- Может быть, тепляк развести? - предложил Панченко. - У нас тут кизяки припасены.
- Лучше под утро разожжем, - отказался Щеглов.
- Тогда пологом накроемся, чтобы ветер не брал. Ребята, давайте брезент поставим!
Под брезентом было тихо, тепло и ничего не видно. Лишь изредка, когда вспыхивал огонек раскуриваемой цигарки, из мрака проявлялись суровые лица табунщиков, стволы винтовок и шапки лежавших людей. Среди ночи табун колыхнулся, по замерзшей земле затопали ноги, послышались частые резкие удары, словно костью били о кость, визг, похожий на щенячий, и снова всё стихло. Табунщики, как один, выскочили из-под брезента. Щеглов хотел последовать за ними, но Устя удержала:
- Лежи! Наверное, какой-нибудь волчишка неосторожно подвернулся под ноги и поплатился за дерзость.
- Ты откуда знаешь?
- С батей приходилось вот так же ночевать.
- Бесстрашная ты.
- Не совсем.
- Почему?
- Двух вещей боюсь.
- Каких?
- Тебя потерять - раз, и… - Устя замолчала.
- И?
- И тюрьмы.
- Что это тебе в голову взбрело думать о таких вещах?
- Сама не знаю.
Снаружи гакнули винтовочные выстрелы, немного спустя под брезент заглянул Панченко.
- Маленько попужали, - доложил он.
Глава шестнадцатая
КАТАСТРОФА
Во Втором отделении ждали приемщиков. На базу грудились приготовленные к отправке сто пятьдесят лошадей верхового сорта. В канцелярии спешно заканчивали сдаточные ведомости.
- Смотри, не подкачай! - учил командир первого взвода молодого, недавно назначенного писаря. - Приметы читай по описи, а когда кашляну, то гляди не в опись, а на лошадь и говори то, что на ней есть! Понял? Таких три штуки будет.
- Так у приемщика тоже опись, - сомневался писарь. - Заметит.
- Некогда ему будет замечать, - усмехнулся комвзвода. - Тс-с! Начальник идет!.. Правая передняя нога в чулке, правое ухо спереди ивернем, - как ни в чем не бывало продолжал он диктовать.
- Кончаете? - справился Щеглов.
- Немного осталось.
- Приказано проводить косяк до Уральска и помочь грузить в вагоны. Своим взводом обойдетесь?
- Сделаем, товарищ начальник, не впервые.
Приемщики не заставили себя ждать. То были представители от формировавшейся в Сызрани кавалерийской части. Старшим - пожилой коренастый мужчина с добродушным одутловатым лицом.
- Ездить к вам - настоящее мученье, - простодушно жаловался он. - Разве это лошади. Дикие кошки. Прошлый раз принял я партию из Четвертого отделения, погрузил их в Покровске на баржу, капитана буксирного парохода предупредил, чтобы он в пути не свистел. Как будто всё предусмотрел. Что же вы думаете? Попался нам встречный пароход и загудел по-волжскому во всю трубу. Что на барже поднялось - уму непостижимо! Взбесились мои лошадки, пообрывали привязи, носятся по барже, того гляди сомнут… Восемнадцать штук за борт прыгнули. Представляете себе? - Упадет в воду, нырнет, покажется, еще раз окунется и на дно. Ай-ай-яй!
Щеглов посочувствовал.
Началась приемка. Лошадей переводили с одного база на другой - смежный. Писарь читал приметы, приемщик сличал по своей описи и ставил галочки. Работа подвигалась быстро. Десятка три отметок появилось в ведомости приемщика. Неожиданно командир первого взвода закашлялся, и в тот же момент за воротами, откуда приводили лошадей, послышались возня, визг, и из ворот, таща за собой на растяжках четырех красноармейцев, вихрем влетел гнедой конь. Против столика комиссии он взбрыкнул задними ногами, попытался подняться на дыбы, попятился назад и снова прыгнул вперед, чуть не свалив столик. Один из державших растяжки поскользнулся и упал. Кто-то бросился на помощь. Писарь скороговоркой читал приметы. Старший приемщик, чуть не угодивший под копыта, торопливо поставил в ведомости птичку.
- Следующего! - крикнул комвзвода.
Щеглов удивился поведению гнедого. На этом коне обычно ездил Панченко, и никаких фокусов за ним не числилось.
Нашлась и еще одна лошадь буйного нрава, но и в этот раз Щеглов не обратил внимания ни на кашель комвзвода, ни на торопливость писаря. Только в третий раз поведение подчиненных показалось ему подозрительным.
- Что это за фокусы? - спросил он, отведя в сторону командира первого взвода. - Под шумок лошадей не с теми приметами сбываете? Кто разрешил? Взгрею, как миленького! Еще такие будут?
- Только три, те самые, о которых я докладывал, когда вы принимали отделение.
Неожиданное происшествие прервало разговор: табунщики подвели высокого серого жеребца с огненным взглядом больших глаз. Сличив приметы, старший приемщик махнул рукой - ведите! Это движение почему-то не понравилось красавцу. Он метнулся в сторону, сбил двух человек, двух других потащил за собой, вырвался и умчался в степь.
- Лови-и-и!
Человек двадцать верховых бросились за беглецом. На излучине Чагана они отрезали жеребцу путь. Размахивая укрюками, табунщики прижимали лошадь к высоченному обрыву над рекой. Всё ближе и ближе подходила цепь, отрезая дорогу, и тогда жеребец бросился с кручи вниз.
Щеглов, подскакав, увидел: лошадь лежала на мерзлом песке и время от времени поднимала голову. Из сломанных передних ног торчали наружу белые кости.
- Пристрелите! - распорядился Щеглов и, не оглядываясь, поехал прочь.
Сзади бухнул выстрел.
По окончании приемки Щеглов заявил старшему приемщику:
- Есть три лошади, у которых приметы не совпадают с указанными в описи.
- В чем не совпадают?
- У гнедого недостает иверня на левом ухе, у рыжей кобылицы нога не по щетку, а по венчик белая, у номера 1498 на лбу звездочка.
- Только в этом?
- Да.
- За предупреждение, товарищ начальник, спасибо, а лошадей этих я возьму. В части с меня за это не спросят. На лошадях есть ваше тавро, сортность та же - значит, лошадь из военно-конского запаса, а не выменена у цыган. Вы получили распоряжение относительно погрузки их в эшелон?
- Да.
- Вот в этом прошу помочь.
Декабрь завалил степь сугробами. Их серебряные гривы разбежались от горизонта до горизонта, между ними и по ним протянулись едва заметные нити степных дорог, узкие - в один конский след, прямые - словно по линейке проведенные. Санный путь лег.
В Управлении военно-конского запаса готовились к годовому отчету. 15 декабря все начальники Отделений были вызваны в Уральск сличать списочное и фактическое наличие конского состава. Предстояло разобраться в работе за весь год.
- Скоро приедешь? - спросила Устя.
- Дня через три-четыре. Поедем со мной! Погостишь у родных, в театр сходим.
- Спасибо, Вася, что-то не хочется. Лучше я к мамане схожу, помогу ей прибраться к празднику да себе кое-что сошью.
- Как хочешь. Смотри, не скучай!
Щеглов уехал.
Придет беда, - отворяй ворота. Не чаяла Устя лиха, не подсказало ей сердечко, что навсегда простилась с любимым. Проводив мужа, она убрала комнату, порылась в укладке, отыскивая давно припасенный отрез ситца, и собралась идти в Гуменный к матери. В соседней хозяйской половине дома хлопнула дверь, и грубый мужской голос спросил:
- Командирова жена дома?
"Кто бы это мог быть? Голос знакомый", - подумала Устя и на стук ответила:
- Войдите!
В дверном проеме появился Егор Грызлов. Худой, почерневший от мороза, обросший редким, чёрным волосом, он мало походил на прежнего Егора, но Устя сразу угадала его - по глазам. Злые, лукавые, они смотрели, как всегда - насмешливо и нагло.
- С чем пожаловал? - холодея, спросила Устинья.
- Не ждала? - вопросом на вопрос ответил Грызлов.
- С чего бы я стала тебя ждать?
- Старых друзей забывать не положено. Мужа дома нет?
Устя не ответила.
"Что ему надо?"
Без приглашения Егор прошел в комнату и сел.
- Ты обо мне плохого не думай! Я тебе - не лиходей, - словно прочитав Устины мысли, произнес он. - Видишь, убежал я из… ну, в общем, из такого места, откуда бегают. Теперь надо до своих добраться. Понимаешь?
- Тебе денег?
- Дело не в деньгах. На Гуменном я нашел дружка, он чем надо снабдит. Мне документ требуется. Печать муж дома держит? Не увез с собой? Дай, пришлепну к бумаге, и порядок!
- Еще чего!
- Что ей сделается, а мне без бумажки не пройти: по хуторам заставы стоят. Выручи!
- Ты зачем тогда соврал мне насчёт Васи?
- Слухом таким пользовался.
- Врешь!
- Верно, вру, - согласился Грызлов. - Только, думается, разговор этот у нас не ко времени.
Устя взорвалась:
- Ты казнил его, ты! А теперь просишь у меня помоги. Бесстыжие твои зенки! Бандит ты!
- Ну-ну, полегче! Мы с тобой одним миром мазаны. Забыла, кто ты сама есть?
Устя метнулась в угол, на миг склонилась над укладкой и достала из сундука старый Смит-Вессон. Увидев револьвер, Грызлов постучал в затянутое морозом окошко и крикнул:
- Гриша-а, не замерз? Я скоро.
Из-за окна слабо донеслось:
- Ничего. Беседуй!
- Застрелить хочешь? Дескать, за такого спроса не будет? Стреляй! Но только не выстрелишь, - тебя за собой потяну. Поняла? Прикладывай печать! Клади, говорю! Или…
- Уйди! Уйди прочь!
- Клади или плохо будет! Спохватишься, да поздно. Ну!
Они стояли друг против друга возбужденные, с блестящими глазами, готовые вцепиться один другому в горло, доведенные отчаянием и страхом до крайности, и в то же время крепко-накрепко связанные вместе пролитой кровью.
- Ну! - повторил Егор, кривя в улыбке губы.
Устя подалась вперед и плюнула прямо в лицо гостю:
- Вот тебе печать!
Грызлов отпрянул, утерся рукавом и уже на пороге обещал:
- Попомнишь меня, сучка!
Хлопнула сенная дверь, - Устя без дум, без мыслей опустилась на лавку. Все валилось в бездонную пропасть: любовь, счастье, надежды, смысл жизни.
"Донесет негодяй. Обязательно донесет. А там… приедут, арестуют… Вася! Твоя жена - бандитка…"
Через час Устинья шагала в Гуменный. Увесистый узел оттягивал руки. В нем - немудрые бабьи пожитки - "приданое". На улице встретился Панченко.
- К мамаше собралась, хозяйка?
- Да.
- Что же не сказала? Отвезли бы. Обожди, я сейчас запрягу.
- Не надо. Дойду пешая.
- Как хочешь, а то я скоро…
- Спаси Христос! - закусив губу, Устя пошла дальше.
"Сейчас все ласковые, а узнают…"
Трое суток в Управлении кипела работа: ворошили документы, ведомости, описи, приемо-сдаточные акты, сличали гнедых, буланых, саврасых коней, заступы, звездочки, лысины и, закончив, облегченно вздохнули, - гора с плеч долой.
- Гришин, как там на улице?
- Метет.
- Сильно?
- Сейчас не особенно. Может быть, в ночь разыграется.
- Поедем?
- Воля ваша.
Валяться еще одну ночь на канцелярских столах в прокуренных комнатах Управления Щеглову не хотелось, тем более, что другие начальники Отделений собирались уезжать. Кроме того, за эти дни Щеглов успел соскучиться по уютной, прибранной ловкими руками Усти теплой комнатке. Не терпелось услышать милый голос, поймать любящий взгляд.
- Запрягай, Гришин!
Вскоре со двора Управления выехали четыре тройки, запряженные гусем (на степных дорогах три лошади в ряд не уместятся, а одна за другой - гуськом - пройдут). По установившемуся в запасе обычаю правил, стоя на передке ковровых саней, сам командир, а коновод сидел пассажиром.
Уральск пролетели за несколько минут. Застоявшиеся кони мчали вихрем.
- П-ади-и!
На самом выезде Щеглова обогнал командир третьего отделения Вороньков.
- А-а-а-а! - донеслось до Щеглова. Гикнув, он погнал следом. Мелькнули и сразу потерялись ласковые огоньки в окнах домов. Ветер бил в левую щеку, снежинки кололи глаза, из-под копыт летели комья плотного снега.
- Э-э-эй!
Скрипит снег под полозьями. На рытвинах сани подпрыгивают и тотчас же плюхаются на дорогу.
- Эй вы, голубчики!
Пластается на скаку тройка, неудержимо мчится в белесую муть вьюжной ночи, вихрятся выползшие на дорогу сугробы. Вскоре серым бесформенным пятном появились впереди базы и постройки хутора, где разместилось третье отделение. Передняя тройка встала. Поравнявшись с нею, Щеглов тоже остановил своих лошадей.
- Заезжай ночевать, - буран разыгрывается, - пригласил к себе Вороньков. - Пельмешками угощу.
- Спасибо! До дома рукой подать.
- К молодой жене торопишься? Смотри, на снеговой перине не заночуй.
- Проскочу. Будь здоров!
- Всего хорошего!
За околицей пришлось поднять воротник тулупа. Крепкий ветер гнал тучи снега, и передняя лошадь все чаще скрывалась в них. Щеглов уже не правил: не только дороги не видно, но трудно понять, где земля, а где небо.
- Гришин!
- Я, - отозвался тот из недр тулупа.
- Спишь?
- Дремлется. - Гришин высунул голову из мохнатого воротника и крякнул: - Разгулялась непогодушка.
- Метет.
Оба замолчали.
Давно полозья не скрипели о накатанный ледок дороги: сугробы завалили путь, и бывалые степные кони бежали, щупая похороненный следок копытом.
- Гришин!
- Аюшки?
- Вроде дымом пахнет?
- По левую руку от нас должен быть Гуменный. Не иначе, как оттуда доносит.
- Значит, сейчас дома бу…
В этот момент сани полетели куда-то вниз.
- Тпр-р-ру! Стой, окаянный! Прими! Ну! - отчаянно ругаясь, Гришин распутывал постромки. Лошади барахтались в снегу, и он ничего не мог сделать. - Дорогу не видишь, нечистый дух! Из-за тебя и свалились с яра! - костерил коновод лошадь, шедшую первой. Сбросив тулуп, Щеглов помогал Гришину.
- Узел не распутаю, будь он неладен! - кряхтел тот.
- Режь ножом!
- Только остается.
В конце концов, коней распрягли и, привязав их к саням, сели отдыхать.
- Ну, а дальше что делать? - спросил Щеглов.
- Дорогу искать. - Гришин поднялся, сделал несколько шагов и куда-то исчез, словно сквозь землю провалился.
- Гришин!
- Тут я, - донеслось из-под снега. - Провалился в водомоину!
- Вода?
- Нет, сухо.
- Помочь?
- Сам вылезу.
- Давай руку!
Через минуту Гришин появился весь залепленный снегом.
- Думал, что в преисподнюю улетел, - сказал он, отряхиваясь. - Ну, и глубоко… Тс-с! Вроде собака тявкает. Так и есть, собака. Это в Гуменном, а мы с вами сидим в Крутом Логу. Точно. Помните, где дорога сворачивает на гатку, а прямо обрыв? Вот этот черт и спустил нас прямиком, - Гришин ткнул кулаком в конский бок. - До Синявского отсюда рукой подать. Вы побудьте тут, а я за народом сбегаю, - выезд раскопаем.
- Не лучше ль ехать обоим верхами?
- Чего вам беспокоиться? Я в момент обернусь.
Подумав, Щеглов согласился:
- Езжай!
Гришин вскарабкался на "нечистого духа" и скрылся за снежной пеленой, а Щеглов, укрывшись тулупами, притулился за грядкой саней.
Дрема туманила голову, но уснуть не давали лошади: дергая сено, они толкали Щеглова мордами. К тому же начал таять набившийся в валенки снег, холодные струйки щекотали потные ноги. Под тулупом Щеглов переобулся и, покончив с этим, выглянул наружу. Метель свирепствовала, не утихая. Рои снежинок бестолково метались по воздуху. Лошади стали беломордыми, белогривыми, похожими на скульптуры из снега. Щеглов вздохнул и снова укрылся тулупом.
"Найдет ли Гришин хутор? Пожалуй, напрасно я его отпустил, - заплутается, замерзнет". Вспомнилась Устя. "Наверное, дожидается. Все же удивительно: живут-живут люди каждый сам по себе, потом случайно встречаются, влюбляются, женятся и недавно чужие становятся роднее родных… В последнее время творится с Устей что-то неладное: то плачет, то чересчур весела, то задумчива… Может быть, ребенок будет, но чего же от меня скрывать? Козочка моя дикая! Надо с ней поговорить… поговорлить… погорить… покорить…".
Щеглов проснулся от пронзительного визга над ухом. Когда визг повторился, то стало понятно, что это не пила визжит, а ржет лошадь. Через минуту послышался оклик:
- Товарищ начальник, живы?
Дверь Щеглову открыла пожилая хозяйка квартиры. Впустив постояльца, она захлопотала у печи, готовя ужин. Блики пламени играли на ее морщинистом лице. Вкусно пахло печеным хлебом, хмелем, богородицыной травкой и тем особенным запахом, который свойствен выскобленным добела некрашеным полам, вымытым бревенчатым стенам, потолкам и вообще жилью, содержащемуся в идеальной чистоте. Радуясь избяному теплу, Щеглов неторопливо раздевался.
- Устя не приходила? - спросил он с недоумением.
- С того дня, как вы уехали, не бывала. Загостилась, видать, у родимой маменьки.
"Досадно! - Щеглов был уверен, что Устя встретит его, спешил, и вот - не встретила. - Говорил же, что на четвертый день приеду обязательно!"
После ужина Щеглов прошел в горницу, лег и сразу уснул хорошим крепким сном усталого человека. Последней мыслью было: "Утром Устя разбудит".