10
По высокой старинной лестнице они спустились вниз. От выпитого у Евгения кружилась голова, но он старался идти прямо, не позволял Наташе поддерживать его. На улице у подъезда увидели длинную легковую машину. Хмелев подбежал к ней, пошептался с водителем и, открыв заднюю дверцу, пригласил Наташу:
- Пожалуйста!
Девушка пригнула голову, осторожно переступила порожек и опустилась на заднее сиденье. Рядом сел Евгений и захлопнул дверцу. Машина тронулась с места и понеслась по затемненным улицам Москвы.
Наташа не прилегла на спинку, не облокотилась на подлокотник, а примостилась на самом краешке сиденья - прямая, настороженная. Казалось, вот-вот она крикнет водителю: "Остановите!" - и выскочит из машины.
Хмелев обнял ее, привлек к себе, поцеловал в мочку правого уха и стал шептать:
- Ты хорошая. Очень… Я люблю тебя!..
Евгений прижимался к Наташе, целовал руки, шептал на ухо нежные слова, а она сидела и словно в лихорадке дрожала всем телом. Всю дорогу, пока они ехали до Измайловского поселка, ее бил нервный озноб.
Ехали довольно долго. Миновали Политехнический музей, улицу Чернышевского, сад Баумана, Елоховскую церковь, а конца пути еще не было видно. Евгений быстро хмелел. Он теперь все реже и реже говорил с Наташей, а потом, склонив голову ей на плечо, и совсем притих.
Наконец машина остановилась у четырехэтажного кирпичного дома.
- Приехали! - сказал водитель.
- А, что?.. - очнувшись, спросил Хмелев.
- Первомайская. Вы в этом доме живете?
Евгений открыл дверцу, затуманенным взором посмотрел на дом.
- А черт его знает… вроде в этом, - ответил он и, достав из кармана деньги, расплатился.
- Счастливо! - крикнул им водитель и, развернувшись, поехал назад.
- Привет вашей маме! - махнул в сторону машины Евгений и взял Наташу под руку.
Когда они подошли почти к самой двери, из темного подъезда вышла пожилая женщина и преградила им путь. Она была в мужском пиджаке, перепоясанном широким ремнем. На боку у нее висел противогаз в брезентовом чехле.
- Стой! Кто такие? - В темноте женщина не сразу узнала своего соседа по квартире.
- Тетя Настя, это ж я, Евгений.
Женщина шагнула вперед и близорукими глазами всмотрелась в лицо Хмелева.
- И вправду ты. А эта?..
- Это моя жена.
- Жена?.. - в замешательстве переспросила соседка и, обернувшись, посмотрела на лестницу, ведущую к их квартире.
- Да, мы только сегодня поженились. Знакомьтесь, Наташа, - представил он соседке свою невесту. - А это - тетя Настя. Самая строгая и самая лучшая женщина в мире!
- Женя, ты… там…
Соседка хотела что-то сказать Хмелеву, о чем-то предупредить его, но не знала, как это сделать. Она не могла говорить в присутствии Наташи.
- Ты, Женя…
- Ладно, тетя Настя, потом, потом… - сказал Евгений и, поддерживая Наташу под руку, стал подниматься по лестнице.
На третьем этаже он достал из кармана ключи, открыл входную дверь и ввел Наташу в прихожую. Здесь он снова обнял Наташу, поцеловал ее и подвел к своей комнате. Наташа заметила, что из-под двери пробивался свет.
- Что за черт, неужели я забыл выключить лампу!.. - воскликнул Евгений и английским ключом попытался отомкнуть замок. Но дверь оказалась незапертой. Он распахнул ее и пропустил Наташу вперед.
- Входи…
Наташа вошла в комнату и… остолбенела. Напротив нее, в кресле, сидела молодая темноволосая женщина, в цветастом халатике, с полуобнаженной полной грудью. Нервно покачивая ногой, она вопросительно смотрела ей в глаза. "Ну, что скажешь, милая?" - можно было прочесть в ее взгляде.
Наташа смотрела на эту женщину и не знала, что делать. Конечно же, перед ней сидела любовница Хмелева. Это можно было понять сразу - по ее независимой позе, взгляду, по халату и женским комнатным туфлям… У нее, конечно, имеется и ключ от квартиры. Она приходит к нему и уходит, когда ей вздумается. Вот почему при виде их так смутилась его соседка! Она хотела сказать ему об этой женщине, хотела предупредить, что ему нельзя входить в дом с другой женщиной. Нельзя, если даже эта другая - его невеста. Хотела, но не смогла…
По мере того как до сознания Наташи начал доходить смысл всего происшедшего, как она стала понимать весь ужас своего положения, от ее лица постепенно начала отливать краска. Ее охватило такое бешенство, что она готова была тут же, на месте, уничтожить своего обидчика. Резко обернувшись назад, она бросила гневный взгляд на Хмелева и с угрозой спросила:
- Ты куда меня привел?..
- Понимаешь, я…
- Мне не нужны твои оправдания! Я тебя спрашиваю только об одном: зачем ты меня привел сюда?
Хмелев, словно рыба, выброшенная из реки на берег, только беззвучно открывал рот и заглатывал воздух. Наташа с минуту смотрела на него с омерзением, потом оттолкнула его от входа, в слезах выскочила в прихожую, оттянула защелку замка, настежь распахнула наружную дверь и сломя голову ринулась вниз по лестнице.
Евгений выбежал вслед за ней на лестничную площадку.
- Наташа, погоди! Постой!
В ответ он услышал только, как там, внизу, хлопнула дверь. Он хотел последовать за Наташей, но не сделал этого, так как знал, что она не станет разговаривать с ним, слушать его оправдания. Разве она сможет поверить, что с этой женщиной он порвал очень, давно? Да, одно время она приходила к нему каждый день. Имела свой ключ, чувствовала себя как дома. Потом между ними все кончилось, и они не виделись больше года. Кто мог подумать, что эта взбалмошная баба выкинет такой номер - безо всякого предупреждения, без предварительного звонка заявится к нему…
"Все испортила, стерва! Все!.." - наливаясь гневом, подумал он и направился в свою комнату.
11
Стрелки будильника не показывали еще и четырех часов, а Надежда Васильевна уже была на ногах. Запахнув на груди пестрый байковый халатик, она направилась к комнате дочери, осторожно открыла дверь и переступила через порог. В комнате никого не было. Постель Наташи не разобрана.
"Не приходила, значит…" - пятясь назад и прикрывая дверь, с горечью думала мать. Собственно, Ермакова могла бы и не заглядывать к дочери. Она вчера вечером приехала из Березовска и, не застав Наташу дома, стала звонить ее подругам, спрашивать, не знают ли они, где ее дочь. Но никто не мог сказать ей ничего определенного. Никто из них не видел ее в этот день.
Надежде Васильевне ничего не оставалось, как набраться терпения и ждать. До двух часов ночи она не смыкала глаз, прислушивалась к каждому шороху на лестничной клетке, к каждому скрипу, думала, что вот-вот откроется дверь и войдет ее дочь. Но так и не дождалась ее.
"Куда же она подевалась?.. А может, заночевала у какой-нибудь новой подруги? - Эта мысль немного успокоила ее. - Как же я об этом раньше не подумала? Ничего, переночует, а утром явится домой".
Ермакова прилегла на диван, подложила под голову маленькую подушечку и задремала. Если бы во время этого короткого и чуткого сна кто-нибудь вошел в квартиру, она обязательно услышала бы. И тем не менее сейчас, поднявшись с дивана, она не утерпела, заглянула в комнату дочери. А вдруг она так крепко заснула, что не слышала, как открылась дверь и как вошла Наташа.
Надежда Васильевна постояла еще немного возле спальни, затем ее потянуло к комоду, на котором в красивой деревянной рамке стояло фото мужа. Она всегда поступала так, когда ей было трудно. Хотелось еще раз взглянуть на верного друга, вспомнить совместно прожитые годы, пожаловаться на судьбу.
Она с грустью смотрела на фотографию и вспоминала, как они вместе с дочерью два года назад провожали его на финскую кампанию. Перед ее глазами возникли перрон вокзала, огромный состав товарных вагонов, в одном из которых в тот осенний день уезжал на фронт ее муж - Петр Иванович Ермаков. Он стоял у вагона и виновато смотрел на нее и Наташу. Надежда Васильевна помнила, каким неуклюжим выглядел Петр в новой цигейковой ушанке, в грубой, топорщившейся шинели и больших кирзовых сапогах. Когда эшелон тронулся, он, сильно волнуясь, обнял двумя руками их с дочерью, поцеловал и вскочил в вагон… Поезд, набирая скорость, уходил от них все дальше и дальше. Петр высунулся из вагона и, махая рукой, что-то кричал им, но слов его уже нельзя было расслышать. Они с дочерью бежали вслед удаляющемуся поезду, махали платочками и тоже что-то кричали и на ходу вытирали свои заплаканные лица…
"Эх, Петр, Петр!.. Подвел ты меня, милый. Очень подвел. Оставил меня одну со взрослой дочкой. А как я одна справлюсь с ней, подумал ты об этом?.. Не подумал? Вот то-то и оно… - мысленно упрекала мужа Ермакова. - Если бы ты был с нами, все было бы иначе. Ты же знаешь, как она тебя любила. Тебе она скорее открыла бы душу, хоть ты и мужчина. А мне… Видно, не все говорит она мне, не все думы выкладывает передо мной. Вот чувствую сердцем, что с девкой что-то неладное творится, а что - не знаю…"
Щелкнул замок наружной двери. В квартиру вошел кто-то. Надежда Васильевна вскочила с места, выбежала в прихожую и у порога увидела дочь, С того момента, когда они виделись в последний раз, прошло всего шесть дней. Но за это короткое время, Наташа так сильно изменилась, что ее трудно было узнать.
В первую минуту Надежде Васильевне пришла в голову мысль о том, что Наташа попала под бомбежку. Она даже подумала, что ее вместе с другими завалило в каком-нибудь подвале и, пока к ней пришли на помощь, она пережила много тяжелых минут, была, быть может, на волоске от смерти.
Но когда она перевела свой взгляд с ее лица на совершенно чистое вечернее платье, на незапыленные лаковые туфельки, ей в голову пришла другая мысль. Она теперь знала, что с дочерью случилась беда. Теперь она думала только о том, что ее дочь не ночевала дома. И была она не у подруг, не у знакомых, а у мужчины. Для него она и надела свой лучший наряд.
- Ты… Ты где была? - еле сдерживая себя, спросила Надежда Васильевна.
Наташа не ответила. Она смотрела на, мать так, словно впервые видела ее. Этот безразличный, усталый взгляд, это молчание еще больше взвинтили Надежду Васильевну.
- Где ты была, я тебя спрашиваю?! - с угрозой еще раз спросила мать. - Ты!.. Тебя убить мало за твои ночные похождения!
- Убей… Ты даже не знаешь, какое доброе дело сделаешь для меня… - безразличным тоном ответила Наташа и усталой походкой, волоча за собой газовый шарфик, побрела в свою комнату.
Сердце Надежды Васильевны дрогнуло. Все ее прежние догадки показались теперь неправдоподобными и ничтожными. По отрешенному тону дочери, по ее словам Надежда Васильевна поняла, что с Наташей произошло что-то еще более страшное. Случилось, видимо, такое, после чего человек уже не дорожит ничем, даже собственной жизнью.
"Вместо того чтобы выслушать дочку, приласкать ее, сказать умное слово, ты, старая, бездушная женщина, начинаешь ругаться, грозишь ей…" - направляясь вслед за Наташей, мысленно ругала себя мать.
Минутой позже Надежда Васильевна вошла в спальню. Наташа, уткнувшись головой в подушки, лежала на неразобранной постели и плакала. Плечи ее судорожно вздрагивали. Надежда Васильевна подтянула к кровати стул, села и стала молча гладить дочь.
- Успокойся, Наташа. Успокойся и расскажи, что случилось?
Наташа продолжала всхлипывать.
- Не хочешь поделиться своим горем с матерью?.. Ну, что ж… Дело твое. Значит, не любишь, не видишь во мне друга. А я-то считала, что мы с тобой большие друзья. Что делим пополам и наше горе, и радость. Выходит, ошиблась.
- Молчи, мама, - сквозь слезы с волнением проговорила Наташа. - Молчи. Об этом… О том, что случилось, что я видела своими глазами, невозможно говорить… После этого нельзя жить!..
- Не говори глупостей.
- Нет, это не глупости, мама. Как он мог дойти до такой мерзости!.. Пасть так низко!.. Ведь он же говорил, что любит, что не может жить без меня. Разве можно говорить одно, а делать другое?..
Из путаных слов Наташи Надежда Васильевна в конце концов начала понимать, что произошло с ее дочерью за последние сутки.
- Он много пил, много говорил о своей любви ко мне. Потом стал настаивать, чтобы я поехала к нему. Я не хотела ехать. После этого он снова напомнил, что через три дня он уезжает на фронт.
- И ты согласилась?
- Да. Я подумала: раз мы завтра, то есть сегодня, поженимся, то я не вправе… Но не в том дело, что я поехала к нему. Не это самое страшное. Самое ужасное то, что у него уже была женщина. И может быть, не одна… Он запутался в них. Он привез меня к себе в то время, когда у него была другая женщина. Она была в распахнутом халате. Почти голая. Она сидела и ждала Евгения. Понимаешь? В его комнате сидела женщина, ждала его, а он привез туда другую. Привез меня, которой клялся в любви!.. На которой хотел жениться!.. Разве это не ужасно? Если бы раньше мне кто-нибудь рассказал такое, я не поверила бы! Никогда не поверила бы!..
Надежда Васильевна тяжело вздохнула.
- Я… Я одна виновата во всем, что произошло. Я не должна была оставлять тебя одну. Не должна была уезжать в Березовск.
- При чем тут ты, мама?.. Я же не маленькая.
- Да, конечно. Ты не маленькая. Но ты еще не знаешь жизни. А главное - не можешь отличить хорошего человека от плохого.
- А ты?.. Ты можешь?
- Не знаю. Во всяком случае, я не с такой меркой подхожу к людям, с какой подходишь ты. Что тебя привлекало в Хмелеве? Его внешность. Умение одеваться, хорошо говорить, казаться остроумным, играть на рояле, петь. Вот и все его качества. Все это хорошо. Но этого ведь мало. У человека должна быть еще и красивая душа. Он должен быть прежде всего человеком.
- Боже мой, какая я дура! Ведь ты говорила мне, что не веришь в его искренность, в его глубокие чувства. Говорила, а я не верила, не послушалась тебя. Продолжала встречаться с ним и даже согласилась выйти за него замуж.
- И это в такое страшное время! Кругом идет война, люди думают только о том, чтобы как-нибудь отбиться от фашистов, отстоять от врагов свою землю, а вы… Нет, больше ты не останешься здесь ни одной минуты. Поедешь со мной в Березовск.
- А институт?
- Ничего, доучиваться будешь после войны. Да и не до учебы сейчас. Ты сама говорила, что половина ваших студентов ушла на фронт…
12
Темно. Тихо. Ни огонька в окнах домов, ни звука. Только изредка по улицам проезжают конные патрули. Приглушенно цокают копыта, да слышатся строгие окрики: "Стой! Документы!" И опять цокот копыт…
Иван Антонович Воронов, рослый, сухощавый человек в военной форме, вышел из подъезда старинного дома. Он остановился и посмотрел на угловое окно второго этажа. В это время по стене дома скользнул луч прожектора, и за окном с приподнятой темной шторой он увидел женщину в накинутом на плечи теплом платке. Она стояла и молча смотрела на него. Воронов помахал ей рукой и, повернувшись, решительно зашагал по улице.
Месяц назад началась эвакуация завода, срочно демонтировали оборудование цехов, грузили на платформы и в сопровождении рабочих направляли на восток. В разгар этой работы случилось непредвиденное - на завод с фронта стали прибывать поврежденные в бою танки. Их надо было немедленно восстанавливать, возвращать в строй. Но как это сделать, когда завод остановлен и станки вывозятся?
- Надо часть оборудования оставить на месте и приступить к ремонту танков. Другого выхода нет, - сказал Воронов на совещании у директора. С ним, заместителем секретаря парткома, согласились.
На этом же совещании решили из добровольцев организовать отряд народного ополчения. Командиром этого отряда назначили Воронова.
Теперь Иван Антонович так был загружен всякими неотложными делами, что по целым неделям не появлялся дома. И работал, и ел, и спал на заводе. Работал и за себя, и за секретаря парткома, который находился в больнице. Нужно было заботиться о том, чтобы эвакуируемые на восток рабочие и их семьи были обеспечены продовольствием на дорогу. Приходилось ездить в различные военные организации, доставать оружие и обмундирование для отряда народного ополчения, налаживать питание. А к вечеру он отправлялся на площадь перед заводом, где после многочасовой смены рабочие проходили военную подготовку.
Вчера вечером его вызвали на совещание в Московский комитет партии. Перед собравшимися выступил секретарь ЦК. Он сказал, что обстановка на фронте резко ухудшилась, над Москвой нависла угроза. Чтобы отвести эту угрозу, необходимо всех москвичей поднять на защиту города. Москва должна направить на фронт боевые резервы, в которых нуждались войска Западного фронта, и в то же время резко увеличить производство военной техники, вооружения и боеприпасов.
Воронов тут же попросил разрешения уйти на фронт с отрядом, сформированным из рабочих завода. Тем более что на следующий день на завод после болезни должен был вернуться секретарь парткома Колчин. Просьба Воронова была удовлетворена. Прямо с совещания он отправился оформлять документы, потом забежал на несколько минут домой, переоделся и сейчас вот снова шел на завод…
- Стой! Пропуск!
Воронов поднял голову и прямо перед собой увидел двух патрульных - пожилого рабочего с усталым, строгим лицом и молодого капитана милиции. У обоих за плечами были винтовки, а на рукавах - красные повязки. Иван Антонович предъявил ночной пропуск и воинское удостоверение. Капитан, осветив фонариком документы, внимательно прочел их. Потом стал вглядываться в фотографию.
- Товарищи, нельзя ли поскорее? Я очень спешу.
- Нельзя, - отрезал милиционер. - Это ваша фотография на удостоверении?
- Конечно. Разве вы не видите?
- Не вижу. На ней вы совсем не похожи на себя. Посмотрите сами.
Воронов всмотрелся в маленькую карточку.
- Да, действительно. Мало похож. Когда выдавали удостоверение, с собой у меня была только эта, любительская. Потому…
- Потому и непонятно, гражданин.
Милиционер подошел к стене дома, открыл металлическую дверцу ящика, в которой находился служебный телефон, и позвонил на завод, стал выяснять, действительно ли Воронов работает там.
Потом капитан вернул Воронову документы.
- Вы что, только этой ночью получили удостоверение?
- Да. И обмундировался только что.
- То-то я смотрю, не очень складно сидит на вас форма, - заметил рабочий.
Воронов улыбнулся.
- Не обмялась еще. Да и отвык я от нее. С финской не надевал.
- Понятно.
Патрульные откозыряли Воронову и пошли дальше. Иван Антонович не успел сделать и несколько шагов, как из репродукторов послышалось: "Граждане, воздушная тревога!.. Воздушная тревога!"
Воронов ускорил шаг. Ему не хотелось спускаться в бомбоубежище, да и времени не было. Уже через несколько секунд завыли сирены. Вскоре загромыхали зенитные орудия. С крыш домов, с балконов застрочили спаренные и счетверенные пулеметы.
Воронов, перескакивая через груды обвалившейся штукатурки, кучи кирпича, бежал вперед. Он то забегал в подворотню или открытый подъезд, пережидал минуту-другую, то снова устремлялся вперед. Несмотря на бомбежку, по улице неслись грузовики с бойцами в касках, мчались юркие, быстроходные мотоциклы с выставленными вперед стволами ручных пулеметов, двигалась артиллерия, тяжело ползли приземистые танки.