Очерк К. Чапека "Как ставится пьеса" первоначально печатался на страницах газеты "Лидове новины" (1925) и журнала "Розправы Авентина" (1925), где была опубликована часть главы "Путеводитель по закулисному миру". Для первого книжного издания (Прага, 1925) К. Чапек написал "Введение", вступительные пассажи к главам "Премьера" и "Путеводитель по закулисному миру", а Иозеф Чапек – главу "Техника сцены".
Содержание:
Введение 1
Начало 1
Распределение ролей 1
Режиссёрская трактовка 2
Чтение в лицах 2
Репетиция 2
Продолжение репетиций 3
Пьеса созрела 3
Генеральная репетиция 4
Генеральная репетиция в разгаре 4
Техника сцены 5
Премьера 6
После премьеры 8
Путеводитель по закулисному миру 8
"Там, наверху" 8
Труппа 8
Статисты 9
Сценариус 9
Суфлёр 9
Рабочий у занавеса 9
Пожарные 9
Бутафор 9
Осветитель 9
Мастер сцены 9
Рабочие сцены 10
Мебельщики 10
Костюмеры 10
Разные работники 10
Абонированные зрители 10
"Свой автор" 10
Зрители генеральных репетиций 10
Примечания 10
Карел Чапек
Как ставится пьеса
Введение
В настоящем кратком, но поучительном обозрении нам хотелось бы рассказать авторам, публике и даже критикам о том, как возникает спектакль, какие метаморфозы претерпевает пьеса, прежде чем она, подобно бабочке, торжественно выпорхнет из кокона на премьере. Мы не намерены притворяться, что понимаем театр; его не понимает никто – ни люди, состарившиеся на подмостках, ни самые искушённые директора театров, ни даже газетные рецензенты. Господи боже мой, если бы драматург мог заранее знать, будет ли его творенье иметь успех! Если бы директор мог предсказать, даст ли оно сбор! Если бы у актёра были какие-нибудь предзнаменования о том, удастся ли ему роль… тогда, о, тогда в театре можно было бы работать спокойно и уверенно, как в столярной мастерской или на мыловаренном заводе. Но театр сродни военному искусству и азартной игре в рулетку – никто заранее не знает, какой получится спектакль. Не только на премьере, но и каждый последующий вечер свершается чудо, заключающееся в том, что пьеса вообще идёт и что она доигрывается до конца. Ибо театральный спектакль – это не столько выполнение намеченного замысла, сколько непрерывное преодоление бесчисленных и неожиданных препятствий. Каждая планка в декорациях, каждый нерв в человеке могут внезапно лопнуть, и, хотя они обычно не лопаются, атмосфера в театре всегда остаётся напряжённой. Иначе просто не может быть.
Итак, здесь не будет речи о драматургическом искусстве и его тайнах, но лишь о ремесле театра и его секретах. Разумеется, более благодарной задачей было бы рассуждать о том, каким театр должен быть в идеале, как следовало бы его преобразить. Но всякие разговоры об идеале отвлекают нас от сложной и хаотичной действительности.
Не будем толковать о коллективной драматургии или сценическом конструктивизме – в театре всё возможно, это дом чудес. И самое главное чудо – это, конечно, то, что спектакли вообще идут. И если в половине восьмого поднимается занавес, будьте уверены – это или счастливая случайность, или прямое чудо.
И хотя мы не поддались соблазну говорить здесь об Искусстве с большой буквы, воздадим же славу живой театральной Музе хотя бы в этом введении. Вы увидите её, бедняжку, отнюдь не в ореоле. Вы познакомитесь с ней, измученной репетициями, простуженной, терпящей всевозможные передряги, познавшей утомительный труд, зубрёжку и обескураживающую изнанку театральной жизни. И когда она появится перед вами на сцене в сиянии огней и искусном гриме, вспомните, что она перенесла. Что ж, это тоже будет глубоким пониманием драматического искусства.
За сценой, под сценой и над сценой есть, кроме актёров, ещё и другие люди, которые вместе с ними тянут и толкают фургон Феспида . Хотя они выполняют эту миссию весьма прозаически, в обыкновенных пиджаках или синих спецовках, – они играют немаловажную роль в создании спектакля. Поэтому да будут и они прославлены в нашем обзоре.
Начало
В самом начале, в зародыше, пьеса, конечно, возникает вне театра, на письменном столе честолюбивого автора. В театр она попадает впервые, когда автору кажется, что пьеса готова. Разумеется, вскоре (примерно через полгода или около того) выясняется, что пьеса не готова, и в лучшем случае её отправляют обратно автору с предложением сократить и переделать последний акт. По каким-то необъяснимым причинам переделке всегда подлежит именно последний акт; и всё же именно этот акт не удаётся на сцене, в чём критики с завидным единодушием усмотрят слабость пьесы. Можно только удивляться, что, невзирая на такой печальный опыт, драматурги продолжают упорно добиваться, чтобы у их пьес был последний акт… Может быть, вообще не следовало бы писать последних актов. Что, если взять за правило сразу же отрезать их, как обрезают хвост молодым бульдогам, чтобы он не портил им фигуры… Или играть наоборот, сначала последний, а в конце – уж первый акт, ибо, как известно, первый акт обычно признаётся лучшим. Короче говоря, надо что-то предпринять, чтобы с драматургов было снято заклятье последнего акта.
Когда последний акт дважды или трижды переделан и пьеса принята к постановке, для автора начинается период ожидания. Автор перестаёт писать и вообще чем-либо заниматься, не может ни читать газеты, ни витать в облаках, ни спать или ещё как-нибудь убивать время и живёт в лихорадке ожидания: будет ли моя пьеса поставлена, когда она будет поставлена, как она будет поставлена – и так далее. С таким автором совершенно невозможно разговаривать. Только очень закалённые авторы умеют подавить волнение и сделать вид, будто они иногда думают о чём-нибудь другом. Автору, конечно, хотелось бы, чтобы, пока он пишет пьесу, над ним стоял запыхавшийся театральный курьер и твердил, что господа из дирекции просят, ради бога, прислать последний акт, что послезавтра премьера и ему, курьеру, просто не велено возвращаться без последнего акта и т.д., и т.п. Но так не бывает. Принятая пьеса должна вылежаться в театре. Она там как бы вызревает и пропитывается запахом театра. Полежать ей нужно и для того, чтобы потом можно было анонсировать её как "с нетерпением ожидаемую новинку". Некоторые авторы нетактично пытаются нарушить процесс дозревания личными просьбами и напоминаниями, которые, к счастью, остаются безрезультатными. Всё должно идти естественным путём. Когда пьеса достаточно вылежится и даже начнёт попахивать, её пора подавать на сцену, то есть сперва в репетиционный зал.
Распределение ролей
Разумеется, прежде чем начать репетиции, надо распределить роли. И здесь автор приобретает полезный опыт, убеждаясь, что это не так-то просто. Допустим, в пьесе восемь ролей – три женских и пять мужских. Для этих восьми ролей автор наметил восемь или девять лучших актёров театра, заявив, что "специально для них и писал пьесу", что именно их представлял себе в этих ролях. Он готов вызвать с того света Мошну , чтобы тот тоже сыграл ему одну рольку, "хоть и маленькую, но очень для меня важную!". Итак, он передаёт своё предложение режиссёру, а от режиссёра оно поступает "наверх".
"Наверху" оказывается, что:
1) актриса А. не может играть главную роль, так как уже получила главную роль в другой пьесе;
2) актриса Б. с оскорблённым видом возвращает предложенную ей роль: это совсем не её амплуа;
3) молодой актрисе В. нельзя дать роль, намеченную автором, потому что она играла на прошлой неделе и теперь очередь актрисы Г.;
4) актёру Д. нельзя дать главную мужскую роль, надо дать её актёру Е., потому что этот последний претендовал на роль Гамлета, но её отдали актёру Ж.;
5) зато актёру З. можно дать пятую роль, но он с негодованием отвергает её и страшно зол на автора за то, что не получил четвёртой роли, которая как раз в его жанре;
6) актёра И. надо беречь – он сейчас простужен в результате какого-то конфликта с художественным руководителем;
7) актёру К. нельзя поручить роль № 7 потому, что лучшего исполнителя не найти для отвергнутой роли № 5. Это, правда, не его амплуа, но он "как-нибудь стерпит".
8) восьмая роль – разносчик телеграмм – охотно будет поручена актёру, которого предложил автор.
В итоге получается, что роли распределены не только иначе, чем представлял себе неопытный автор, но ещё и так, что обижены все актёры, которые не могут простить автору, зачем он лично не распределил им роли.
С того момента как роли розданы, в театре складывается обычно два мнения: одно – что в пьесе отличные роли, но ансамбль подобран никудышный, другое – что роли плохи и из пьесы, хоть лопни, ничего путного не сделаешь.
Режиссёрская трактовка
Режиссёр, которому поручена пьеса, исходит из здравой предпосылки, что "вещь надо поставить на ноги", – иными словами, перекроить всё, что там накропал автор.
– Я, видите ли, представлял себе этакую тихую камерную пьесу, – говорит автор.
– Это не годится, – отвечает режиссёр. – Её надо подать совершенно гротескно.
– Клара – запуганное, беспомощное существо, – поясняет далее автор.
– Откуда вы взяли? – возражает режиссёр. – Клара – ярко выраженная садистка. Взгляните, на странице тридцать семь Данеш говорит ей: "Не мучь меня, Клара!" При этих словах Данеш должен корчиться на полу, а она будет стоять над ним в истерическом припадке. Понимаете?
– Я совсем не так представлял себе всё это, – защищается автор.
– Это будет лучшая сцена, – сухо объявляет режиссёр. – Иначе у первого акта не было бы впечатляющей концовки.
– Сцена изображает обычную комнату городского типа, – продолжает автор.
– Но там должны быть какие-нибудь ступени или помост.
– Зачем?
– Чтобы Клара могла стать на них, когда она восклицает: "Никогда!" Этот момент надо акцентировать, понимаете? Минимум трёхметровые подмостки! С них потом в третьем явлении прыгнет Вчелак.
– А зачем ему прыгать?
– Потому, что там ремарка "врывается в комнату". Это одно из самых сильных мест. Видите ли, пьесу надо оживить. Не хотите же вы, чтобы у нас получилась заурядная, нудная канитель?
– Разумеется, нет! – спешит ответить автор.
– Ну, вот видите!
Для того чтобы ещё больше открыть вам тайны драматургии, скажу, что творчески настроенный автор – это такой, который не хочет связывать себя условиями сцены, а творчески настроенный режиссёр – тот, который "не намерен идти на поводу у текста". Что касается творчески настроенного актёра, то он, бедняга, не имеет другого выбора, как или играть по-своему (в этом случае говорят о режиссёрской недоработке), или во всём слушаться режиссёра (тогда говорят о пассивности актёра).
И если на премьере случайно никто из актёров не запнётся в монологе, не свалится плохо закреплённая кулиса, не перегорит прожектор и не произойдёт какая-нибудь другая авария, критика с похвалой напишет, что "режиссура была добросовестная". Но это чистая случайность.
Однако, прежде чем говорить о премьере, надо пройти чистилище репетиций.
Чтение в лицах
Если вы намерены написать или уже написали пьесу, не советую вам ходить на её первое чтение в театре. Впечатление получите самое удручающее.
Собираются шесть – восемь актёров, все они выглядят смертельно усталыми, зевают и потягиваются. Одни сидят, другие стоят, и все тихонько кашляют. Во всеобщем унынии проходит с полчаса, наконец режиссёр возглашает:
– Начинаем.
Изнурённый ансамбль рассаживается у расшатанного стола.
– "Посох паломника", комедия в трёх действиях, – начинает режиссёр скороговоркой. – Бедно обставленная комната. Направо двери в переднюю, налево в спальню. Посередине стол и прочее. Входит Иржи Данеш…"
Молчание.
– Где пан Икс? – сердится режиссёр. – Что он, не знает, что у нас чтение в лицах?
– Репетирует на сцене, – хмуро бурчит кто-то.
– Ах, так! Тогда я буду читать за него, – решает режиссёр. – "Входит Иржи Данеш". "Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное"… Клара!
Молчание.
– Чёрт побери, где Клара?
Молчание.
– Где пани Игрек?
– Кажется, болеет, – мрачно предполагает кто-то.
– Уехала на халтуру, – провоцирует другой.
– Мари вчера говорила мне, – начинает кто-то, – что у неё…
– Ладно, я прочту за неё, – вздыхает режиссёр и во весь дух, точно его подхлёстывают, читает диалог Данеша и Клары. Никто его не слушает. На другом конце стола завязывается тихий разговор.
– "Входит Катюша…" – выпаливает наконец с облегчением режиссёр.
Молчание.
– Слушайте, мадемуазель, – сердится режиссёр, – будьте повнимательнее! Ведь вы Катюша?
– Я знаю, – отвечает инженю.
– Ну так читайте. "Первый акт. Входит Катюша".
– Я забыла роль дома, – мило заявляет Катюша.
Режиссёр произносит что-то страшное и сам отбарабанивает диалог Катюши и Клары в темпе, в котором дьячок читает заупокойную на бедных похоронах. Один только автор пытается слушать, никто не проявляет ни капли интереса.
– "Входит Густав Вчелак", – хрипло кончает режиссёр.
Один из актёров спохватывается и начинает искать в карманах пенсне; найдя, он листает роль.
– Какая страница?
– Шестая.
Актёр переворачивает страницу и начинает бубнить свою роль мрачным, замогильным голосом.
"Господи боже мой, – ужасается автор, – и это удалой бонвиван!"
Режиссёр, заменяющий Клару, и актёр, играющий удалого бонвивана, обмениваются заунывными репликами, которые должны быть искромётным диалогом.
– "Когда вернётся ваш сурпуг…"– уныло произносит бонвиван.
– Супруг! – поправляет режиссёр.
– У меня здесь "сурпуг", – настаивает актёр.
– Это ошибка машинистки. Исправьте.
– А пускай она переписывает как следует! – обиженно говорит актёр, царапая карандашом в тексте.
Агонизирующий ансамбль постепенно набирает ходу и наконец несётся вскачь. Вдруг – стоп! в одной роли не хватает фразы. Снова стоп! – здесь купюра: от слов "…была первая любовь" до "вам нравится это блюдо?". Ещё раз стоп: перепутаны роли… Поехали дальше. Косноязычно, торопливо, заунывно звучит текст "нетерпеливо ожидаемой новинки". Актёры, закончившие свою роль, встают и уходят, даже если до конца пьесы осталось три страницы. Никого не интересует, чем кончится интрига. Наконец звучит последнее слово и наступает молчание – первые интерпретаторы взвешивают и обдумывают пьесу.
– А какое мне надеть платье? – среди удручающего молчания восклицает героиня.
Автор, пошатываясь, устремляется прочь, подавленный уверенностью, что во всей истории театра не было ещё такой скверной, безнадёжно унылой пьесы.
Репетиция
Следующий этап – репетиции.
– Здесь двери, – режиссёр тычет в пустое пространство, – вешалка – другие двери. Стул – это диван, а другой стул – окно. Вот этот столик – пианино, а вот тут, где пустое место, – стол. Всё. Вы, сударыня, войдёте в двери и остановитесь у стола. Так, хорошо. В другие двери входит Иржи Данеш. Что за чертовщина, где опять пан Икс?
– Репетирует на сцене, – сообщают два голоса.
– Ну так я изображу Данеша, – вздыхает режиссёр и вбегает в воображаемые двери. – "Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное…" Сударыня, сделайте три шага мне навстречу и изобразите лёгкое удивление. "Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное…" Потом Данеш должен будет подойти к окну. Не садитесь, пожалуйста, на стул – это же окно. Итак, ещё раз. Вы входите слева, а Данеш вам навстречу. "Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное…"
– "Отнюдь нет, отец мой, – читает Клара по бумажке, – я его не видела с утра…"
Режиссёр столбенеет.
– Что вы читаете?
– Первый акт, вторая страница, – спокойно отвечает Клара.
– Ничего подобного там нет! – кричит режиссёр и вырывает у неё роль. – Где это?.. "Отнюдь нет, отец мой…" Но это… Сударыня, это же из другой пьесы!
– Вчера мне прислали это, – безмятежно говорит сударыня.
– Возьмите пока пьесу у сценариуса и будьте повнимательней. Итак, я вхожу справа…
– "Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное…" – начинает актриса.
– Это не ваша реплика! – приходит в отчаяние режиссёр. – Вы сами Клара, а не я!
– Я думала, это монолог, – возражает Клара.
– Никакой не монолог. Я вхожу и говорю: "Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное…" Итак, внимание! "Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное…"
– А какая у меня будет причёска? – осведомляется Клара.
– Никакая! "Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное!.."
– "Уте с табак трясло", – по складам читает Клара.
– Что-о-о?
– Тут неразборчиво…
– О, господи боже мой! – стонет режиссёр. – Там написано: "Что с тобой стряслось?" Читайте же как следует!
Клара берёт в свидетели весь ансамбль, что в её копии это больше похоже на "Уте с табак трясло". Когда дискуссия по этому поводу закончена, режиссёр в пятый раз вбегает в воображаемые двери и, как горячечный больной, хрипит: "Клара, со мной приключилось нечто необыкновенное…"
Автор с отвращением чувствует, что в мире ещё не бывало более нелепой и топорной фразы. Никогда, никогда уже не распутается этот хаос, никогда мир не опомнится от потрясающего факта, что "приключилось нечто необыкновенное". Никогда пьеса не двинется дальше…
– "Входит Катюша", – заявляет режиссёр.
– М-м-м-м! – раздаётся сзади, где Катюша одновременно поедает сосиску, танцует пасодобль и трещит без умолку.
Бац! Два стула летят кувырком. Катюша стоит посередине зала и держится за коленку.
– Катюша вошла, – объявляет она. – Мать честная, ну и стукнулась же я!
– Вы должны выйти слева, – поправляет режиссёр.
– Не могу, – жалуется Катюша – я ушибла ногу.
– Ладно, внимание! – кричит режиссёр. – "Входит Густав Вчелак".
Густав Вчелак смотрит на часы.
– Мне пора репетировать на сцене, – говорит он ледяным тоном. – И так я торчал здесь целый час. Моё почтение.