До сих пор личность А. Х. Бенкендорфа освещалась в нашей истории и литературе весьма односторонне. В течение долгих лет он нес на себе тяжелый груз часто недоказанных и безосновательных обвинений. Между тем жизнь храброго воина и верного сподвижника Николая I достойна более пристального и внимательного изучения и понимания.
Содержание:
Сиятельный жандарм - Исторический роман 1
Пролог 1
Часть первая - Невесты из Монбельяра 4
Часть вторая - Сражения с Бонапартом 28
Часть третья - Масон 64
Часть четвертая - La haute police 96
Эпилог 140
Комментарии 142
Хронологическая таблица 144
Примечания 145
Ю. М. Щеглов
Бенкендорф. Сиятельный жандарм
Отечественная история, т. 1. М., Большая Российская Энциклопедия, 1994.
БЕНКЕНДОРФ Александр Христофорович (23.06.1781 или 1783 - 23.09.1844, Петербург) - государственный деятель, генерал от кавалерии (1829), генерал-адъютант (1819), сенатор (1826), член Государственного совета (1829), граф (1832), почетный член Петербургской академии наук (1827). Из рода Бенкендорфов.
Окончил иезуитский пансион (1798) в Петербурге. Службу начал в 1798 г. унтер-офицером, в том же году произведен в прапорщики лейб-гвардии Семеновского полка; флигель-адъютант (с 1798) императора Павла I. Участвовал в военных действиях в Грузии (в отряде П. Д. Цицианова, 1803), в войнах с Францией 1805 и 1806–1807 гг., состоял при графе П. А. Толстом, после Тильзитского мира 1807 г. - при посольстве в Париже.
Участник русско-турецкой войны 1806–1812 гг., во время Отечественной войны 1812 г. командир отряда, комендант Москвы после оставления ее французскими войсками. После заграничных походов в 1813–1814 гг. командовал кавалерийской дивизией. В 1816–1818 гг. член масонской ложи.
С 1819 г. начальник штаба Гвардейского корпуса, руководил ликвидацией Семеновского полка выступления 1820 г. С 1821 г. начальник 1-й кирасирской дивизии. В 1821 г. представил императору Александру I записку со сведениями о Союзе благоденствия. С 1824 г. губернатор Васильевского острова в Петербурге. Участвовал в подавлении восстания декабристов, затем член Следственной комиссии. В январе 1826 г. подал императору Николаю I проект "Об устройстве внешней полиции" (на основе которого созданы корпус жандармов и Третье отделение). В нем обосновывалась необходимость создания мошной централизованной полиции, контролирующей состояние общества; в этом ведомстве предполагалось объединить распорядительные органы в центре и исполнительные на местах, рекомендовалось использование доносов, перлюстрация писем и др. С 1826 г. шеф корпуса жандармов и главный начальник Третьего отделения, командовал императорской главной квартирой. Для службы в Третьем отделении привлек чиновников Особенной канцелярии министерства внутренних дел. Бенкендорф курировал прохождение дел, связанных с декабристами, студенческими кружками, Польским восстанием 1830–1831 гг., крестьянскими волнениями 1840-х гг.
На Бенкендорфа была возложена цензура сочинений А. С. Пушкина. Проводил политику усиления цензуры, стремился поставить под правительственный контроль образование, печать и литературу, привлекал профессиональных литераторов (Ф. В. Булгарина, Н. И. Греча). В то же время ходатайствовал о смягчении строгих приговоров, чтобы не возбуждать общественную напряженность.
С 1831 г. член Кабинета министров. Сторонник союза монархов Европы при первенстве российского императора. Один из ближайших сановников императора Николая I, до 1833 г. постоянно сопровождал его в поездках. С 1841 г. член комитета о дворовых людях и по преобразованию еврейского быта (сторонник смягчения государственной политики в отношении евреев).
В 1841 г. командирован в Лифляндскую губернию для подавления крестьянских выступлений. Один из учредителей, а с 1835 г. председатель правления 2-го Российского от огня страхового общества (основной капитал 150 тыс. руб.) и страхового общества "Жизнь" (1 млн. руб.). В 1838 г. поддержал проект строительства железной дороги Петербург - Москва. Бенкендорф выступал за необходимость разработки мероприятий по постепенной отмене крепостного права, которое считал источником волнений.
Соч.: Из записок гр. А. X. Бенкендорфа, РА, 1865, № 2; PC, 1896, № 6, 7, 10; 1898, № 2; ИВ, 1903, № 1–2.
Лит .: Каратыгин П. П. Бенкендорф и Дубельт, ИВ, 1887, № 10; Шильдер Н. К., Имп. Николай I. Т. 1–2. СПб., 1903; Лемке М. К. Николаевские жандармы и лит-ра 1826–1855. 2-е изд. СПб., 1909; Рац Д. Отрицательно-добрый человек. - В кн.: Факел (1990). Ист.-рев. альманах (М., 1990).
И. Я. Воробьева
Сиятельный жандарм
Исторический роман
Прошедшее России было удивительно, ее настоящее более чем великолепно, что же касается будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение; вот, мой друг, точка зрения, с которой русская история должна быть рассматриваема и писана.
Александр Бенкендорф.
Из беседы с Михаилом Орловым
Historia seribitur ad narrandum, non ad probandum (История пишется не для доказывания чего-либо, а для рассказывания) (лат.).
Пролог
История - не собрание сплетен
Все редакционные комнаты похожи одна на другую, куда нос ни сунешь: хоть в "Северную пчелу", хоть в "Московские ведомости", что напротив Страстного монастыря. Обшарпанные столы, заляпанные фиолетовыми чернилами, обгрызенные перья и карандаши, торчащие из стаканов, мятая бумага - срыв, испещренная расплывшимися буковками и непонятными непосвященному значками, густая штриховка целых абзацев, сделанная раздраженной редакторской рукой, мятые гранки, источающие удушливый запах свежей типографской краски, самовар в углу коридора, со щербатыми чашками и объедками бубликов и колбасы, да еще несколько случайных предметов, невесть откуда и как попавших сюда. И среди этого вполне русского, а не английского бедлама суетятся переносчики новостей, впрочем, прилично одетые, однако неопределенного возраста - ни молодые, ни старые, а скорее моложавые и юркие, и на скрипучих стульях сидят угрюмые авторы, ожидающие или приговор, или гонорара.
Но самое важное здесь - это невидимая атмосфера, которая окутывает и пропитывает каждую мелочь. Одно лишь помещение выглядит поприличнее - кабинет главного. Но и туда проникла эта таинственная и загадочная атмосфера, будоражащая нервы. Она действует как валерианка на кошек или как кофе на императрицу Екатерину Великую. Говорят, она пила настолько крепко заваренный, что придворные, угостившись, чуть Богу душу не отдавали.
В один из осенних ненастных вечерков сидели в кабинете главного - ну, тогда еще такого термина не существовало - старый опытный журнальный и газетный боец, знаменитый грамматик, писатель и даже некоторым образом виновник значительных исторических событий - будто бы Семеновского мятежа - Николай Иванович Греч, низкорослый человечек почтенной наружности, Фаддей Венедиктович Булгарин - еще более опытный и известный газетир и издатель "Северной пчелы" - русской "Hofzeitung", то есть придворной, по мнению заграницы, кому и принадлежало все описанное помещение, его сын Болеслав - без пяти минут сотрудник III Отделения, однако успевший приобщиться к полезной деятельности учреждения, старый корректор Триандофиллов и совершенно юный репортер полицейской, или, - как в ту пору ее называли, - скандальной хроники.
Речь шла о том, как спасти "Пчелку" от прогара. Долгое время ее - единственную - читали в Зимнем.
- Сколько раз я твержу и не устаю повторять: помните, что "Северная пчела" - это газета! А газета - ничто без сенсаций, пусть и дурных. Тиснем, а потом разберемся и себя же опровергнем! Парижские газетиры только тем и занимаются, состоя друг с другом в сговоре! - говорил темпераментно Булгарин, потирая руку, немеющую от недавнего апоплексического удара, но пока твердо сжимающую перо. - А у нас приличного заголовка ни дать, ни набрать не в состоянии.
Греч молчал: он подобные речи слышал лет тридцать подряд. Когда дела двигались неплохо, они звучали приглушенней. В трудные времена Фаддей Венедиктович буквально визжал:
- Газета должна привлекать читателя! Иначе на кой она?! Истину и без нас отыщут! Николай Иванович, помнишь, в утро мятежа на Сенатской типография успела тиснуть манифест. При той-то отсталой технике! Набрали, отпечатали и пустили с мальчишками. А как заработали! Дай Бог сегодня! Что бы этакое придумать? Вот ты, Триандофиллов, что присоветуешь? Начало войны и наши победы на Кавказе мы славно отметили. Леонтий Васильевич Дубельт похвалил, что редкость! А сейчас - при неудачах - на кого опереться? Чем привлечь внимание? Война - кому мать, а кому мачеха. Хвастаться делами в Крыму особо нечего. Сардинец за глотку взял!
- Мемуары печатать надо, - сказал Греч.
- С мемуарами, Николай Иванович, влетишь, - предостерег видавший виды Триандофиллов. - Нет, Фаддей Венедиктович, надо хронику расширять мелкую. Чтоб в глазах рябило! Вон они, - и старик указал пальцем на юного полицейского репортера, - мало дают матерьяла. А их матерьял глаза берут нарасхват.
Юный полицейский репортер, фамилию которого Булгарин был не в состоянии запомнить, пожал плечами. В газетах привыкли перепихивать вину на коллег. Хроникерам то городовые бока намнут, то пожарные из труб обольют, а то и крутые - escarpes - последний гривенник отымут. Работай в подобных условиях!
- Про сыскарей печатать надо, - тихо произнес Болеслав Булгарин. - Про сыскарей очень интересно и полезно читать. И начальство будет довольно: у читателя мозги заняты. Куда пошел, что украл, кого и чем убил! Вот тебе, батюшка, и выход.
- А может, в историю удариться? - задумчиво произнес старший Булгарин. - Я вот давеча шел по Невскому, гляжу, едет в карете Дубельт. Завидев меня, останавливает лошадь, выходит из кареты и ласково так спрашивает про здоровье. Какое наше здоровье, отвечаю, здоровье - как масло коровье. А он смеется: беречься надо, дышать воздухом и на диете сидеть. Вот Незабвенный не поберегся и раньше времени нас осиротил. Теперь про него черт знает что болтают! Да и про нас с тобой, Николай Иванович!
- Мы люди закаленные, привычные, - сказал Греч. - Правду, как шило, не утаишь. Кого журят, того и любят!
Грамматик он был отменный и пословицу умел вкрутить к месту, чему Булгарин никак не мог научиться. Видно, немцы к афоризмам способнее поляков.
- Незабвенному сейчас исполнилось бы всего ничего - семьдесят два годочка! Будущему твоему шефу, Болеслав, сейчас семь десятков, наверное, стукнуло. И тебе под семьдесят, Николай Иванович! Да, беречь здоровье надо. Прав Дубельт! И надо случиться такому, что встретились мы на Невском в день рождения Незабвенного. Леонтий Васильевич из Казанского собора возвращался. Службу заказал, однако ни Орлова, ни государя и близко не стояло.
- С глаз долой - из сердца вон, - сказал Греч. - Впрочем, он был человек добрый, но пустой. Иногда приятный, в меру образованный. Считал себя sehr gebildet. Бестолковость в нем все-таки какая-то присутствовала. Однако ловкий царедворец!
- А вот и нет, милый ты мой! Вовсе не бестолков был, а очень тонко людей понимал, - возразил Булгарин. - И много хорошего для нас с тобой сделал. И умер, как ангел. Дубельт меня под руку так проникновенно взял и сквозь набежавшую в голос слезу произнес: никто, кроме нас с тобой, Фаддей, Незабвенного сегодня не помянет. Даром, что его бюст на камине у государя стоит. Это человек был - ecce homo! Словцо из моего письма князю Орлову выдрал. Леонтий Васильевич читать умеет с пользой для самообразования. Я ему однажды о коммюнистах написал, так он потом про тех коммюнистов целый трактат составил. И везде с ним выступал. Коммюнисты, говорит, искажают все в бреду своей бестолковой горячки! Но мысль, что все должно принадлежать всем, начертана из Евангелия. Незабвенный тоже против коммюнистов страшно восставал. Считал европейской заразой и наставлял с ней бороться. Нет, Незабвенный ум имел большой и чутье! А теперь врут, что его масоны специально подставили государю, чтобы он декабристам облегчал. Ерунда какая! Да без государя ничего не делалось и не делается в России! Однако он государя смягчал. Что правда, то правда!
- Может, о коммюнистах статью напечатать? - произнес медленно Греч. - Когда в Крыму дурное положение, не исключено, что и прозвучит.
- Не позволят, - коротко отрубил Булгарин. - Не позволят. У нас цензура как была сукой, так и осталась. Помнишь цензора Крылова, Триандофиллов?
- Как не помнить?!
- Я его отлично помню, - поддержал Греч. - И Фрейганга помню! Ох, цензоры, цензоры! Сколько они нам крови попортили.
- Да уж и сейчас портят! - воскликнул юный полицейский репортер. - Спасу от них нет. Чуть городскую власть обляпаешь - сразу марает!
- Крылов был признан негодным занимать место адъюнкта статистики в университете. Куда девать его? В цензоры. Он же почти идиот. Туп как бревно. Что он запрещал и что позволял, удивило и рассмешило бы мертвого. Фрейганг ему под стать. Идиот из идиотов. Считал, что слово "исполать" бранное и непристойное. Помнишь, как ты, Николай Иванович, хохотал. Исполать! Это, он думал, что-то против женщин.
- Куторга был профессор скотоврачевания и никакой грамоты не знал, - с обидой на что-то прошлое промолвил Греч.
- Теперь у нас цензоры все с университетским образованием, - гордо произнес Булгарин-младший. - И в экспедициях тоже образованные люди числятся. Цензор теперь не самовластен!
- Много ты понимаешь, - улыбнулся Булгарин. - Нишкни! Так мы с Леонтием Васильевичем половину Невского и прошагали - и все о Незабвенном. Все о Незабвенном! А как к своим соратникам и сотрудникам был привязан. Я на него сердца не держу, что ко мне в последние годы чуть охладел. Либералисты затравили! С ними не справишься. И ошибок сам наделал в истории с Дантесом. Жестче надо было, жестче! Ну да что поминать!
- Может, про Незабвенного что-либо сочинить? Про сподвижников государя? - сказал Греч. - Какой-нибудь мемуар? Только без подлого вранья, фантазии и слухов. История, брат мой Фаддей, - это не собрание сплетен.
- Не позволят сейчас, не тот момент! - отрубил опять Булгарин. - Не позволят! А жаль! Меня рассказ о последних днях Александра Христофоровича очень тронул. Ей-богу, до слез! Хотя нас с тобой не по справедливости грачами-разбойниками окрестил. Разбойнее сплошь и рядом сновали.
- Ну уж и до слез! Я тебя плачущим видел один раз, - сказал Греч.
- Это когда?
- Когда Александра Сергеевича арестовали.
- Да, горе меня охватило большое. Я помню, как фельдъегерь Уклонский его у Главной гауптвахты ссаживал. Махнул мне рукой так печально: мол, не поминай лихом! До чего изящный человек был. Композитор! Дипломат. А все-таки слова Леонтия Васильевича меня сильно взволновали. Про поездку Бенкендорфа на воды разное болтают. Будто юбка его сгубила. Ерунда! Что он, юбок не видал?! Будто она с ним на пароход увязалась. Как это можно объяснить? "Геркулес" ведь на ревельский рейд шел. А в Фалле жена Елизавета Андреевна! Фельдъегерь от государя ждал. Ах, коммюнисты, коммюнисты! Не любили они Александра Христофоровича, и чего только они на него не наклепали и еще наклепают.
- Не одни они клепают, - сказал Греч. - И из высших сфер тоже.
- Правильно, - заметил Триандофиллов, - я сам слышал рассуждения про то, как граф к католичеству склонился под влиянием дамы и чуть ли не в папство ударился, как некогда Чеадаев.
- Может, насчет католичества нечто сообразить? - произнес Греч. - Это сейчас ой как пойдет! Хотя Чеадаев католичества не принял. Это легенда.
- Да что ты, Николай Иванович, все предлагаешь невероятное! Не позволят! Ни за что не позволят! Сейчас надо что-нибудь соленое. Истории какие-нибудь женские или военные из битв с Наполеоном. Газету надо чем-то поддержать патриотическим.
- Пусть дадут нам развернуться, - вмешался юный полицейский репортер. - Из трех убийств - два марают. Интервью с проституткой выкидывают, расследование карманной кражи, если замешано высокопоставленное лицо, - под корень! Как тут работать?!
- Как хочешь, так и работай, - сказал Булгарин. - И благодари Бога, что в "Северной пчеле" печатают. Насчет атаки на коммюнистов - хорошо бы подумать. Политика всегда публике любопытна, особливо нравственная политика. Тут надо прожженным быть и рискнуть, а не мямлить. У Леонтия Васильевича весьма ценные соображения насчет них есть, и дал он мне страничку перебелить. Хочешь, прочту?
- Не без интереса послушаю, - отозвался Греч. - И молодым польза от мудрого слова.
Булгарин поднялся и, плоскостопо ковыляя, подошел к своему заваленному пожелтевшими бумагами столу, порылся в них и вытянул скрепленные листки. Так же тяжело ступая, возвратился в угол, где стояло потертое кресло.
- Ну, внимайте! Вот насчет равенства! "Так делалось у Апостолов, так было между первыми христианами, такое положение существует и теперь в монастырях и всяких религиозных общинах - русских, католических, лютеранских и других, которые начало свое берут от Евангелия. Но, предписывая равенство между братьями, то есть людьми равного звания, Евангелие говорит: воздай Кесареви Кесарево, - и никто не был послушнее властям, даже языческим, как первые христиане, хотя языческие власти гнали их, жгли и мучили. Предписывая равенство и братство, определяя равную долю всем между собою, Евангелие вместе с тем предписывает и внушает все добродетели, которые делают человека совершенным и уподобляют его божеству. Вот этого-то коммюнисты и не приметили в Евангелии". Ну, далее менее любопытно…
- Нет, читай! - воскликнул Греч. - Как это - менее любопытно? Очень даже любопытно, свежо и поучительно. Я таких рассуждений нигде не слыхивал. Каков Леонтий Васильевич!
- Обязательно читайте, Фаддей Венедиктович! - попросил юный полицейский репортер. - Замечательный текст! Ни за что бы не прошел через цензуру.