Паха Сапа трясет головой, чтобы прогнать незваные, мечущиеся образы, слова, имена и детские воспоминания. Его восприятие в этот момент усилилось, чего он и опасался, а все из-за близости мисс де Плашетт… и тем больше у него оснований избегать прямых кожных контактов с ней. Он не хочет заглядывать в ее мысли и воспоминания. Ему очень важно не делать этого. Не теперь. Пока еще - нет. А если повезет - то никогда.
Он вдруг понимает, что она шепчет ему:
- Паха Сапа, вы не больны?
Он открывает глаза и видит, что ее рука в перчатке парит над его запястьем.
Паха Сапа отодвигает руку и улыбается.
- Идеально. Замечательно. Просто я только что обнаружил, что боюсь высоты.
Охранник-кондуктор с нафабренными усами, Ковач, подозрительно поглядывает на Паха Сапу, словно этот пассажир с длинными, заплетенными в косички волосами может впасть в бешенство и, как это сделал неделю назад другой пассажир, сошедший с ума от страха, начать молотить по стенам, разбивать стекло, гнуть железную дверь в безумной попытке бежать, хотя они и находятся на высоте в сто футов. Во время того происшествия, как писалось в газетах, безумца остановила женщина, которая сорвала с себя юбку и набросила ее на голову этого человека, после чего он немедленно стал тише воды ниже травы.
Паха Сапа знает, что такой ослепляющий капюшон хорошо действует на запаниковавших лошадей. Почему бы и не на взбесившихся пассажиров колеса Ферриса? Это более эффективное средство, чем мешочек, наполненный дробью, который вроде бы спрятан в кармане охранника.
Тормоза отпущены, вагон снова покачивается, и они продолжают подъем.
Теперь они находятся в апогее ("апогей" - слово, которое Паха Сапа узнал, когда три иезуита в маленькой палаточной школе в горах над Дедвудом целый год пытались вбить азы греческого в его сопротивляющуюся голову), когда мисс де Плашетт делает что-то… необычное. И навсегда изменяет его жизнь.
Вагон резко останавливается на вершине колеса и начинает раскачиваться сильнее, чем во время двух предыдущих остановок. Рива и ее внучка начинают стонать. Маленький Алекс вопит от радости, вероятно предполагая, что сейчас неминуемо произойдет полное разрушение колеса. Длинноносый дедушка Дойл гладит мальчика по голове.
У кондуктора отвисает нижняя челюсть. Он вскрикивает:
- Мисс…
Этот крик вызван тем, что мисс де Плашетт внезапно переместилась в середину вагона, подобрала длинные юбки, запрыгнула на одно из низеньких, круглых, обтянутых бархатом сидений и теперь стоит на нем, легко удерживая равновесие, стоит очень прямо, вытянув руки в стороны ладонями вниз, голова откинута назад, глаза закрыты.
- Пожалуйста, мисс… вы не должны, мэм!
Голос охранника Ковача звучит явно обеспокоенно, но, когда он начинает двигаться к Рейн, Паха Сапа инстинктивно встает между ними. Никто не смеет прикоснуться к мисс де Плашетт, пока он рядом.
Широко улыбаясь, держа голову по-прежнему закинутой далеко назад, Рейн словно собирается прыгнуть и выплыть наружу по воздуху (каким-то волшебным образом, потому что иначе не преодолеть стекло и проволочную сетку) через окно в голубое иллинойское небо. Но вместо этого она опускает руки и правую протягивает Паха Сапе.
- Вашу руку, прошу, дорогой сэр.
Паха Сапа берет ее за руку (радуясь тому, что на нем и на ней перчатки и не произойдет контакта, который может вызвать бог знает какие видения), и она легко и грациозно спрыгивает на пол. Охранник Ковач возвращается на свое место у запертых южных дверей и в буквальном смысле спасает лицо, начиная поглаживать нафабренные усы.
Мисс де Плашетт говорит вполголоса, и в ее тоне не слышно извиняющихся ноток.
- Просто мне на несколько секунд хотелось стать выше всех в Иллинойсе - а может, и в стране. Теперь я прогнала эту мысль.
Колесо снова начинает двигаться. Теперь они вдвоем переходят к западной стороне вагончика; бабушка Рива и дедушка Дойл с маленьким Алексом и двумя другими детьми чуть подвигаются, освобождая место этой психопатке, но тоже улыбаются.
Под ними на западе игрушечные башенки аттракциона "Старая Вена". До них доносится музыка из многокупольного Алжирского театра. Дальше по мидвею видна цепочка страусов и северных оленей из Лапландской деревни, смешавшихся в чудесной, но туманной метафоре. На севере виднеется грязное пятно над городом Чикаго, и Паха Сапа понимает, что виновата в этом, вероятно, городская промышленность, дымовые трубы, паровозы и другие машины. Что же там будет зимой, когда топят сотни печей, спрашивает он себя. Он уже видел, что Чикаго - это Черный город рядом с игрушечным Белым городом выставки.
Мисс де Плашетт улыбается и показывает на аэростат дальше на западе и справа по мидвею. Аэростат, привязанный мощным тросом, находится на высоте по меньшей мере в сотню футов, но это ниже, чем они сейчас. (Три дня спустя, 9 июля, Паха Сапа с площадки шоу "Дикий Запад" увидит, как появится воронкообразная туча, а потом смерч со скоростью сто миль в час обрушится на мидвей, на колесо Ферриса, на все здания и экспонаты. В павильоне "Промышленные товары и гуманитарные науки" будут выбиты громадные стеклянные панели, а из купола Дома машиностроения выдран кусок кровли длиной сорок футов. Неожиданный порыв ветра подхватит пустой аэростат, прежде чем его успеют опустить, и великолепный грибообразный аппарат из цветного шелка, на который они с мисс де Плашетт смотрят сейчас, будет разодран на тысячи ярдов шелковых тряпок, многие из которых унесет более чем на полмили. А вот колесо мистера Ферриса, которое в тот момент, когда на него налетит смерч, будет почти целиком заполнено пассажирами, без всяких проблем выдержит удар.)
Они возвращаются вниз и снова начинают подниматься. Пассажиров больше не подсаживают и остановок нет. Второй круг чудеснее первого.
Паха Сапа знает, что паровые котлы, которые дают энергию для колеса Ферриса, из эстетических соображений отнесены в сторону более чем на семьсот футов за Лексингтон-авеню, но он представляет себе, как ускоряется громадный маховик и котлы начинают ворчать громче. Ему кажется, что он слышит, как увеличивается давление пара в гигантских цилиндрах двигателя мощностью в тысячу лошадиных сил у основания колеса. Один взгляд на разрумянившееся лицо и ярко горящие глаза Рейн де Плашетт говорит ему, что и она слышит это.
Дальнейшее молчание. Даже Дойл, Рива, Алекс и двое других детишек в противоположном углу затихли. Кондуктор повернулся к ним спиной и смотрит из окна у дверей. Теперь единственный звук, который они слышат, - это свист воздуха, рассекаемого вагончиком, да время от времени поскрипывание кронштейна вверху или низкий, почти неслышный скрежет гигантской центральной оси не далее чем в семидесяти футах от них.
Их вагончик поднимается выше, выше по мере того, как они ровно и бесшумно набирают высоту; снова появляется Белый город на востоке. Паха Сапа смотрит вдаль, за поросший лесом остров, лагуны и верхушки деревьев, на озеро Мичиган и видит, как высокое дневное солнце прорывается сквозь облака и одним световым лучом пронзает воды озера. Этот луч так ярок, что все вокруг словно темнеет: мидвей, Белый город, деревья и лагуны, люди, гавань и само озеро - и наконец остается только этот мощный луч, упершийся в небольшой кружок волнующихся вод озера Мичиган на востоке.
Почему этот вид так устрашающе знаком ему? Почему он так трогает его?
Паха Сапа понимает это в тот момент, когда вагон достигает высшей точки, переваливает через нее и Белый город, озеро Мичиган и пророческий луч света скрываются из виду; после этого перед ними открывается западная оконечность мидвея и снова прерии вдалеке. Поражает даже этот вид с его многочисленными оттенками зеленого и бурого, смягчающимися к далекому горизонту - к таким хорошо знакомым ему прериям в тысяче миль к западу, - но еще и с сетью железных дорог, бегущих паровозов, которые направляются в Чикаго, пятная небеса перьями темного дыма.
Но во время второго круга и начавшегося спуска Паха Сапу и (он в этом уверен, и никакие такие видения для подтверждения этого ему не нужны) Рейн де Плашетт захватывает вовсе не пейзаж за окном. Это наслаждение и упоение скоростью и движением в пространстве. Паха Сапа удивлен мыслью, которая приходит к нему теперь: "Только вазичу способны на такое. Пожиратели жирных кусков вакан на свой манер, и их магия очень сильна".
Потом все заканчивается, они останавливаются, охранник достает медный ключ, отпирает северную дверь, и они выходят из вагончика, а на противоположной южной стороне уже ждут толпы новых пассажиров. Мостки и ступеньки под балками, металлические арки вокруг громадного колеса и под ним - это все словно из романа Жюля Верна. (У братьев в палаточной школе под Дедвудом по какой-то необъяснимой причине оказались английские переводы - он был уверен, что братья сами и переводили с французского, - "Путешествия к центру земли", "С Земли на Луну", "Двадцати тысяч лье под водой" и новейшего "Вокруг света за восемьдесят дней", они лежали в сундуке в их собственной палатке, и Паха Сапа тайком входил туда и воровал - брал на время - эти книги; он прочел их все за те недели, что его обучали чтению.)
На лице мисс де Плашетт выражение чистой радости. Она крепко сжимает его руку.
- Ах, Паха Сапа… я отдам что угодно, чтобы испытать это еще раз.
Паха Сапа достает из кармана еще один доллар, свое недельное жалованье, осторожно берет ее под руку и ведет сквозь жюльверновский мир будущего, лабиринт балок и металлических арок в конец растущей очереди, ждущей посадки на южной стороне. Пока они были на колесе, он украдкой посмотрел на часы. Время у них еще есть.
В первый раз они были почти одни в вагончике и едва ли обменялись несколькими словами. Сейчас в вагончике человек двадцать пять, но Паха Сапа и Рейн де Плашетт все время разговаривают - тихо, чтобы никому не было слышно, в безопасности их собственного мирка где-то между землей мидвея в Джексон-Парке и иллинойским голубым небом, усеянным облаками.
- Простите меня за личный вопрос, мисс де Плашетт, но Рейн, кажется, довольно необычное имя для ваз… для белой девушки. Красивое… очень красивое… но прежде я такого не слышал.
Сердце Паха Сапы бешено колотится. Он очень боится обидеть ее, боится, что она сейчас отшатнется от него - в буквальном смысле, поскольку ее правое плечо прижато к его левому, и вообще боится обидеть ее каким-либо образом. Но он не находит себе места от любопытства.
Она улыбается ему - в это время они поднимаются по восточной стороне, это их первый медленный круг.
- Да, и в самом деле необычное имя, мистер… Паха Сапа. Но моей матери оно показалось красивым. Самым красивым словом, какое она узнала в английском языке, - так сказала она моему отцу. Когда я родилась и она захотела назвать меня Рейн, папа не стал возражать. Он ее очень любил. Вы не знали, что моя мама лакота?
Паха Сапа чувствует стеснение в груди и горле.
- Да. То есть нет… то есть до меня доходили слухи…
Она снова улыбается. Другие пассажиры испуганно ойкают, когда во время остановки их вагончик раскачивается и поскрипывает на кронштейне, но эти двое теперь чувствуют себя ветеранами.
- Да, эти слухи правдивы. Ее звали Белый Платок, и говорят, что для сиу… лакоты она была очень белокожей. Она руководила хором в миссии агентства, и они… Я вам не говорила, что папа был миссионером в Небраске, когда они познакомились?
- Нет. Рассказывайте, пожалуйста, дальше.
Мисс де Плашетт выглядывает в окно, когда вагончик останавливается и опять начинается раскачиваться, - по деревьям, лагуне, дорожкам и гигантским зданиям Белого города теперь бегут тени облаков, - и Паха Сапа видит легкий румянец под веснушками на ее переносице и более редкими - на щеках.
- Там же папа познакомился и с мистером Коди. Ранчо мистера Коди было рядом с агентством - резервацией, где папа пять лет прослужил миссионером. Там было несколько групп… племен. Лакота, шошони, несколько шайенна, крики и одно семейство чероки. Это было маленькое агентство, но церковь там обосновалась давно, и люди приходили туда издалека. Не только индейцы…
Она снова вспыхивает, и Паха Сапа одобрительно улыбается в ожидании продолжения. Колесо делает последнюю остановку, перед тем как оказаться в высшей точке. Пассажиры, заполнившие вагончик, издают ахи, охи, вздохи и другие восклицания.
- Я хочу сказать, мистер Коди и работники с его ранчо… некоторые из них были индейцами… вы это, конечно, знаете… они тоже там появлялись, и приход нередко превышал сотню человек. Очень большой приход для такой дикой части Небраски. Мама, как я уже сказала, была регентшей хора, а еще она учила всех детей в школе при миссии, и… вот… мама и папа полюбили друг друга и поженились. Мистер Коди был папиным шафером на свадьбе, а для венчания из самой Омахи приехал преподобный Кайл. А год спустя родилась я, и, как говорит папа, в тот июнь всю неделю, когда я родилась, шел дождь, первый настоящий дождь после более чем семи месяцев засухи… и мама назвала меня Рейн, а потом, когда мне было четыре года, она умерла, а несколько месяцев спустя мы переехали на Восток, и больше я туда не возвращалась.
Паха Сапа пытается представить это: вичаза вакан вазичу женится на женщине лакота приблизительно в 1870 году. Это очень трудно представить. Может быть, думает Паха Сапа, вольные люди природы в Небраске какие-то совсем другие. Или были прежде другие. Потом он думает: а что вольные люди природы делают в Небраске? Они там потерялись?
Вслух он говорит:
- И, уехав оттуда, вы жили в Бостоне, Вашингтоне и во Франции?
- Да, и еще в других местах… и, Паха Сапа, мне стыдно, но французский я знаю лучше, чем родной язык моей матери. Когда мы с папой ходили на шоу "Дикий Запад" мистера Коди, я пыталась воспользоваться теми немногими словами, что знаю, и поговорить с лакота, которые там были, но они только улыбались, глядя на меня. Я наверняка все перепутала.
- Обещаю, что я не буду улыбаться, мисс де Плашетт. Скажите мне что-нибудь по-лакотски.
- Понимаете, я мало что помню, потому что мама почти все время говорила по-английски, а я была совсем маленькой, когда она… когда мы переехали… скорее всего, папу перевели по его просьбе. Но я помню некоторых мужчин лакота, которые говорили с ней в церкви, спрашивали, как она поживает… я уверена, что помню, как по-лакотски "привет" и "как дела?".
- Так скажите. Я буду вашей публикой и покладистым учителем. У нас еще есть десять минут или немного больше на колесе. Но не забывайте наслаждаться видом из окна.
- Нет, уверяю вас, Паха Сапа, я ни секундочки не пропустила - все время смотрю. Даже если поворачиваюсь в вашу сторону. Я смотрю и за вас - на юг и на восток в прерию. Ну хорошо, "Привет, как дела?" по-лакотски, как я это запомнила четырехлетней девочкой в агентстве, будет… хау, таньян йаун хе?
Паха Сапа не может сдержать улыбку.
Мисс де Плашетт сжимает пальцы в кулачок и сильно ударяет его в плечо. Глаза Паха Сапы расширяются - в последний раз женщина ударяла его, когда он был совсем мальчишкой, - а потом он разражается смехом, показывая свои сильные белые зубы. Она тоже улыбается и смеется. К счастью для него, потому что иначе его мир на этом и закончился бы.
- А что было не так, Паха Сапа? Я даже слышала, как сиу из вашего шоу "Дикий Запад" говорят эти слова друг другу!
- Все так, мисс де Плашетт… если вы мужчина.
- Ах, боже мой.
- Боюсь, что так. Ваша мама не говорила вам, что у вольных людей природы разные словарные и языковые правила для мужчин и женщин?
- Нет, не говорила. То есть я не помню, если она и… Я почти ничего не помню о маме. Ничего. Я даже не знаю, кто такие вольные люди природы… это сиу?
- Да.
Как это ни странно, но в глазах у молодой женщины появляются слезы, и Паха Сапа, подчиняясь порыву, нежно прикасается к ее плечу.
- Мы, лакота, называем себя "икче вичаза", что приблизительно можно перевести как "вольные люди природы", хотя можно истолковать и по-другому.
Она снова улыбается. Они миновали посадочные площадки и теперь снова поднимаются - это начало их второго, более быстрого круга, от которого захватывает дух. Другие пассажиры взвизгивают. Паха Сапа и мисс де Плашетт ухмыляются, глядя друг на друга, гордые своим статусом ветеранов Феррисова колеса.
- Нет, зная французский и немного немецкий и итальянский, я, конечно, понимаю разницу между мужским, женским и средним родами у глаголов и существительных, но мысль о двух разных языках для мужчин и женщин меня шокирует.
Паха Сапа снова улыбается.
- Нет, вообще-то мы, мужчины и женщины икче вичаза, понимаем друг друга, когда разговариваем. Как это происходит между двумя разными полами в любых языках и культуре, по моему необразованному представлению.
- Так как же мне, женщине, сказать: "Привет, Паха Сапа. Как дела сегодня?"
Паха Сапа откашливается. Он сильно нервничает и не рад тому, что у них завязался этот разговор. Он почти ничего не знает о том, как надо ухаживать, но прекрасно понимает, что если ты будешь смеяться над красивой женщиной или давать ей примитивные уроки языка, то не произведешь на нее хорошего впечатления и не сумеешь снискать ее расположения. "Ухаживание? Ты что думаешь, ты этим здесь занимаешься, недоумок?" - спрашивает в его голове голос, подозрительно похожий на голос Джорджа Армстронга Кастера.
Он отвечает ей вполголоса:
- Ну, прежде всего приветствие "хау" используется только мужчинами. А "хе" в конце предложения…
Он отчаянно пытается вспомнить уроки отца Джона Бертрана, самого толстого, умного и доброго брата в Дедвудской палаточной школе, вспомнить основы латыни и греческого, которые тот пытался втиснуть в непробиваемый череп двенадцатилетнего Паха Сапы… но в памяти возникает только жара в палатке летом, сильный запах разогретого лучами солнца холста и соломы, которую отец Пьер Мари клал на пол, словно пять мальчиков в палатке (два мексиканца, один негр, один белый и Паха Сапа) были домашним скотом, а не… нет, постойте…
-.. это вопросительная форма, так сказать, и она используется мужчинами и женщинами в неформальном общении, но если бы это была официальная ситуация, например разговор на Совете, то я бы… то есть мужчина лакота… закончил бы вопрос словом "хво"… или "хунво"… или еще как-нибудь в этом роде. Да, вот еще, "хан" в устах мужчины означает "привет", а в устах женщины - "да".
Мисс де Плашетт вздыхает, но, кажется, не от скуки, а от кажущейся на первый взгляд сложности языка, на котором говорит народ ее матери. Она по-прежнему улыбается.
- Значит, вы хотите сказать, что если мужчина лакота говорит мне "привет", а я ему отвечаю тем же словом, то тем самым просто отвечаю "да" на любое его предложение?
- Понимаете… гм… это…
Она спасает его, прежде чем румянец зальет темной краской его и без того темное лицо.
- Так как мне сказать "Привет, Паха Сапа"?
- Паха Сапа, хан.
- А как женщина скажет мужчине… вам: "Привет, очень рада вас видеть"?
- Паха Сапа, хан. Лила таньян васин йанке. Только вы не могли бы… не должны… подойти и сказать это.
Ее улыбка кажется почти дразнящей.
- Правда? Почему?