- Похоже, это дело рук генерала Крука и ста пятидесяти кавалеристов из их основной группы, они покончили с этой деревней вон там, чуть дальше, - там еще тела женщин и детей сиу в овраге за бугром… а потом прибыла вся колонна Пятого пехотного, они разбили лагерь на холме в миле отсюда… дня три назад, судя по состоянию говна. А потом следы показывают, что с юга в спешке прибыли около пяти сотен воинов, твои сиу и шайенна, судя по нескольким телам, что мы видели… их отряд возглавлял этот головорез, Шальной Конь, и хотя кавалерия Крука, видимо, превосходила их численностью раза в четыре, Шальной Конь атаковал… по следам видно… а потом отошел, чтобы отразить контратаку Крука. Схватка продолжалась в ходе отступления на протяжении двух миль вдоль хребта. Наш капитан Говно-в-Голове пытается соединиться с главной колонной Крука, но мы уверены, что Шальной Конь где-то здесь неподалеку и готов атаковать. На, держи, Биле, тебе может понадобиться.
Старый кроу сует Паха Сапе длинноствольный кольт. Оружие тяжелее, чем мог себе представить Паха Сапа, и только от его тяжести боль в голове и руке у него начинает пульсировать сильнее, и он чуть не падает с шелудивой лошади, но удерживается в седле.
- Я думаю, - говорит Кудрявый, - у людей Крука нет припасов и нет времени на охоту - Шальной Конь нападет на них прежде, так что если мы к ним и присоединимся, у них для нас нет еды, и мы… эй, что это ты там делаешь, Биле?
Паха Сапа поднимает обеими руками тяжелый револьвер, прицеливается в жирное, самодовольное лицо этого кроу - Кудрявого - и три раза нажимает на спусковой крючок.
Револьвер не стреляет.
Вся четверка кроу смеется так, что чуть не валится с коней.
Кудрявый роется в кармане мундира, вытаскивает сжатую в кулак руку, раскрывает пальцы. С полдюжины патронов посверкивают на ладони в уходящем сером свете. На меди капельки дождя.
- Когда ты проявишь себя, Биле, - или когда Шальной Конь окружит нас и мы решим, что лучше застрелиться, чем сдаться ему в плен, - тогда ты сможешь получить это.
Четверка кроу окружает его, их винчестеры уперты в бедра, на иссеченных шрамами грудях - патронташи, на широких ремнях - пистолеты, и вялая кляча Паха Сапы тяжело сопит, едва поспевая за остальными: они следуют за главной колонной на юго-запад прочь из долины по хребту, земля которого истоптана копытами.
Они соединяются с генералом Круком и многими сотнями других людей (Кудрявый говорит Паха Сапе, что в основной группировке около двух тысяч человек) и устраивают то, что у них называется "бивуак", - поскольку вазичу боятся разбивать настоящий лагерь из-за близости Шального Коня и его воинов, - а это означает, что приходится оставаться под ливневым дождем, когда под тобой жижа, а на голове пончо или накидка от дождя, и есть остатки галет (Кудрявый дает Паха Сапе откусить от его галеты два раза) и пытаться уснуть, когда каждый четвертый остается на часах и сторожит лошадей.
Теперь Паха Сапа понимает слово "пехота" - Кудрявый несколько раз использовал его, даже не пытаясь перевести на лакотский. Большинство солдат Крука пешие. Неудивительно, думает Паха Сапа, что они были бы не прочь съесть лошадей.
Понемногу ворчание, ленивый разговор, проклятия и пердеж стихают, остается только звук дождя, молотящего по двум тысячам или больше накидок, ржание лошадей, которых пугает выделяемая вазичу вонь страха, а потом - храп. Кудрявый и его трое разведчиков быстро засыпают в грязи, положив головы на мокрые шерстяные подстилки, их лошади, по-прежнему оседланные, охраняет один из солдат вазичу, которому приказано всю ночь под дождем держать поводья. Но Паха Сапа, хотя и устал, как никогда в жизни, даже не пытается уснуть.
Он должен думать.
Кудрявый продолжал что-то говорить ему вплоть до того момента, когда его болтовня перешла в громкий храп. Голова Паха Сапы от информации, полученной им за последние десять часов, болит не меньше, чем от удара прикладом по черепу.
Похоже, что у вазичу есть разные племена. По какой-то причине юный Паха Сапа за свои одиннадцать лет никогда не думал об этом, и ни один из мудрецов в его жизни, включая Сильно Хромает, никогда об этом не говорил. Но из женоподобной болтовни Кудрявого Паха Сапа теперь знает и думает об этом, оглядывая многие сотни бесформенных фигур, сгрудившихся под накидками и промокшими одеялами, пытаясь укрыться от непрекращающегося дождя.
Разные племена и разные языки, если верить Кудрявому, хотя верховодит всем племя, которое говорит на каком-то - как это слышится Паха Сапе - языке, который называется "глистный", это как Сидящий Бык и лакота верховодили над шайенна на Сочной Траве. Но здесь есть и пожиратели жирных кусков в синих мундирах, принадлежащие племенам (и говорящие на их языке), которые имеют и другие названия - "дай чайник", "из пальца", "ил и танцы", и еще племя, которое зовется "ниггеры".
Паха Сапа увидел людей из племени ниггеров, когда этим вечером их отряд присоединился к группировке Крука, и, рассматривая солдат с коричневой и даже черной кожей, с густыми волосами, вспомнил чернокожего разведчика вазикуна по имени Сосок, которого Сидящий Бык называл своим другом. И он помнит, что, несмотря на покровительство, которое Сидящий Бык оказывал раненому и медленно умирающему Соску на Сочной Траве в Луну созревающих ягод всего два месяца назад, женщина-хункпапа по имени Орлиная Одежда пристрелила этого черного бледнолицего.
Но Соска уважали в деревнях лакота, и уважали, полагает Паха Сапа, как разведчика Длинного Волоса и пожирателей жирных кусков. Поэтому мальчику вдвойне труднее понять, почему он только что видел, как некоторые из кавалеристов и пехотинцев вазичу унижали и оскорбляли тех немногих солдат-бизонов из племени ниггеров, что здесь есть. Уж наверняка любой человек с такой черной кожей и густыми курчавыми волосами, которые так похожи на мелкие завитки жестких волос благородных бизонов - татанка, должен считаться вакан, священным, даже для этих дикарей, пожирателей жирных кусков. Неужели они не признают необычное частью Тайны, а потому священным? Неужели пожиратели жирных кусков настолько не понимают Вселенную, что не считают саму черноту - паху - предвестницей святости, как Черные холмы на юге от них, сгрудившихся здесь, под дождем.
Голова у Паха Сапы болит.
Но он гонит от себя сон. Напротив, он убирает те барьеры, которые удерживал две прошедшие недели, пытаясь не дать потоку воспоминаний Т’ашунка Витко слиться с несколькими годами его собственных воспоминаний.
Неистовые мысли, эмоции и воспоминания Шального Коня грозили поглотить мальчика и грозят сделать это сейчас. Но ему необходимо заглянуть в них. И какие-то последствия удара по голове и раны руки (а может, что-то, оставшееся после жуткого видения каменных голов и гигантов вазичу, возникших из Черных холмов) облегчили ему задачу - он продирается сквозь торосы, наносы и трясину воспоминаний Т’ашунка Витко о его юных годах вперед, менее чем на год, к пятому сентября, Луне пожухлых листьев в следующем году, когда Шальной Конь будет убит при попытке сдаться генералу Круку и агентству Красного Облака.
Паха Сапа почему-то думает, что где-то в этом потоке темных мыслей, ненависти и торжества, в который слились путаные мысли и воспоминания о будущем Шального Коня в тот момент, когда военный вождь прикоснулся к Паха Сапе, есть ответ на вопрос, не дающий мальчику покоя.
Как мучительно позволить себе утонуть в воспоминаниях Шального Коня даже под ночным дождем, в котором тоже можно утонуть. Паха Сапа прислоняется к колесу фургона и выблевывает проглоченные кусочки галеты. Теперь его желудок настолько пуст, думает Паха Сапа, что можно почувствовать, как пупок скребется о хребет.
Сначала лица и имена, на которые нужно взглянуть и отмести в сторону, - так человек протискивается, работая локтями, через толпу. Другие вожди, акисита - Маленький Большой Человек, Лягающийся Медведь, Пес. Отец Шального Коня, который теперь зовется Червем (Паха Сапа вспоминает надежного коня Сильно Хромает, убитого пулями и стрелами кроу, - еще одно его, Паха Сапы, поражение). Вожди, которых знал Шальной Конь, мальчику известны только некоторые из них - Человек, Который Боится Своего Коня, сам Красное Облако, Красная Собака, Одинокий Медведь, Высокий Хребет.
Последнее имя тянет за собой другие имена, связанные в путаных воспоминаниях Шального Коня с его утратой, - Женщина Гремучего Одеяла, Одинокий Медведь, Молодой Маленький Ястреб и, самое главное, Они Боятся Ее.
Паха Сапа молча плачет, его слезы смешиваются со струями дождя и уносятся ими, но плачет не о собственной утрате, не о страшном видении или смерти Женщины Три Бизона, Косы Ворона, Громкоголосого Ястреба, Сердитого Барсука и других, чьи тела опознал он в этот день, и не о почти верной гибели его любимого тункашилы Сильно Хромает, но о женщине Они Боятся Ее и обо всех тех, чью смерть пережил Шальной Конь.
Паха Сапа уже не в первый раз видит, как это трудно - быть мужчиной.
Он трясет головой, чтобы прогнать воспоминания об изнасилованиях и похоти, о ярости взрослого мужчины, о ноже, который вспарывает животы и перерезает глотки. Он не останавливается на самодовольных воспоминаниях Шального Коня, когда тот совершает деяние славы или скачет, раскинув руки, сквозь стреляющие шеренги кавалерии и пеших солдат вазичу.
Но Паха Сапа теперь как раз перебирает громадную тугую кипу эмоционально заряженных боевых воспоминаний Т’ашунка Витко.
Он ищет в них собственную смерть в ближайшие часы и дни, ищет, как Шальной Конь убивает мальчика, разозлившего его в деревне всего несколько недель назад. Не найдя этого, он обшаривает воспоминания Шального Коня о сражениях с пожирателями жирных кусков - столько сражений, столько вскриков "Хокахей!", столько возглавляемых Шальным Конем атак на стреляющие ружья и синие мундиры - и наконец находит воспоминания о засаде на кавалерию вазичу, которую устроил Шальной Конь со своими людьми в холмах где-то к востоку и чуть к северу от этого места, о том, как падают синие мундиры, вероятно кавалеристы Крука… Один из убитых и падающих синих мундиров в памяти Шального Коня вполне может быть Паха Сапой.
Утром они поднимаются еще до серого рассвета, - все кашляют, все замерзли, все трясут промокшие одеяла, пончо и накидки, - и пока некоторые готовят кофе, а другие едят оставшиеся галеты, Кудрявый и три разведчика кроу жуют лишь холодные галеты. Паха Сапе они ничего не предлагают, и мальчик понимает, что они хотят извести его голодом.
Он чувствует неудобную тяжесть револьвера у себя на поясе и молится пращурам, чтобы они послали ему патроны… но в глубине души он знает, что пращуры больше не слушают его. Может быть, они замкнули слух, и молитвы всех вольных людей природы теперь не доходят до них.
- Кудрявый, я точно знаю, где сейчас Шальной Конь и его люди.
Старый уродливый кроу повторяет это на своем уродливом языке, другие разведчики смеются. Кудрявый сплевывает в грязь. Он протирает ружье длинной красной тряпкой, которую каким-то образом сумел сохранить сухой, несмотря на дождь, шедший всю ночь.
- Ты нам говно говоришь, Биле… Мальчик из грязи и воды.
- Нет. Я знаю, где прячется Шальной Конь со своими четырьмя сотнями воинов. Это не больше чем в трех часах езды отсюда.
Старый кроу не переводит это своим соплеменникам, а просто смотрит на Паха Сапу черными выпученными глазами, похожими на глаза мертвеца.
- Откуда ты можешь знать?
- Я видел его там. Я был там с ним. Все в нашем роду знают, что это то самое место, откуда Т’ашунка Витко убивает врагов из засады. Кроу, пауни, шошони, пайюта, шайенна, черноногих… даже вазичу, когда они делают глупость и преследуют его там. А вы… генерал Крук… почти что уже дошли до этого места.
- Скажи мне, Биле, где это, и Три Долгоносика или Часто Отрезает Носы дадут тебе галету, которую приберегли.
Паха Сапа трясет головой. От этого движения его чуть не рвет, сознание мутится. Голова у него по-прежнему болит, а в животе пусто. Но говорить он может.
- Нет. Я точно знаю, где Шальной Конь сегодня утром. Где он поджидает генерала Крука и всех нас. Шальной Конь и самые главные его военные вожди - Пес, Храбрый Волк, Носит Олений Чепец, даже Лягающийся Медведь. Но я тебе не скажу. Я скажу Круку через тебя.
Кудрявый щурится, глядя на него. Проходит долгое мгновение. Дождь продолжается. Длинные волосы старого кроу так промокли, что на них желтыми сгустками выступают капли медвежьего жира.
Наконец кроу запрыгивает в седло, выхватывает поводья вялой лошади Паха Сапы из рук Пьет-из-Копыта и рычит на своем женском языке:
- Садись на лошадь. Езжай за мной. Если ты соврешь генералу и назовешь не то место, где прячется Шальной Конь, то я своими руками перережу тебе горло, сниму твой скальп и отрежу яйца. И ты на это будешь смотреть, Водяной Мальчик.
Паха Сапа никогда не обращал особого внимания на отдельных вазичу, кроме черных; они все были для него на одно лицо. И, говоря по правде, большинство вазикунов, которых он видел, были мертвы.
Но лицо генерала Джорджа Крука (полное имя он узнает гораздо позднее, как и прозвище, которое дали ему апачи: Серый Лис) запоминается лучше, чем лица покойников. Военный вождь вазичу снял свою широкополую шляпу, чтобы отжать ее, а подчиненные тем временем готовят его коня к предстоящему дню езды, и Паха Сапа видит высокого человека с короткими волосами, которые растут на узкой голове неровными клочьями. Лицо генерала почернело от солнца за те долгие месяцы, что он гонялся за народом Паха Сапы, но лоб у него до странности белый. Под оттопыренными ушами начинаются бакенбарды, которые грозят в скором времени спрыгнуть с лица человека на плечи и доползти чуть ли не до груди. У генерала нет бороды, только эти разросшиеся бакенбарды, которые закрывают его щеки и сползают вниз, чтобы встретиться под маленьким подбородком. Усы у Крука - так, мелочь, захудалый мостик между двумя громадными кустами неухоженных волос.
Крохотные глаза Крука с прищуром смотрят на разведчика кроу, который подобострастно и явно смущенно проборматывает сообщение Паха Сапы, что мальчик, мол, знает, где прячется сейчас Шальной Конь.
Водянистые маленькие глаза впиваются на мгновение в Паха Сапу, потом вазикун что-то говорит Кудрявому.
Лакотский Кудрявого становится еще хуже.
- Генерал хочет знать, чего ты хочешь? - лепечет он. - Почему ты говоришь это? Что ты хочешь за это получить?
Паха Сапа настолько голоден и истощен, что он без страха смотрит на вазикуна. Всего несколько дней назад он, Паха Сапа, стоял в руке одного из шести пращуров и говорил с ними. Неужели он будет бояться генерала вазикуна?
Он говорит правду.
- Я не хочу ничего. Я просто хочу сообщить вам, где засел в засаде Шальной Конь.
Это почти что правда. Но Паха Сапа все же хочет кое-чего для себя. Он хочет умереть.
Он взвесил все варианты. Сильно Хромает внушил мальчику великое отвращение к самой мысли о самоубийстве. Конечно, Паха Сапа может попытаться бежать на своей вялой лошади, и Кудрявый, какой-нибудь другой кроу или солдат вазичу окажут ему эту услугу и пристрелят его. Но это не нравится Паха Сапе. Не нравится после видения больших каменных голов.
Паха Сапа знает, что умрет, если ему удастся бежать и явиться к Шальному Коню где-то в десяти милях отсюда к северо-востоку (по фрагментам будущих воспоминаний Т’ашунке Витко Паха Сапа почти наверняка знает место, где находятся военный вождь хейока и его воины), но Паха Сапе не хочется умирать одному и таким вот образом.
Если же он скажет Круку правду о том, где ждет Шальной Конь, а это как раз за цитаделью, где воины лакота нередко разбивали стоянку, поджидая кроу, в десяти или около того милях отсюда, то Паха Сапа ничуть не сомневается, что генерал Крук и его две тысячи солдат будут атаковать Шального Коня и его четыре сотни воинов. В конечном счете разве не для этого Крук и все его люди преодолели более четырех сотен миль по летней жаре и затем под необычным, бесконечным летним дождем - чтобы найти, наказать и убить Шального Коня и тех сиу и шайенна, что убили Кастера?
И вот во время этой атаки Паха Сапа выедет вперед без оружия, на вялом коне, как есть. И будет сражен пулями людей Шального Коня, пусть при этом Крук и порубает самого Шального Коня и его воинов.
Сегодня хороший день, чтобы умереть.
Говорит генерал. Что-то сказал Кудрявый. Паха Сапа вопросительно смотрит на старика.
- Серый Лис говорит: где? Скажи нам!
Паха Сапа точно описывает им место, где, по его воспоминаниям о воспоминаниях Шального Коня о том, что все еще остается будущим Паха Сапы, ждут вождь и его люди. За удобным местом для разбивки стоянки, менее чем в десяти милях отсюда к северо-востоку. Там, где начинаются лесистые холмы и складчатые равнины, простирающиеся на северо-запад к Литл-Миссури-ривер и на северо-запад к Гранд-ривер.
Кудрявый переводит все это. Генерал Крук не просит принести ему карту и не разговаривает ни с одним из своих адъютантов. Высокий человек продолжает, прищурясь, смотреть сверху вниз на Паха Сапу.
Наконец, словно приняв решение, военный вождь вазичу выкрикивает два слова на глистном языке его племени:
- По коням!
Годы и десятилетия спустя Паха Сапа будет думать, рассказать ли ему историю этих дней и часов своей жене Рейн или сыну Роберту. Конечно нет. Ни слова.
Но из хаоса тех дней он сформирует некую упорядоченность, и если бы он решился рассказать когда-нибудь о таких личных вещах, которые скрывал всю жизнь, говоря о себе в третьем лице, как он привык, то повествование было бы примерно таким.
Жажда Паха Сапы умереть в этот день на самом деле не была столь неудержимой, чтобы называться жаждой. Он чувствовал себя таким уставшим, таким выпотрошенным, таким побитым и потерянным, что хотел одного: пусть другие позаботятся о его смерти.
Десятилетия спустя он услышит, как бледнолицые и даже индейцы из других племен будут рассказывать, что Шальной Конь на своем смертном одре (и перед этим, на поле боя на Сочной Траве, где он сражался с Кастером) кричал: "Хокахей!", что, по их словам, означает: "Сегодня хороший день, чтобы умереть!"
"Дерьмо собачье", - думал (щеголяя своим глистным языком) Паха Сапа, когда услышал это. "Хокахей" в сражении означает "Следуйте за мной!", а еще может означать "Все в ряд!", как в церемонии танца Солнца, а если это говорит умирающий, то слова могут означать: "Стойте стеной, стойте крепко - придут и другие".
Это никак не означало "Сегодня хороший день, чтобы умереть!", хотя воины лакота нередко повторяли эту фразу. Открыв свой разум для воспоминаний Шального Коня, он знал слишком много случаев, когда воины говорили эти слова своим людям или слышали их из чужих уст. Но на языке лакота такая фраза должна была бы звучать как-то вроде: Анпету васте’ киле ми! - но у Паха Сапы все равно не было сил, чтобы прокричать хоть что-нибудь в тот день.
Он провалил ханблецею, получил худшее из возможных видений, но даже и его не смог донести до тункашилы и других шаманов и воинов своей деревни, прежде чем их убили. Он потерял Птехинчалу Хуху Канунпу своего народа.
Он потерял Птехинчалу Хуху Канунпу своего народа.