Но она всего лишь двадцатилетняя девушка вазичу, знающая разве что про балы, церкви и посольства в Вашингтоне, Париже и мире, но что касается ее знания Запада, мира ее матери и Паха Сапы, где великих воинов вроде Шального Коня и выдающихся вичаза ваканов вроде Сидящего Быка убивают маленькие людишки, переставшие быть вольными людьми природы, маленькие людишки на содержании вазичу, людишки, которые носят не по размеру большие, блохастые, списанные кавалерийские синие мундиры и по приказу вазикуна убивают людей одной с ними крови, - тут она остановилась на уровне четырехлетнего ребенка.
Нет, ей никогда не понять мира Паха Сапы. Он знает, что даже если она выучит лакотский, то он останется для нее таким же чужим, как французский, немецкий или итальянский. И даже более чужим, думает он, потому что в тех местах Рейн жила уже взрослой или почти взрослой, а Небраску и Запад представляет себе только по искаженным отрывочным воспоминаниям детства.
И еще он знает, что больше никогда не увидит ее. Он в этом уверен. Уверен так, будто все же допустил еще одно "прикоснись - и увидишь, что будет". Приедет или нет мисс Рейн де Плашетт в Пайн-Риджскую резервацию в этом сентябре, она больше никогда не увидит Паха Сапу. Это невозможно после того ужаса, отвращения и… отчуждения, так, кажется, это по-английски… васетуг ла и во, которое он видел в ее глазах, когда рассказывал про Сидящего Быка.
Это не имеет значения, говорит он себе. Это всего лишь еще одна история, которая не имеет значения, как и все остальное, что он видел, чувствовал, пережил после видения каменных голов, появившихся из Черных холмов, и гигантов вазичу, восставших, чтобы закончить работу, которая и без того уже закончена в равнинах и на холмах.
Преподобный Генри де Плашетт появляется, спеша и отдуваясь, в сопровождении трех человек в очень официальных фраках и цилиндрах. Следуют представления, но Паха Сапа не слышит и не запоминает имен. Никто из троих не протягивает ему руки - они явно видят, что он индеец, хотя на нем (а возможно, именно поэтому) плохо сидящий европейский костюм и начищенные до блеска туфли.
Но преподобный де Плашетт, остановившись у начала лестницы, ведущей к темным водам бассейна, протягивает руку. Он что-то говорит.
- … благодарен за то, что проводили мою дочь до нашего места встречи здесь, мистер Вялый Конь. Весьма признателен. Я уверен, что Рейн понравилась эта прогулка, и высоко ценю ваше джентльменское предложение сопровождать молодую даму.
Паха Сапа пожимает руку старика.
Мир начинает кружиться, Большой бассейн превращается в громадную расписанную стену, фреску, больше, чем стена, расписанная Мэри Кассат в Женском доме, вода становится вертикально, и по ней устремляются образы, звуки и чувства.
А потом все покрывается чернотой.
Когда сознание возвращается к нему, он лежит на верхней ступеньке. Один из хорошо одетых джентльменов намочил шелковый носовой платок в воде бассейна и прикладывает влажную тряпицу ко лбу Паха Сапы. Его голова покоится на коленях мисс де Плашетт, она обхватила его руками. Его голова на ее коленях.
Паха Сапа понимает, что слезы катятся по его щекам. Он плакал, пока лежал без сознания. Он трясет головой.
- Перегрелся на солнце… - говорит один из фраков.
- Возможно, головокружение после этого дьявольского колеса… - говорит еще один.
- Может, проблемы с сердцем?
Последние слова сказаны преподобным Генри де Плашеттом, который теперь держит носовой платок и охлаждает лоб Паха Сапы. Вокруг собралась небольшая толпа, к ним от машинного зала бегут люди в униформе персонала.
Паха Сапа моргает, убирая слезы с глаз, и смотрит на лицо Рейн над ним.
Образы были немногочисленны, быстры и ужасны.
Прерия. Задувает ветер. Зимнее утро.
Кладбище на небольшом пригорке. Единственное дерево.
Могила с простым сосновым гробом, только что опущенным в нее.
Рядом стоит преподобный де Плашетт, он не в силах провести заупокойную службу. Рыдания душат его.
И Паха Сапа стоит там - он видит себя сквозь слезы в глазах старика; Паха Сапа стал старше, но ненамного. Паха Сапа берет ребенка у женщины-мексиканки, служанки священника. Паха Сапа держит ребенка и смотрит на первые комья земли, которые падают на гроб его молодой жены, миссис Рейн де Плашетт Вялый Конь.
Образ глазами преподобного: преподобный тоже болен, он готов отдать все, что у него было и во что он верил, чтобы поменяться местами со своей дочерью, которая лежит в могиле; образ его зятя-индейца, Билли Вялого Коня, который держит на руках единственного ребенка, сына мертвой дочери преподобного (младенца, который, возможно, способствовал смерти его дочери, ослабив ее жизненные силы).
Мальчика назвали Робертом.
Паха Сапа лежит на верхней ступеньке лестницы, ведущей вниз, к Большому бассейну и Колумбову фонтану; Паха Сапа слишком потрясен и даже не пытается встать на ноги, несмотря на смущение, которое он испытывает, лежа головой на коленях молодой женщины, когда вокруг них стоит целая толпа.
Теперь ее ладонь гладит его лоб. Голая ладонь. Она сняла перчатку. Голая ладонь.
Никакого видения от этого контакта Паха Сапа не получает, но получает страшное подтверждение: она его уже любит и сделает все, что должна сделать, чтобы они были вместе, и теперь им уже никак не избежать своей общей судьбы.
В первый, последний и единственный раз в своей жизни Паха Сапа с необъяснимой неизбежностью выдыхает три слова, которые заставляют замереть всех, кроме Рейн:
- О Господи Иисусе.
18 Вблизи Горок-Близнецов
Сентябрь 1876 г.
Паха Сапа скачет под дождем. Лошадь под ним старая, шелудивая и неторопливая. Она оседлана. Паха Сапа до этого никогда не ездил в седле, и у него болят ягодицы.
Сильный дождь хлещет его по лицу, смывая кровь, но кровь натекает снова. Он даже не пытается моргать, чтобы убрать ее с глаз.
С глаза. Один глаз у него распух так, что ничего не видит, или вообще выбит. Другой глаз видит словно в тумане - пятьдесят или шестьдесят человек впереди и вокруг него. Ему безразлично, что они тут. Это кавалеристы вазичу. Он смутно осознает, что он их пленник и они вольны делать с ним что захотят: пытать, медленно убить - что угодно. Ему это безразлично.
Большую часть этого долгого дня Паха Сапа то теряет сознание, то вновь приходит в себя. Он знает, что едет вместе с темными фигурами вазичу и что голова у него раскалывается от такой боли, какой он прежде и представить себе не мог. И еще он знает, что тот кроу - старик по имени Кудрявый - хотя и ударил его прикладом, но вовсе не собирался убивать. Паха Сапа уже несколько часов вполуха слушает Кудрявого, который едет рядом с ним и непрерывно болтает на своем жутком, корявом лакотском: старик использует много слов из женского языка, отчего его речь похожа на речь винкте - мальчика, который одевается и говорит как женщина. В обычной ситуации это было бы очень забавно. Но сегодня Паха Сапу ничто не забавляет.
Он жалеет, что не умер. Он собирается умереть. Но по большому счету он уже мертв.
Он потерял Птехинчала Хуху Канунпу, самую священную Трубку Малоберцовой Бизоньей Кости, которая принадлежала Сильно Хромает и его роду, эта трубка была самым важным и священным предметом, каким когда-либо владел его род. Ну почему Сильно Хромает доверил трубку Паха Сапе, жалкому мальчишке, которому не хватило мозгов время от времени оглядываться, когда он ехал один по равнине с самой большой драгоценностью, какую только можно представить?
Он ехал с двумя драгоценностями, осознает он, мучимый дождем и болью: Птехинчала Хуху Канунпой, потерянной навсегда в вышедшей из берегов реке, и подробностями его видения, дарованного пращурами. Теперь Сильно Хромает, вожди и старейшины никогда не услышат о его видении, даже если ему и удастся бежать от кавалеристов вазичу. Потеряв трубку, Паха Сапа навсегда утратил доверие. Он в этом уверен. Разве стали бы Вакан Танка, шесть пращуров, все духи и существа грома даровать мужчине или мальчику такое видение, а потом похищать у него Птехинчала Хуху Канунпу? Значит, потеря - это заявление всех богов и сил, самого Вакана Танки, Всего, о том, что Паха Сапе в роли их слуги и посланника нельзя доверять.
Голова у него болит неимоверно. Он жалеет, что не умер. Он собирается умереть в скором времени. Он зовет смерть.
Каждый раз, когда Паха Сапа выходит из состояния полузабытья и его трясет в этом проклятом седле, которое клином впивается в его задницу, старик-кроу по имени Кудрявый что-то говорит ему. Старик повторяет и повторяет, как он, Кудрявый, спас Паха Сапу, сбив с ног, прежде чем пожиратели жирных кусков в синих мундирах успели его пристрелить от безысходности и отчаяния: они потерялись и вот уже четыре дня не могли соединиться со своим основным отрядом, к тому же пребывали в ужасе, зная, что где-то поблизости вышел на тропу войны Шальной Конь; а он, Кудрявый, разведчик, сказал вазичу, что почти голый мальчик, который испугал их всех, вылезши из мутного речного потока, - кроу, и, возможно, он хороший разведчик, только немного глупый, немного глухой, немой и недоразвитый, но все равно стоит оставить его в живых, дать самую вялую лошадь, которая принадлежала капралу Дунбару, перед тем как его убили, маленькому Билли.
Билли?
Кудрявый… Когда он назвал Паха Сапе его имя? Мальчик не помнит. Кудрявый сказал синим мундирам вазичу, что имя почти голого, покрытого грязью мальчика - Биле, что на языке кроу означает "вода". Солдаты рассмеялись, назвали Паха Сапу Билли и дали ему старую, шелудивую, вялую лошадь убитого капрала.
Когда сознание возвращается к Паха Сапе настолько, что ему удается сформировать хоть какую-то мысль, он хочет одного: чтобы этот старый дурак псалока каги виказа Абсарока, чтобы этот сукин сын заткнул свой поганый рот. Эти слова отдаются новой болью в голове Паха Сапы, которая и без того раскалывается на части. Немного спустя в тот дождливый, серый, ужасный день он понимает, что его ранили другие кроу, незамиренные кроу, и рука выше локтя у него перевязана грязным бинтом. Пулевая рана пульсирует. Боль в голове убивает его.
Он потерял Птехинчала Хуху Канунпу.
Кудрявый. Паха Сапа сквозь мрак своего сознания, боль, туман в единственном глазу и чужие воспоминания знает, что Т’ашунка Витке, Шальной Конь, в молодости звался Кудрявым Волосом, а потом просто Кудрявым, а потом его отец, Шальной Конь, передал сыну собственное имя.
Но этот болтливый старый кроу псалока ничуть не похож на Шального Коня, которого Паха Сапа несколько раз видел этим летом. У лакотского Шального Коня - Кудрявого - утиный нос, тонкое, иссеченное шрамами лицо… А у этого старика кроу лицо в оспинах, никаких боевых шрамов на нем нет, и оно круглое, как луна.
Но он не прекращает непрерывно болтать на плохом лакотском, смешивая мужской и женский словари. Может, сквозь боль думает Паха Сапа, этот старик кроу из тех винтке, которые любят вставлять мальчикам. Паха Сапа машинально пытается нащупать нож на поясе.
Ножа нет. Нет и пояса. Его набедренная повязка удерживается на месте с помощью куска веревки, которую дал Кудрявому один из солдат. Голые ноги Паха Сапы засунуты в идиотские стремена.
Если Кудрявый попытается вставить ему, решает Паха Сапа, то он большими пальцами выдавит старому армейскому разведчику глаза и отгрызет уши. Но что, если, твердит ему его ушибленный и скорбящий мозг, твердит тем монотонным голосом призрака вазичу, который вселился в него меньше двух месяцев назад, что, если все солдаты вазичу попытаются вставить ему?
Как-то раз Сильно Хромает рассказывал Паха Сапе, что Татонка Ийотаке - Сидящий Бык - говорил: настоящий вичаза вакан может умереть, заставив свое сердце остановиться одной силой воли.
Паха Сапа сосредоточивается на этом, преодолевая боль и нелепое ощущение седла под задницей, но у него ничего не получается. Конечно, он не может этого сделать. Он не вичаза вакан и теперь уже никогда им не будет.
Он вообще никто.
Даже не пленный воин. Всего лишь мальчик, который потерял Птехинчалу Хуху Канунпу своего племени и который должен умереть, но не способен даже на такое простое действие.
И весь долгий, бесконечный, дождливый тряский день Кудрявый продолжает говорить, терзая Паха Сапу, и без того измученного болью в ягодицах, отдающейся в его голове и раненой руке.
Это отделение кавалерии вазичу было частью соединенной группировки пехоты и солдат Пятого, Второго и Третьего кавалерийского полков, выведенной из подчинения генерала Терри и направленной на восток отрезать сиу и шайенна, которые разбежались кто куда после смерти Кастера на Сочной Траве. Крук закусил (по выражению Кудрявого) удила и несколько недель назад, оставив свой обоз, собрал целую шайку разведчиков шошонов и кроу, таких как Кудрявый и его друзья: Три Долгоносика, Пьет-из-Копыта и Часто Отрезает Носы. Паха Сапа слышал, что некий знаменитый вазичу по имени Буффало Билл Коди вернулся с Востока, где давал свои представления "Дикий Запад", и встал во главе колонны Крука, но в этой группе его не было.
В колонне вскоре начался голод, потому что обеспечить себя питанием они не могли. Солдаты съели всех вьючных лошадей, потом пристрелили и съели всех запасных ездовых лошадей, а сотни других просто бросили. Все это очень пригодится Шальному Коню и другим незамиренным индейцам, которые явно идут по следу кавалерии, а не бегут от нее, как предполагалось. Невзирая на головную боль, Паха Сапа все же понимает, почему те кроу пытались его убить. Великие равнины к северу и востоку от Черных холмов превратились в зону, где все убивают всех.
Тремя днями ранее, когда группировка Крука, еще не разделенная, пыталась преодолеть горы грязи, в которые превратился Бэдлендс, генерал отправил шестьдесят, или около того, человек на юго-восток с приказом выявить враждебных индейцев, а потом присоединиться к главной колонне в верховьях южного разветвления Гранд-ривер, вблизи ориентира, называемого Тощей горкой. Эта часть так же голодна, как и основная колонна, хотя и находится сейчас на юго-востоке от Черных холмов и района Медвежьей горки - мест, богатых дичью. И она опаздывает на встречу по меньшей мере на три дня.
Преодолевая боль, Паха Сапа начинает обдумывать ситуацию, когда к концу дня скачущие, воняющие влажной шерстью вазичу добираются до Тощей горки, куда направлялся и он.
Вперед отправляются разведчики кроу, и Кудрявый сердито показывает мальчику, что нужно поторопить его вялую лошадь. Паха Сапа тоже горит желанием поскорей добраться до места и изо всех сил бьет голыми пятками по бокам ленивой клячи.
Четверо кроу и один лакотский мальчишка въезжают в знакомую долину, и Паха Сапа сразу же видит, что здесь произошло сражение. Нет, не сражение - бойня.
Большинство типи сожжены, а на тех немногих, что остались, с тыльной стороны виднеются ножевые разрезы, через которые в панике бежали женщины, старики, дети и даже перепуганные воины. По всей долине стелется запах гари, человеческого и конского дерьма, но гораздо хуже перекрывающий все остальные запах смерти.
Четверка кроу едет дальше. Паха Сапа соскальзывает с лошади, завидев знакомые типи и лица.
Он еще надеется, потому что немногие оставшиеся здесь типи - обломки типи - больше похожи на те, что используют в тийоспайе старого Железного Пера, а не в деревне Сердитого Барсука. Многие из лежащих здесь тел обгорели - они кажутся слишком маленькими, и трудно поверить, что когда-то это были люди солидного возраста и размера, - а другие искалечены, но в остальном целы, распухли и почернели под действием солнечных лучей и жары трех последних дней лета. Обсиженными насекомыми телами успели полакомиться дикие животные и собаки, возможно, те самые собаки, которые жили в этой тийоспайе.
Но некоторые тела все еще можно опознать.
Паха Сапа видит самого Сердитого Барсука, тело маленького толстого воина так раздулось, что стало в три раза больше. Он лежит на спине у ручья, руки у него подняты, словно он приготовился к драке. Паха Сапа каким-то образом понимает, что эта поза всего лишь следствие натянувшихся мышц и сухожилий, которые стали видны в тех местах, где потрудились собаки, койоты и канюки. В дождливой хмари светятся белые кости обоих предплечий.
Дальше, где обычно ставит вигвам Сильно Хромает, Паха Сапа находит почерневший и исполосованный ножом труп Женщины Три Бизона. Он не сомневается, что это она, хотя вазичу и отрезали ее большие груди. Большая часть ее лица отсутствует, но он видит незажившие шрамы на предплечьях и бедрах, откуда она вырезала кусочки собственной кожи для ханблецеи Паха Сапы всего несколько дней назад.
Столетий назад.
В тридцати футах - труп другой женщины, без ноги и обеих рук, их не видно нигде поблизости, а распухшее, полуистлевшее лицо прогрызено до черепа, глаза давно выклеваны, но черные волосы, хотя и покрыты грязью после проливных дождей, остались нетронутыми. Это Коса Ворона, младшая жена Сильно Хромает. Там, где должны быть руки Косы Ворона, лежат остатки того, что было ребенком. Паха Сапа знает, что не ее. Может быть, новорожденного младенца Громкоголосого Ястреба, которого родила старому самолюбивому вичазу вакану его младшая жена Еще Спит. Паха Сапа представляет себе, как Коса Ворона схватила младенца, пытаясь его спасти в самый разгар бешеной кавалерийской атаки.
В нескольких шагах дальше, ближе к тополям, он находит необожженное тело, лежащее лицом вниз. Лицо отсутствует. На раздувшихся, но при этом все еще остающихся странно высохшими руках видны выцветшие татуировки, которыми так гордился Громкоголосый Ястреб.
Впечатление такое, будто пронесшаяся здесь кавалерия Крука сеяла огонь и смерть, убивая всех без разбору - воинов, женщин, детей. Земля по всей долине изрыта сотнями копыт пони и солдатских лошадей.
За этой чертой все типи сожжены, все тела превратились в черные, словно птичьи, кости и обожженную чешуйчатую плоть. Одно из этих тел, может быть, нет, наверняка принадлежит Сильно Хромает. Он не стал бы бежать, оставив своих жен. Или своих друзей.
Четыре разведчика кроу возвращаются в тот момент, когда Паха Сапа пытается усесться в жесткое кожаное седло. Кудрявый держит магазинное ружье, уперев его прикладом в бедро, а другой рукой натягивает поводья, останавливая своего коня. Его пони забрызган грязью от копыт до брюха. Даже длинная грива пони покрыта комьями грязи. Следом за ним долину заполняет целый отряд кавалеристов, которые движутся вдоль хребта на юг.
- Бежать собрался, Биле?
Паха Сапе не приходила в голову мысль о бегстве, и он теперь недоумевает - почему? Словно читая в раскалывающейся от боли голове Паха Сапы, старик кроу говорит что-то на своем гортанном языке трем другим разведчикам. Они смеются. Кудрявый сплевывает и продолжает говорить на почти женском лакотском: