.
- Да, вступали-то вы вместе… - Малинин вздохнул. - Вопросов больше нет. Есть одно предложение.
Танин муж вопросительно посмотрел на него.
- Если через неделю не услышу, что сам на фронт пошел, имей в виду, посодействую, чтоб разбронировали. И учти, ровесник Октября: языком не треплю.
- Странно и глупо слышать это от вас, - сказал Танин муж, повышая голос.
- Умно или глупо, а не пойдешь сам на фронт - с броней простишься, - сказал Малинин, с уверенностью подумав, что да, есть прямая необходимость сделать это! Не имеет права так быть! Старые местные врачи, такие, как их участковый, люди в пятьдесят лет, с большой семьей, получают предписания и, слова никому не сказав, прощаются и едут на фронт. А этот явился сюда, в эвакуацию, устроился в мужья к какой-то перезрелой стерве и сидит тут, как гвоздь, и будет сидеть, пока молебен о победе не отслужит. А что по другим каждый день панихиды воют, ему дела нет! "Да, сделаю все, что в силах, - подумал Малинин. - Хоть ты и кругом круглый, а найду, за что схватить, выведу на чистую воду и тебя, и твоего родственничка. Понадобится для такого дела - личные отношения использую", - вспомнил он о секретаре ЦК.
Они все еще стояли друг перед другом: Танин муж - не зная, что бы еще такое сказать после слов "странно и глупо", а Малинин - дожидаясь, когда он уйдет.
- Вам еще будет стыдно передо мной, - сказал наконец Танин муж.
- Ну что ж, вернетесь с войны в орденах да в нашивках за ранения - стыдно станет, прощения у вас попрошу, - сказал Малинин, спокойно подумав, что в сорок первом на фронте среди многих других через его руки проходили и такие, как этот. Тоже не меньше его боялись войны, но обстановка была другая. И боялись, и шли, и воевали, и умирали, и в госпиталях лежали, и подвиги даже иногда потом совершали, когда ничего не оставалось делать: или умри, или убей.
Танин муж схватил со стола шапку, натянул ее и пошел к двери.
- Подождите, пропуск отмечу.
Малинин поставил свою подпись на пропуске и, глядя ему в спину, еще раз подумал: "Да, и такие на войне бывают, и с ними приходится дело иметь, и никуда их, кроме войны, не денешь".
Танин муж вышел, а Малинин сел за стол и, навалившись на него животом, почувствовал, что мучившие его сегодня боли не прошли, а только на время забылись и сейчас опять начнут выворачивать наизнанку.
"Дал слово, что возьмусь за него через неделю, - сердито подумал Малинин. - А могу и не сдержать. Кто знает, когда придет твой конец жизни и за сколько дней догадаешься, что это он?"
На столе задребезжал телефон. Звонил начальник первого механического.
- Слушай, Малинин… хорошо, что застал тебя. У нас с Колодным беда.
- Что такое?
- На вторую смену остался сегодня, хотел брак свой покрыть, упал за станком. За врачом послали.
- Сейчас приду. - Малинин встал из-за стола и, нахлобучивая ушанку, подумал: "Вот тебе и проработали Колодного", - подумал с обращенным к самому себе горьким осуждением, хотя судить себя ему вроде бы было и не за что…
25
В кинотеатре "Хива" уже третий день крутили картину "Секретарь райкома". Услышав, что эта картина про партизан, Таня хотела пойти на нее вместе с матерью, но мать и вчера и позавчера так поздно кончала работу, что совестно было ей предлагать…
- Да ты не майся, одна сходи, днем, - сказала мать сегодня утром, когда Таня, проводив ее и Серафиму от дома до работы, прощалась с ней у проходной.
- Ладно, схожу. А к концу смены зайду за тобой и домой вместе поедем.
- Сама доеду, не маленькая, гуляй, раз ты отпускная! И так с этими речами да с выступлениями завертели, как белку в колесе! На завод лучше не показывайся, а то опять чего-нибудь вздумают, - недовольно сказала мать, но в ее ворчаний было больше гордости, чем досады, и Таня улыбнулась, провожая ее глазами.
Улыбнулась и пошла из конца в конец по утреннему городу. Прежде чем думать о кино, надо было сходить в продпункт около вокзала и получить там продукты по аттестату. Вчера доели последнее из того, что она привезла с собой из Москвы.