Несмотря на то что многое в этом романе весьма привлекательно, в целом он не мог выполнить той задачи, которую ставил перед ним смелый замысел художника.
Жорес очень правильно писал, имея в виду слова ученого Бертеруа, являющегося действующим лицом романа: "Средства науки могут изменить мир в нужную сторону без участия человека-рабочего", что "недостатком, слабостью книга является то, что Золя имеет неопределенное представление о социализме". Если бы он ясно понимал, что "только одно непрестанное и всестороннее воспитание пролетариата способно пробудить в нем сознание его великой исторической роли в подготовке общества будущего", он не мог бы оставить взгляд Бертеруа без критики, разъясняющей его несостоятельность.
Неправильно думать, что "наука одна, без боевого действия масс способна произвести революцию общественного строя… Наука создает возможность новых социальных форм. Но она создает только возможность… Она не может противостоять силе капитализма до тех пор, пока мы не свергнем капитализм".
Ничего нельзя возразить против этих замечаний Жореса, и можно только пожалеть, что художник не извлек из них очень важных для его творчества выводов.
Хотя Золя очень далеко шел в критике капитализма, революционное действие оставалось для него чем-то совершенно неприемлемым и противоестественным.
В предварительных заметках, посвященных "Городам", Золя писал о своем непримиримом отношении к "трем язвам" современного общества: "церкви, казарме, крупной собственности".
Он считал необходимым "уничтожить их, без этого нет республики", "Спасение только в народе… Грядущая революция, которую не надо делать кровавой".
Именно в силу такого отношения к революционному действию, о котором мы говорили, намерения Золя далеко по полностью осуществлялись в написанных им романах, и это накладывало отпечаток на характер тех обобщений, которые даны в "Городах": эти произведения не поднимаются до уровня революционных, социалистических романов, хотя Золя идет именно в этом направлении.
В этот сложный момент творческих исканий, в этот переходный период Золя переживает глубокую внутреннюю революцию. Это связано с его участием в деле Дрейфуса.
13 января 1898 года он опубликовал свое знаменитое "Я обвиняю!.." - обращение к заправилам Третьей республики. Писатель, который не считал для себя целесообразным участвовать в политической борьбе, который не расставался с иллюзией, что возможно глубоко правдивое изображение действительности, совершенно не связанное со жгучими политическими запросами современности, был вынужден прямо и резко вмешаться в политику.
Это был очень острый момент в истории Франции, когда силы реакции готовы были уничтожить демократические завоевания французского народа. В защиту Дрейфуса выступили многие писатели и в том числе Ростан, Прево, Сарду, Анатоль Франс, многие ученые - Олар, Пенлеве, Лависс, Реклю и другие, а также деятели искусства - Моне, Режан, Сара Бернар. На стороне черносотенной реакции оказались Жюль Леметр, Брюнетьер, Бурже, Баррес. Вся литература переживала период крайнего политического возбуждения.
"Дело Дрейфуса, взбудоражившее Францию в годы моей молодости, потрясло меня и вырвало из состояния индивидуалистической инертности", - пишет Анри Барбюс об этом времени, когда передовые французские писатели, ученые, художники, артисты с такой остротой ощутили свою ответственность за судьбы демократии.
Не остался в стороне от этого движения и Золя. Он бросился в схватку со свойственной ему энергией.
Обстановка была весьма неблагоприятной: Золя не получил поддержки со стороны тех сил, на которые он прежде всего мог рассчитывать, - со стороны социалистического движения, которое по разным причинам занимало частью сектантскую, частью оппортунистическую позицию. Тем не менее Золя повел решительное наступление.
В книге "Истина шествует" (1901) собраны его выступления в годы его участия в дрейфусарском движении. Это - великолепная публицистика, в основе которой лежит весь тот опыт исследования буржуазной действительности, который накопил художник-реалист. Особенность этой остро отточенной и наносящей прямые удары публицистики Золя заключается в том, что она продолжает ранее написанные им романы и делает те уничтожающие выводы по адресу буржуазного общества, которые в романах не были сделаны.
Золя выступает как представитель масс, как народный трибун. "У меня только одна страсть - страсть к свету. Я действую от имени человечества, которое столько страдало и имеет право на счастье!" - эти слова могут быть поставлены эпиграфом ко всему, что писал в эти годы Золя.
Реакция травила и преследовала честного писателя, против него был инсценирован судебный процесс, и Золя должен был бежать в Англию, где он провел почти целый год.
Существует интересный документ - рассказ Жореса о том, как он посетил Золя, жившего тогда в окрестностях Лондона под фамилией Паскаль. Вспоминая беседу, которую они вели, Жорес пишет, что на него произвели глубокое впечатление "слона, в которых был виден и писатель прошлого, и писатель будущего - Золя, который описал вчерашний день, и Золя, который мечтал о завтрашнем дне".
"Он поднял занавеску на окне и, разглядывая маленькие дома английских чиновников, сказал:
- Чиновник каждое утро в один и тот же час отправляется на службу, каждый вечер в один и тот же час он возвращается домой. Я хотел все знать о том, что с ним происходит в этот промежуток времени.
В этом был весь Золя прошлого.
Потом он сказал мне, показывая начатую работу:
- Думаю, что следствием кризиса, который я переживаю и который доставляет мне страдания, будет обновление умов и люди с большей уверенностью продолжат поиски справедливости и истины. Я чувствую, что восходят новые светила".
Когда мы сегодня перечитываем документы, собранные в книге "Истина шествует", нас не покидает это чутко отраженное в рассказе Жореса ощущение глубоких перемен, совершавшихся в сознании художника.
Дело Дрейфуса обострило отношение Золя к буржуазной Франции. Приведем хотя бы возмущенное "Письмо в сенат" (1901), в котором Золя клеймит реакцию, пытающуюся замести следы и трусливо избежать серьезных выводов из того социального потрясения, которое произведено было делом Дрейфуса. Он прямо говорит в письме, что этой встряской "все старью устои расшатаны" и в результате "обнаружилось, что старое социальное здание насквозь прогнило и остается помочь ему окончательно рухнуть". Он заявляет, что, таким образом, сдвиги в общественном сознании, происшедшие под влиянием "Дела", "послужили будущему, послужили чистоте и здоровью Франции завтрашнего дня".
Золя разоблачает лицемерие господствующего класса, стремящегося снова обмануть Францию и усыпить бдительность тех, кто поднялся на защиту социальной справедливости. Золя требует, чтобы сделаны были все надлежащие выводы из событий, показавших, как мало было республиканского в Третьей республике. Он требует, чтобы "болезнь была излечена".
Однако даже в этот момент Золя не расстается с иллюзией социального мира.
В статье "Правосудие", напечатанной в "Орор" 5 июня 1899 года, в день, когда Золя вернулся из изгнания, сказаны беспощадные слова по адресу буржуазной Франции, пытавшейся посадить в тюрьму писателя за то, что он имел мужество говорить правду. Золя напоминает о том, что "страна разделилась на два лагеря: с одной стороны, реакционные силы прошлого; с другой, люди высокой сознательности, поборники истины и справедливости, силы, устремленные к будущему". Он непримиримо относится к опозорившему себя преступлениями реакционному лагерю.
Золя выступает как неутомимый "рабочий" (его слово) лагеря социальной справедливости. Но он крайне неясно представляет себе программу предстоящей борьбы, возлагая надежды на отвлеченную мечту о будущем.
"За работу, за работу пером, словом, действием! За работу во имя прогресса и освобождения! Это будет завершение 89-го года, мирная революция умов и сердец, демократия солидарности, раскрепощенная от воздействия дурных сил и базирующаяся наконец-то на законе труда, который предусматривает справедливое распределение богатств".
Высокое красноречие этой программы "мирной революции" прямо пропорционально ее беспочвенности.
Барбюс очень правильно говорит о том, что Золя "усваивает себе род "утопического" социализма - социализм романтический, несколько трусливый и туманный, по существу компромисс между социализмом и гуманитаризмом". Поэтому мы не должны преувеличивать значение слова "революционеры" в такой программной фразе, которой Золя предваряет свое возвращение к творчеству после "Дела": "С одной стороны - консерваторы, люди прошлого, с другой стороны - люди будущего, революционеры", - пишет Золя. В заключительной части "Я обвиняю!.." он также писал о том, что придает своему выступлению революционный смысл: "Мой поступок представляет революционный способ добиться того, чтобы произошел взрыв истины и правосудия!"
Но все это были чисто утопические и вполне отвлеченные заявления.
Несомненно, что участие Золя в деле Дрейфуса было неизбежным и естественным выводом из всего его творчества. Вступление Золя на путь политической борьбы, как бы долго оно ни задерживалось в прошлом, было закономерностью. И Арагон в своей статье "Актуальность Эмиля Золя" (1946) мог всесторонне обосновать вывод, имеющий очень большое значение для истории французской литературы: "защищать Золя-дрейфусара - это значит защищать весь его творческий путь, все развитие его мысли".
Возвращаясь снова к художественному творчеству, Золя приступает к тетралогии, которую ему не удалось довести до конца, - это "Четыре евангелия", в которых писатель стремится изложить свой взгляд на будущее человечества. Это - социалистические евангелия, но вся противоречивость отношения Золя к социализму, вытекающая из того, что он пытается представить себе социализм без социальной революции, сказывается в этих высокогуманных и высокоморальных произведениях.
Как автор "Евангелий", Золя входит в "сферу гипотез", по меткому замечанию Барбюса. Если бы эти гипотезы были прямо связаны с борьбой пролетариата, если бы на них оказывала влияние идеология марксизма, они, несомненно, получили бы другое направление, и последние романы Золя, романы-обобщения, стали бы гораздо более цельными, глубокими и ясными произведениями.
Но марксизма Золя не знал, от социалистического движения рабочего класса был далек, и основой его социалистического мировоззрения стали взгляды утопистов, в частности фурьеристские взгляды, которые при всем своем историческом значении приобретали в конце XIX столетия реакционный характер, когда в порядке дня уже стояли проблемы социальной революции. Отсюда неизбежная противоречивость "Евангелий", отсюда относительно малая художественная убедительность этих произведений.
Золя сам так пишет о своем последнем произведении: "Четыре евангелия представляют естественное завершение всего моего творчества, следствие долгого исследования действительности, продолженного в будущее; лирическое стремление выразить мою любовь к силе и здоровью, к плодородию и труду, мою потребность в истине и справедливости выражено в этой вспышке. Я открываю будущий век. Все это основывается на знании. Все это должно быть пронизано добротой, нежностью, восхитительным цветением, пронзительным криком, сверканьем".
Хотя эта поэтическая программа и не осуществлена в "Евангелиях" с той силой убедительности и с той идейной и художественной яркостью, как того страстно хотел автор, значение этих утопий Золя очень велико. От страха перед гипотезами великий писатель переходит к поэзии гипотез, и это делает последние произведения Золя итогом всего его творчества.
Конечно, Жорес был не прав, когда, прочитав "Труд", он писал: "Социальная революция нашла наконец своего поэта".
Это была дезориентирующая оценка. Но вместе с тем трудно переоценить значение этого произведения, как смелый, хотя и не увенчавшийся успехом поиск социалистического пути для литературы.
В этом отношении именно "Труд" (1901) был особенно импонирующим произведением, возвышающимся и над "Плодовитостью" (1899), которая была написана в Англии, и над "Истиной" (1902), посвященной социально-этическим проблемам, которые подняли дело Дрейфуса. Четвертое евангелие - "Справедливость" - не было закончено.
Насколько широкие перспективы открывались в последние годы, свидетельствует оставшаяся неопубликованной при жизни Золя рукопись "О войне" (1900), в которой была дана необычайно проницательная и глубокая характеристика буржуазного общества в эпоху империализма. Он осознает неразрывную связь между капитализмом и войной, приводя в пример бушевавшую тогда Англо-бурскую войну и высказывая свое горячее сочувствие защищавшим свою независимость бурам, и показывает преступность капитализма, не останавливающегося ни перед какими зверствами. Он обличает Францию, захлестываемую духом милитаризма ("Она считается демократией и республикой. Но я знаю, что республика превратилась в этикетку, а демократия у нас - с монархической и клерикальной начинкой…"). Он предостерегает человечество, указывая на то, что "в Соединенных Штатах распространяется милитаристская отрава", что Англия "охвачена все возрастающим страстным стремлением вооружаться".
Золя видит повсюду "угрожающие симптомы" назревающей войны. И он отдает себе отчет в том, что "этот кризис безумия грозит уничтожить Европу".
Противопоставить же всему этому он может только утопию.
Увлеченно говорит Золя о том, что в "обществе будущего", во имя которого он хотел бы работать, войны никогда не будет, что "социалистическое движение", которое неизбежно будет все распространяться в мире, и предстоящая "реорганизация труда, которая явится великим событием нового века", создадут условия, когда война станет невозможна.
"Великая битва развертывается в наше время между наемным трудом и капиталом. Я убежден, что мы являемся свидетелями такой же решающей социальной трансформации, какой в древнем мире был переход от рабства к наемному труду. Потрясения, которые повлек за собою этот период, были причиной падения Римской империи".
В представлении Золя возникновение "общества будущего" неизменно ассоциируется с крахом буржуазного строя - это лейтмотив всего, что он пишет в свои последние годы.
Исключительный интерес представляют замечания Золя о новейшей литературе империалистической эпохи, о киплинговском ее направлении, уродующем человеческое сознание, воспитывающем в людях жестокость и инстинкт угнетателей.
Замечательная статья "О войне" показывает, насколько современным всегда был Золя, как чутко он воспринимал события новой эпохи, которая развертывалась на его глазах.
VII
Золя был пролагателем новых путей во всемирной литературе. Вот почему особенно хорошо писали о нем писатели, испытавшие на себе глубокое воздействие его идейных и творческих исканий. Анатоль Франс, Генрих Манн, Анри Барбюс, Арагон проникновенно воссоздают облик Золя, показывают огромное значение его примера для всего последующего развития всемирной литературы. И реалистическая устремленность его творчества, и то соединение художественного творчества с борьбой общественных идеалов, то соединение творчества с действием, которое остается недоступным для многих честных писателей буржуазного мира, - это драгоценнейший опыт, который очень актуален сегодня.
В этом смысле два итога его жизни: один - выход из состояния созерцательной пассивности и обращение к борьбе в годы дела Дрейфуса, и другой итог - обращение к социализму в его последних произведениях, - имеют огромное значение для современной литературы.
Передовые реалисты XX века последовали примеру Золя.
Анатоль Франс произнес на похоронах Золя знаменитую речь, в которой было определено историческое место Золя во французской и мировой литературе.
Это был писатель, который "нападал на общественное зло повсюду, где бы он его ни находил", но он был не только беспощадным обличителем буржуазного общества, "он предугадывал и предвидел новое, лучшее общество".
Говоря о "грандиозных творениях" Золя и о "великом подвиге" его жизни, Анатоль Франс назвал свершения Золя "этапом в сознании человечества".
Анатоль Франс, который долгое время не понимал исканий Золя и не раз жестоко нападал на него, например после появления в свет романа "Земля", - в годы дела Дрейфуса резко изменил свое отношение к автору "Ругон-Маккаров". Они стали соратниками. В последний период творчество Франса испытало могучее воздействие Золя.
Мы уже ссылались на великолепную работу Генриха Манна "Золя", в которой с такой убедительностью показано новое в творчестве писателя, который смело пошел на штурм буржуазного общества и смело связал творчество с народной жизнью.
Генрих Манн показывает огромную целеустремленность творчества Золя: "Никто не представил содержания его эпохи на такой прочной жизненной основе, как он". Реализм Золя противостоял всем и всяческим формам декадентства: "Литературное эстетство было и здесь предвестником политической порочности".
В годы дела Дрейфуса "на него прежде всего взирали пароды, наблюдавшие за моральными боями во Франции с таким волнением, словно это их собственные бои, только сами они на них не решились. Его поступок, как книга с его именем на титульном листе, принадлежал миллионам".
В этот исторический момент, в этот "час окончательной проверки" особенно наглядно предстало перед всем миром непреходящее значение творчества и борьбы Золя, и Генрих Манн очень ярко, очень ясно показывает это.
Мы ссылались и на подчеркнуто актуальную книгу Барбюса, в которой Золя представлен в своих смелых творческих исканиях и в мучительных заблуждениях своих как предшественник передовой литературы нашего времени. "Творчество и пример Золя" - называлась речь, которую Барбюс произнес в 1919 году в Медане, как автор "Огня", получившего Гонкуровскую премию.
Мы говорили и о статье Арагона "Актуальность Эмиля Золя", в которой, как и в книге Барбюса, Золя рассматривается как писатель, соединивший беспощадность реализма с мужеством политического действия, чем он так родствен современной литературе.
Эти суждения крупнейших писателей нашего времени, являющиеся тоже формой исторической "проверки", показывают, какое значение имело творчество Золя и какие перспективы будущего открылись в нем.
Можно указать и пример, когда современный писатель попытался написать книгу о Золя, оставив в стороне самое главное о нем. Это книга Агнуса Вильсона, потерпевшего жестокое поражение. Испытывая, видимо, неприязнь к той социальной проблематике, вне которой нельзя себе представить подобного художника, Агнус Вильсон, довольно известный современный английский писатель, сделал попытку истолковать все творчество Золя исходя из фрейдистских канонов. Можно было заранее сказать, что это могло привести только к искажению правды. И действительно так случилось. Агнус Вильсон сосредоточил внимание на некоторых особенностях интимной биографии Золя, в частности на его любви к Жанне Розро, и отсюда постарался вывести все, вплоть до участия Золя в дело Дрейфуса или его обращения к социализму.