- Я его никогда не видел, но читал его "Речь о праздновании воскресенья" и трактат: "Что такое собственность". Очень талантливый и смелый человек. У меня есть с ним общие знакомые, и один из них мне сказал, что в частных беседах Прудон высказывается за идею Федерации. "Le federation est forme politique de l'humanite", - говорит он. Да простит мне наш польский друг, Прудон высказывается против независимости Польши. Разумеется, его мнение ни для кого не обязательно, но мне казалось бы, что вопрос о независимости отдельных частей Российской империи лучше всего мог бы быть разрешен Всероссийским Учредительным Собранием, свободным изъявлением воли народа.
Украинец в красной рубахе снова саркастически засмеялся.
- Уси кацапы так кажуть, - сказал он. - Дуже они разумные! "Воли народа?" Нехай Бог помогав на добре дило, да якого народа? А они кажуть "Всероссийское Учредительное Собрание!" Нема дурных!
Сергей Сергеевич с виноватой улыбкой развел руками, показывая, что по-украински говорить не умеет.
- Пожалуйста, говорите по-русски, Марко Богданович, - попросил председатель. - По-великорусски.
- Хорошо, я скажу по-великорусски, - продолжал, разгорячившись, человек в красной рубахе. Оказалось, что он по-русски говорит не хуже других участников собрания. - Мы стоим за Украинское Учредительное Собрание.
- И вы совершенно правы, - вставил Виер.
- Да, мы правы, мы также думаем, что вопрос об украинских землях, когда-то входивших в состав Речи Посполитой, никак не может рассматриваться Польским Учредительным Собранием!
- И вы совершенно правы, - вставил Сергей Сергеевич.
- Это вопрос очень спорный, - не без смущенья сказал Виер. - Почти нет таких стран, в которых не было бы инородных групп.
- Тогда почему же бы вам не остаться в пределах Российской империи? Николай и Орлов тоже считают поляков инородной группой.
- Разрешите признать ваше сравнение неуместным! - сказал Виер, вспыхнув. - У нас, поляков, никакого гнета не будет!.. Да и вы-то сами как рассматриваете пределы Украины? Я разумею ее восточные пределы. Мне, например, известно, что донские казаки хотят полной независимости.
- Да мало ли кто чего хочет! Этак в Киеве Подол может потребовать полной независимости, - возразил украинец. Теперь иронически засмеялся Виер.
- Господа, - сказал примирительным тоном председатель, - предлагаю снять этот вопрос с очереди, несмотря на всю его важность. Мы к нему вернемся позднее.
- В самом деле, что ж делить шкуру еще не убитого медведя? - спросил член кружка Петрашевского. По его тону было не совсем ясно, какого медведя он имел в виду и желает ли, чтобы его шкуру делили.
- нас общий враг: Николай. Как Шевченко, как наш учитель Костомаров, я считаю нашими злейшими врагами царя и его предков, в частности Петра I и Екатерину II. Мы все в одинаковой мере жертвы царского гнета. Во всей империи все подавлено. Или, как сказал наш отданный в солдаты национальный поэт Шевченко: "От молдаванина до Финна - На всех языках все мовчит. - Бо благоденствуе!"
Все засмеялись.
- Я хотел бы прямо поставить вопрос, - сказал Виер. - Ни для кого не тайна, что мы находимся на пороге европейской войны. Очень скоро начнется война между империей Николая, с одной стороны, и Францией и Англией - с другой. Мне чрезвычайно интересно было бы узнать, каково будет в этом случае поведение вашего общества, украинского народа вообще, а также самих великороссов?
Наступило молчание.
- Мы затруднились бы ответить на ваш вопрос. У нас это пока не обсуждалось, - сказал председатель.
- Напрасно. В Париже доподлинно известно, что Франция и Англия надеются на поддержку народов нынешней Российской империи в целях их собственного освобождения. Они надеются, что в России вспыхнут восстания.
- "Надежды юношей питают", - пробормотал Сергей Сергеевич, впрочем, не очень внятно.
- Я не хотел бы вводить нашего гостя в заблуждение, - сказал председатель. - Восстание в России маловероятно.
- Особенно перед лицом иностранных армий, - подтвердил член кружка Петрашевского. Виер холодно взглянул на него.
- Я не знаю вашего народа, но я думаю, что он не так дорожит крепостным правом, от которого его освободит победа французов.
- Тем не менее восстание маловероятно, особенно если будет выдвинут лозунг отделения от России ее земель.
- "Ее земель", - проворчал человек в красной рубахе и махнул рукой, показывая, что больше спорить не о чем.
- Допустим, что ваш народ, как вы, считает эти земли своими. Но теперь передовая европейская мысль признает примат социального над национальным, - сказал Виер. Гимназист-хозяин, принесший из другой комнаты огромный поднос с закусками, испуганно на него взглянул: он этого замечания не понял и смутился.
- Какой уж там примат или непримат, когда палками погонят воевать! - сказал, пожав плечами, пожилой член кружка, до сих пор не принимавший участия в споре.
- Палками гонят стадо, - ответил Сергей Сергеевич, - а мы люди, а не животные. Но из истории не так легко вычеркиваются столетия.
- Господа, пожалуйста извините, что прерываю, позвольте мне поставить это на стол, - сказал хозяин. - Посторонись, Миша, а то уроню все тебе на голову. Прошу, господа, закусить, чем Бог послал.
IV
Аnd here she erected her аerial palaces.
Walter Scott
Ответ графу составила Лиля. Конверты были куплены отличные. Она долго колебалась: как надо написать: "Comte" или "Monsieur le Comte"? Еще дольше думала о том, как одеться. У нее было шесть вечерних платьев, но из них три были киевские. Остановилась на петербургском, самом дорогом. "Конечно, и эта Зося будет? Верно она лучше меня", - вздыхая, думала Лиля. - "Да и что-ж, когда я не полька"… О платье матери заботиться не приходилось: у нее вечернее было только одно. "Кажется, мосье Яну не нравится, что я маму называю "Mon chou". Да, они поляки такие учтивые, особенно с родителями. Сыновья целуют отца в плечо. Буду говорить "maman"…"
В день приема к ним под вечер приехал Тятенька, напомаженный, надушенный, в каком-то странном мундире, зеленом, с голубым воротником, с оранжевыми отворотами. Лиля всплеснула руками.
- Тятенька, что это?
- А, так и вы получили приглашение? - радостно спросила Ольга Ивановна. Она уже когда-то видела Тятеньку в этом мундире.
- Получил. "И я". Удостоился, - смиренно-иронически отвечал он. Приглашение пришло в последний день, несомненно по ходатайству Виера. Тятенька делал вид, что ему всё равно. - Не пригласили бы, так лежал бы спокойно на полатях, тихо, хорошо, - говорил он, хотя едва ли мог бы провести хоть один вечер не в гостях.
- Но что же это за наряд! Ведь у них не маскарад!
- Это, не "наряд", а мундир киевского дворянства.
- Да какой же вы дворянин?
- У нас на Кавказе все дворяне. К киевскому дворянству я не приписался, но мог бы приписаться в любой миг и приняли бы, - неуверенно сказал Тятенька и рассмеялся. - А естьли хочешь знать правду, то оказалась большая неудобность: самый расчудесный из моих фраков проела проклятая моль! Сегодня смотрю: дырки. Уж я мою старую дуру лаял, лаял, да что с нее возьмешь: прилежаше пития хмельнаго. Что же мне было делать?
- Да вас еще в тюрьму посадят! И никто не ездит в гости в дворянском мундире, разве где-нибудь в провинции, в Житомире! Да и мундир теперь совсем другой, теперь общий для всех губерний. Я все наши мундиры знаю, могу отличить любой полк.
- Вздор, ни в какую тюрьму не посадят, и я лучше тебя понимаю, как надо ездить в гости к графьям. Только вот что, голубки, красавицы, милочки, по дороге к вам у меня на животе оторвалась сверху пуговица штанов! Я и то едва в них влез. Не пришьете ли, красавицы?
- Разумеется, я сейчас пришью. И снимать не надо эти… панталоны. Я на вас и пришью, - конфузливо сказала Ольга Ивановна.
- Чувствительно благодарю вам, Оленька.
- Тятенька, надо говорить "благодарю вас". Это немцы говорят "благодарю вам", "danke Ihnen", - сказала Лиля.
- Дурочка, что ты понимаешь! Надо говорить "благодарю вам". Всё равно, как "благотворю вам". "Благодарю" значит "дарю благо".
- Уж я не знаю, что это значит, только никто так не говорит. И вы так не говорите. Видно, нынче хотите нас удивить.
- Что ты смыслишь, глупенькая! Сам митрополит Филарет пишет "благодарю вашему преосвященству". А никто так правильно не выражался, как он. Почище твоего Пушкина!
- Вечно спорите о пустяках, - сказала Ольга Ивановна, доставшая иголку и нитки. Она принялась за работу. - Давно вам пора, Тятенька, заказать новый фрак. Теперь больше носят оливковые, я и моему заказала.
- Закажу, закажу, Оленька милая. А тебе, клоп, ответствую…
- И "ответствую" никто не говорит! Вы что-то настроились на старинный лад! Ни к чему это, бросьте.
- Ответствую, что и Гёте ходил в мундире. Я сам видел, как он в Эрфурте в пору встречи с Наполеоном…
- Знаем, слышали! - снова перебила его Лиля. Ей было и забавно происшествие с пуговицей, и немного она сердилась на Тятеньку: слишком было уж это непоэтично. "Сейчас придет мосье Ян и увидит, как мама пришивает!". Но Ольга Ивановна пришила пуговицу быстро. Тятенька с чувством поцеловал ее в голову.
- Что "знаем, слышали", дерзкая девченка? Сейчас вот встану и уши надеру. Всё косность моя, совершенно ты избаловалась.
- Знаем, что у них были необыкновенные лица, особенно у Наполеона, потому что он только что вернулся с острова Эльбы…
- Дурочка, с Эльбы Наполеон гораздо позже вернулся в Париж, и я его видел, вот как тебя вижу, в ту самую минуту, когда он въезжал в Тюилери. Не мудрено, что у него было такое лицо, что и сравнить ни с чем нельзя. А в Эрфруте…
- Знаем, знаем! И что они были в мундирах тоже знаем! Только ведь Наполеон в самом деле был военный.
- Что правда, то правда: был военный. А Гёте был не военный и не знатнее дворянин, чем я… Здравствуй, пане ласкавый, - сказал Тятенька. В комнату вошел Виер. Он был в синем фраке, который очень к нему шел. Лиля смотрела на него, тщетно стараясь скрыть восторг. - Да может, ты, глупенькая, не хочешь ехать со мной?
- Хочу, хочу. И maman хочет, - сказала Лиля. Тятенька был, конечно, не блестящий кавалер, но ехать совсем без кавалера было бы тоже не слишком приятно. Виер, приглашенный и на обед, не мог их сопровождать.
- То-то. Но тогда кормите меня ужином.
- Тятенька, до ужина еще далеко. До того мы с вами еще выпьем китайской травки, - сказала Ольга Ивановна. У нее были два-три таких словечка, чуть ли не заимствованных у Тятеньки. Лилю эти словечки раздражали. Иногда, правда, ей приходило в голову, что, быть может, и ее собственные французские замечания раздражают ее мать и особенно отца, но тут вина была на их стороне. - Лиленька говорит, что граф и не подумал бы нас звать, это вы ему нас навязали, мосье Ян.
- Навязал? Вовсе нет, граф был чрезвычайно рад, - сказал Виер смущенно. Он не любил и не умел лгать.
- Пусть вам, мама, не будет совестно. "La сonsсienсe est de ces batons que chaeom prend pour battre son voisin, et done il ne se sert jamais pour lui", - сказала Лиля фразу, выписанную ею из романа в тетрадку. Но по лицу Виера она увидела, что ему эти слова не понравились. Лиля была очень взволнована: и предстоящим чтением, и тем, что мосье Ян увидел ее в новом платье и ничего не сказал. Впрочем, он не замечал дамских туалетов, да и комплименты говорил редко.
Звали на девять часов. Они выехали в три четверти десятого и думали, что приедут слишком рано. Этого в провинции боялись больше всего: опаздывать приличиями разрешалось, но оказаться в пустой гостиной было бы очень неприятно. Приехали они как раз тогда, когда главные гости - "те, что почище", - как говорил, смеясь, Тятенька, - уже выходили из столовой: трехчасовый обед кончился. Зала была приблизительно такая же, как у Лейденов, или только немного роскошнее. Чтобы нельзя было сказать, будто подготовлялось публичное чтение, стулья лишь теперь начинали расставлять полукругом перед небольшим столом.
Хозяин не сразу догадался, кто такие вновь прибывшие; он очень приветливо с ними поздоровался и велел лакею, проходившему с подносом, подать им шампанского. К облегчению Лили, граф не изумился, увидев мундир Тятеньки.
- А у нас сегодня знаменитый гость, - сказал он. Объяснил, что в Киев приехал Бальзак и что он согласился прочесть один свой рассказ. - Нам удалось его упросить. Я вас с ним познакомлю.
- Ах, мы будем так рады! - сказала Ольга Ивановна. Лиля тревожно слушала, но мать сказала это по французски без ошибки. Они сели рядом в третьем ряду стульев, так чтобы и не слишком близко к чтецу, но и не слишком уж далеко. Тятенька сел осторожно; опасался, как бы не раздавить хрупкий золоченый стул. Он пришел в самом критическом настроении. Отправляясь в незнакомый дом, да еще польский, да еще графский, заблаговременно выпил для храбрости. "Там верно ничего, кроме чаю и печенья, не дадут. Знаю я их, графьев", - говорил он за обедом. Шампанское его утешило, он выпил два бокала. "Лишь бы не слишком затянул твой Бальзакевич", - сказал он вполголоса. Лиля сделала страшные глаза. По ее мнению, они и между собой в этом польском доме должны были говорить по французски, и никак не годилось называть Бальзака Бальзакевичем.
Ольга Ивановна до начала чтения успела осмотреть туалеты дам. Ничего замечательного не нашла, но один фасон заметила для Лили: "Опишу Степаниде, отлично сделает".
- Слава Богу, не мы одни русские, - вполголоса сказала она дочери. Лиля не ответила: тревожно искала взглядом мосье Яна, нашла его и покраснела. Он стоял у дверей с молоденькой, очень хорошенькой барышней. - "Она!" - подумала Лиля. - "Лучше меня!.. Или нет? Ох, лучше!".
Бальзак лениво, переваливаясь, вошел в залу в сопровождении поклонников и поклонниц. Одет он был небрежно, что удивило гостей: все слышали рассказ о необыкновенном щегольстве этого писателя. Лиля не обратила внимания на его костюм, но наружность Бальзака ее разочаровала. "Вот не думала, что твой Бальзак такой!" - прошептала разочарованно и ее мать. - "Одет как будто всё взято напрокат!" - радостно шептал Тятенька. - "И старый! Я такого в лавку приказчиком не взял бы!". - "Тятенька, это верно Ганская, правда?" - спросила взволнованно Лиля, глядя во все глаза на даму, вышедшую из столовой; у нее вид был и сконфуженный, и вместе с тем какой-то хозяйский. На воображение Лили действовало то, что Ганская была любовницей Бальзака. - "Да, конечно, это Ганская! Ах, как одета!" - прошептала Ольга Ивановна. - "Ничего особенного, мама! Я это платье видела еще в Петербурге! И совсем она не красива, и немолодая. Что он в ней нашел?". - "Пенензы!" - ответил Тятенька.
Хозяин дома поспешно прошел к столику и остановился, с приветливой улыбкой, глядя на собравшихся. Тотчас установилась тишина. Опершись на столик рукой, он по французски радостным тоном объявил, что на долю дорогих гостей выпал необыкновенно счастливый сюрприз:
- Мне и в голову не приходило просить нашего знаменитого гостя читать нам что бы то ни было, - сказал он. - Но наши дамы набрались храбрости, и их похвальное мужество увенчалось большой наградой. Мосье Онорэ де Бальзак согласился нам доставить огромное удовольствие. Как у каждого из нас, у меня в доме, конечно есть его книги, и он нам прочтет свой рассказ: "Le Prince"… Граф чуть запнулся. Бальзак с улыбкой подсказал: "Le Prince de la Boheme". Он давно привык к тому, что люди, называвшие себя его горячими поклонниками, плохо помнили его произведения, а часто и вообще их не читали. - "Le Prinсe de la Boheme", - повторил хозяин и, чуть сгорбившись, на цыпочках отошел к своему стулу.
Бальзак неторопливо отпил глоток сахарной воды, откашлялся и пододвинул к себе книгу. Он любил читать свои произведения, особенно артистам театров: показывал им, как надо читать. В кругу артистов не церемонился, развязывал галстух, расстегивал рубашку, а то и снимал фрак. Здесь этого сделать было нельзя. В этот вечер он чувствовал себя лучше, чем обычно в последнее время, и знал, что будет читать хорошо. Начал он с комплиментов собравшимся гостям. Подумал было, не похвалить ли Россию, но это было не очень удобно, так как дом был польский и почти все гости - поляки. Не годилось хвалить и Польшу, так как она официально не существовала, а один из гостей, как ему вскользь сказал хозяин, был важный русский чиновник. Поэтому он похвалил Киев; добавил, что пишет книгу: "Lettre sur Kiew". Это вызвало первые, довольно долгие рукоплескания; гости не догадались, что надо было аплодировать при его появлении. Бальзак с усмешкой смотрел на публику. Обратил внимание на Лилю, на Зосю, раздел их глазами, прочел в блестящих глазах Лили то, что она чувствовала, и вздохнул. "Мне бы ее шестнадцать лет, я перевернул бы мир. Но теперь…" Когда рукоплескания прекратились, он заговорил снова:
- Это мой небольшой рассказ, - подчеркнул он по привычке опытного чтеца, - я набросал уже довольно давно, а закончил и отделал недавно. Он посвящен моему другу, знаменитому немецкому поэту Анри Эн, которого вы все, конечно, читали.
Гости закивали головами. - "Какой Эн? Я и не слышала о таком", - шепнула Ольга Ивановна Тятеньке. - "Это Гейне, его все знают", - ответил Тятенька. - "И я знаю, да неужто они произносят Эн?". - "Что-ж тут странного? Мы тоже произносим неправильно. Немцы говорят "Хайне"". - "Тятенька, мама, умоляю вас, замолчите!" - прошептала Лиля. Впрочем, и другие гости еще переговаривались. Лиля увидела что Виер сел в последнем ряду, далеко от них, но далеко и от Зоси. Бальзак открыл книгу.