Отпевание в оранжерее
Булгарин-младший только скептически и высокомерно усмехнулся: послушали бы они, какие тексты читаются в отделении, - дыбом бы волосики поднялись. Листовки революционные! Дневники террористов и возмутителей беспорядков! И ничего! Откровения даже цареубийц! Да списки декабристов с пояснениями открыто лежат в шкафу!
Триандофиллов, посапывая носом, задремал. Коммюнисты ему надоели давно. С ними еще Россия намучается! Что и говорить!
- "О Макиавелли, Макиавелли! - продолжил чтение Булгарин. - Они провозглашают только равенство состояний, а то забыли, что при этом равенстве должны существовать и все христианские добродетели, которые не допустят ни единого человека, ни целого общества до худых поступков. Евангелие требует, чтобы люди были, как ангелы, чисты, свободны, дружны, равны между собой, но покорны верховному властителю, Господу Богу, и представителям Его на земле. Коммюнисты же выбирают из Евангелия только то, что им нравится, а всего того, что потруднее и им не по вкусу, того и знать не хотят. Евангелие гласит: исполняй свои обязанности к Богу и людям - и будешь счастлив! Коммюнисты же говорят: исполняй только свою волю, а до других тебе дела нет!" Уф! Утомили вы меня, братцы!
- Позвольте, Фаддей Венедиктович, докончить, - протянул руку к листкам юный полицейский репортер. - Тут, я вижу, хвостик остался.
- Давай, братец, тебе полезно, - отозвался Булгарин и отдал хвостик, а остальное оставил на коленях.
- Вот отсюда, кажется? "Коммюнисты просто секта, как были ариане, манихеи, евтихиане и многие другие безмозглые нововводители, которые в средних веках, не хуже теперешнего, мутили весь мир, хотя тогда не только журналов, но и книгопечатания еще не знали!"
- Ну, это не в бровь, а в глаз, - засмеялся Греч.
- "Заметьте, и у нас, кто блажит и кричит наиболее, как не те, у которых нет ни кола ни двора. Наше правление стоит на самой середине между кровавым деспотизмом восточных государств и буйным безначалием западных народов. Оно самое отеческое и патриархальное, и потому Россия велика и спокойна!" Вот это да! Вот это резюме! А нельзя ли, Фаддей Венедиктович, и мне перебелить?
- Может, нельзя, а может, и можно, - ответил мрачно Булгарин. - Сейчас и черт не разберет, что можно, а что нельзя. Это все понимание от Незабвенного идет. Он на таком посту в России первым умным человеком был, с рыцарскими понятиями вдобавок. Вот отчего Леонтию Васильевичу особенно неприятны распространяющиеся слухи о Бенкендорфе. Сколько человек навоевался! С конца прошлого века верой и правдой служил отечеству. До самого дня болезни в феврале тысяча восемьсот тридцать седьмого года не слезал с седла. Сахтынский передает, что седьмого сентября они сели в Киле на пароход "Геркулес". Этим воистину морским Геркулесом император часто пользовался. В августе тысяча восемьсот тридцать пятого года они этим самым "Геркулесом" вместе с императрицей Александрой Федоровной, принцем Фридрихом Нидерландским с его супругою, герцогом Нассауским и маленьким великим князем Константином Николаевичем, носившим титул генерал-адмирала, поплыли в Данциг. Нынешний шеф князь Орлов, тогда еще граф, тоже сопровождал императора. А вот не прошло и десяти лет, как "Геркулес" вез умирающего назад. В каюте, где тихо отдал Богу душу Незабвенный, кроме Сахтынского, которого все хорошо знали, и племянника графа Константина Бенкендорфа - никого. Как же не стыдно про даму-то выдумывать? Не понимаю: до чего жестока человеческая натура! Ведь речь идет о покойнике!
Адам Александрович Сахтынский, родом поляк, был сейчас третьим начальником в отделении. Ранее служил в Главном штабе при великом князе Константине Павловиче. С ноября 1832 года перешел в III Отделение, изгнанный своими польскими недругами. С тех пор неотлучно находился при Бенкендорфе. Граф ему доверял не меньше, чем Дубельту, посылал за государственный счет в Париж знакомиться с французской прессой и налаживать секретные связи в пользу России. Ездил он и в Берлин, и в Палермо. Россию исколесил вдоль и поперек. Тайный политический сыск был его ремеслом. Он поддерживал прочную связь с зарубежными агентами III Отделения Швейцером и Толстым. Разве такой сотрудник допустил бы в каюту какую-то даму с католическими претензиями - агента Ватикана, да еще в нескольких милях от Ревельского порта, где графа должна была ждать Елизавета Андреевна и дочери? Законный вполне вопрос.
А племянник Константин всем обязан графу - и воспитанием, и титулом. Да всем!
Граф Константин Константинович фигурой не в Бенкендорфов - толстый, рослый, крепкий на вид молодой человек, не так давно завершивший образование в Училище правоведения. Бенкендорф имел приверженность к музыке и весьма прилежно играл на флейте. Он был в числе первых выпускников. Принц Петр Георгиевич Ольденбургский основал это училище и купил ранее арендуемый дом за один миллион рублей серебром.
"Законы надо проводить в жизнь!" - сказал государь, и через три года двери училища распахнулись.
Свод законов завершили изданием в 1832 году. Поэту Александру Сергеевичу Пушкину III Отделение передало многотомный труд, предварительно получив из Министерства финансов необходимую сумму денег. Император Николай Павлович сим жестом призывал его не забывать слова, данного в Чудовом дворце. Вместе с молодым графом в училище поступили будущие знаменитости Владимир Стасов и Александр Серов. Директор Пошман и учитель музыки Карель создали прекрасный оркестр из студентов и с увлечением исполняли Моцарта, Вебера и Мейербера. Однажды правоведов посетил государь. Он выглядел очень эффектно в конногвардейском мундире. Обошел медленно все комнаты и дортуары, похвалил за соблюдаемую чистоту и порядок. Графа Константина он застал разыгрывающим гаммы на флейте. Сказал ему несколько ободряющих слов по-немецки.
- Я хорошо знал и уважал твоего покойного отца, - улыбнулся император.
В ответ на любезность граф Константин сыграл мелодию "Боже, царя храни".
Принц Ольденбургский создал превосходные условия для занятий. Аэрированные комнаты достаточно отоплены, классы, спальни и залы сияют чистотой.
Граф Константин, покинув юридическое поприще, после смерти Бенкендорфа перешел в Министерство иностранных дел и впоследствии занял пост посла в Лондоне, где семье Бенкендорфов создала устойчивую репутацию еще княгиня Ливен.
Граф Константин был весьма осмотрительным и дальновидным человеком. Бенкендорф его очень любил и часто брал с собой в путешествия и на мызу Фалль.
Греч хорошо знал Сахтынского, помогал ему поддерживать связь с европейскими агентами, и более, чем с другими, - с де Кардонном.
- Сахтынский почтенный человек, - сказал Греч. - Он предан был Незабвенному целиком и полностью. Достался в наследство от великого князя Константина. Через Варшаву шла вся заграничная агентура. Кое-кого сразу отправили на Запад, а Сахтынского взяли в Петербург. Возраст был приличный. Трудновато старику было бы приспособиться в Берлине или Вене. В последние годы он сильно сдал - поседел, усох. Но ум имел ясный и сообразительный. Без него Бенкендорф, Орлов и Дубельт пропали бы вчистую. Он всю сеть в руках держал. И за ниточки дергал. Обвести его вокруг пальца никто не умел. Особенно прижимист насчет субсидий. Всяким Толстым, Дюранам да Швейцерам. Хоть сам он и католик, но при нем ничего компрометирующего Бенкендорфа не случилось бы. В III Отделении всегда имелось значительное число поляков…
- Польша может спокойно существовать только в мире с Россией и когда в России мир, - неожиданно и не к месту произнес Булгарин. - Это было моей первейшей заботой. Польше нельзя воевать с Россией. Вот почему я стоял на стороне русских во время событий в Варшаве. Во всей Польше были бунты и заговоры. Ужели есть один такой дурак в Польше, думал тогда я, чтоб верил, будто восстание может победить благоустроенные армии трех государств? Разве я не прав, Николай Иванович?
- Прав, прав. Я знаю: ты Польшу любишь и ей на русском поприще немало послужил, за что тебя и осудить трудно.
- Да, друг Греч! В пропасть ведет отчаянье. А поляки отчаялись! Отчаянье - это порох, а искры брошены извне. В тысяча семьсот восемьдесят девятом году и в тысяча восемьсот тридцатом, когда запасным революционерам надобно было сделать диверсию на север, - они подожгли Польшу. История - то же, что математика: по двум известным отыскивают третье неизвестное. Заговоры и бунты в Польше, а огонь тлеет теперь в Германии: в Пруссии и Австрии. В Германии приготовлялась революция, а поляков разожгли, чтобы занять державы. Народ наш живой, легковерный и удобовоспламенимый! Я писал Бенкендорфу: зачем хотите пробивать лбом стену и идти на Варшаву со стороны Праги. Ведь можно переправиться через Вислу на прусской границе и подойти к Варшаве со стороны Воли! Я-то знаю, что говорю. Мой отец воевал - дело прошлое - с Тадеушем Костюшко. Незабвенный тогда меня не оценил. Ну, пусть ему будет земля пухом!
Дубельт со мной насчет Польши всегда советовался, и Сахтынский не забывал. Случалось, увидит и пошутит: когда Болеслава к нам приведешь? Служить государю надобно с младых ногтей. Молодой граф Константин и Сахтынский, когда почуяли, что дело совсем плохо, позвали в каюту доктора. Умирающий Бенкендорф его и спросил: проживет ли он еще час времени? Доктор ответил, что не ручается. Незабвенный велел племяннику и Сахтынскому опуститься возле койки на колени, и все трое начали молиться. Более в каюте никого не присутствовало. Если бы там находилась какая-то дама, то Сахтынский от Дубельта не утаил бы сие деликатное обстоятельство. Речь идет о безопасности России! И как уходит из жизни ее главный хранитель - небезразлично.
- Это понятно, - согласился Греч. - Безопасность - штука тонкая!
- Вот бы мне очутиться на "Геркулесе"! - воскликнул юный полицейский репортер. - Я бы фельдъегеря, Фаддей Венедиктович, ей-богу, исхитрился опередить. И матерьял бы доставил первым. С пылу, с жару!
- Все равно бы не пропустили. Дожидались бы соизволения государя, - улыбнулся Греч. - У нас даже смерть констатируется только с высочайшего разрешения. А приказал бы государь написать, что Бенкендорф живет вечно, и написали бы вы сию глупость! Вечно живых у нас любят.
- Графу Константину Бенкендорф велел передать государю лично кое-какие секреты и завещал ему, между прочим, всех своих сотрудников по всей России.
- Надо же! - изумился Триандофиллов. - Это сколько сотен получится? Пять? Шесть? Семь?
- Может, и восемь! Большая цифра! - задумчиво проронил Булгарин. - Однако с меньшим числом не управиться. Пенсион назначил всей обслуге.
- Кто же это байки про камердинера Готфрида гнусные распускает? - поинтересовался Болеслав Булгарин. - Неужели в Третьем отделении ничего не знают? Разве он мог обокрасть графа, находясь в милости у него тридцать лет?! Уж рубашки бы ночной не пожалел.
- Знать-то знают, - авторитетно утвердил Греч. - Да на каждый роток не накинешь платок. Революционисты крепко не любили Незабвенного. А не исключено, что и масоны чем-нибудь недовольны остались.
- Ничего не разберешь: то врут, что он покровительствовал масонам и декабристам, то они про него гадости распускают! - удивился юный полицейский репортер. - Где тут правда? Где ложь?
- Декабристы про Бенкендорфа ничего дурного не говорят, - заметил Греч. - Я доподлинно знаю. На Кавказе их сколько? И вот уж сколько лет миновало и прах его давно истлел, а критики что-то не слышно. У нас слухом земля быстро полнится. А все-таки, Фаддей, почему в оранжерее гроб его поставили?
- Насчет оранжереи - истина. Незабвенный велел Сахтынскому поблагодарить всех служащих, а Дубельта и крепко поцеловать. Себя велел доставить в простом гробу в Фалль и похоронить в указанном ранее месте и без всяких торжественных церемоний. Закрыл глаза и тихо отошел, - закончил свою повесть Булгарин.
- Я тебя не про церемонии спрашиваю, а про оранжерею.
- Гроб, между прочим, просил взять дубовый и без всякой обивки. Насчет оранжереи объясняется куда как просто. Русская молельня в Фалле имелась, а вот лютеранской нет. Ну и поставили в оранжерею посреди моря цветов. Что ж тут преступного? Император, как узнал о кончине от прискакавшего фельдъегеря, вновь его отправил для передачи пастору царских слов: что, мол, сорок четвертый год для него несчастливый - потерял и родную дочь, и незабвенного друга. Вот только непонятно, как фельдъегерь успел обернуться? От Царского Села до Фалля сколько езды?
- Не скорее ли пароходом? - спросил Болеслав, припоминая путешествия в батюшкино имение Карлово.
- И все-таки, Фаддей Венедиктович, в этой истории остаются неясности, - сказал Греч. - Неужто дамочки этой, сиречь папского агента, абсолютно как не бывало?! Чего греха таить: Незабвенный к женскому полу был привержен и в молодости за кулисами - свой человек! Мне князь Шаховской про их проделки рассказывал. Да и ты сам, Фаддей, лет тридцать назад не прочь был кое-кому завернуть фартушок?
- При сыне-то, Николай Иванович! Какой пример подаешь молодежи?
- Да он уже совершенно взрослый! И сам непременно к балетным не ровно дышит. Молодой, красивый, не то что мы с тобой.
- Да уж это точно! Жизнь у них сложилась получше нашей! Сидят, вольно беседуют, сыты, одеты, обуты, крыша над головой. Образование-с! А что до дамочки, Николай Иванович, так поблагодари Господа, что Незабвенного английским шпионом не сделали. Чего проще: работал в пользу англичан или действовал в пользу Франции, а то и немецким происхождением уколют, как его Ермолов до последних своих дней колол! Чего только про императора Александра и кончину его в Таганроге не болтали - и что убили его, изрезали. И что тело искали, да не нашли. И что восковую маску сделали. И что его доктора опоили нерусские. И что тело почернело. И уже не маску придумали восковую, а целую накладку на священную персону. И что гроб свинцовый весил восемьдесят пудов. Я сам слыхал, как один чиновник на Мойке утверждал, что государь жив и что его запродали в иноземную волю. И что труп подделан, а для выяснения истины надо пытать сопровождавших четырех унтер-офицеров! Чего только в России не говорят друг про друга, милый ты мой Николай Иванович! И не то еще услышим от наших либералистов. А ведь Бенкендорф не самый дурной на его месте человек был. Дурнее его еще появятся. Когда на тебя разбойники нападают, ты кого кличешь? Полицейских, жандармов! Кого ругаешь? Их же - за порядком не смотрят! А сам стишки кропаешь да мараться не желаешь! Вот и вся сказка.
Вечерок кончался, и редакционное совещание тоже. Старый корректор Триандафиллов тихо посапывал в креслице, а остальные на миг замерли, думая, наверное, о бренности жизни сильных и несильных мира сего. Потревожил их покой и прекратил любопытную беседу вошедший в кабинет Паша Усов - верный помощник Булгарина, который вскоре и переймет у него "Пчелку", каковая через годик-другой благополучно скончается. Булгарин журналистом был первостатейным! А Паша Усов - так себе.
Часть первая
Невесты из Монбельяра
Деревянная галерея в Закрете
К балу готовились долго и тщательно. Выбор места оказался не случайным. Загородная резиденция генерала Леонтия Леонтьевича Беннигсена напоминала замки владетельных гросс-герцогов и курфюрстов на севере Германии. Роскошный парк обладал неповторимым в других прибалтийских имениях английским привкусом. Он был ухожен, как королевские сады Виндзора. Беннигсен держал не только цветочника, но и специального архитектора, который отвечал за все, что возводилось в окрестностях и выращивалось на клумбах Закрета. На предложение хозяина государь согласился сразу. Ближайшее его окружение от надменного маркиза Паулуччи, герцога д’Абрантеса, у которого Бонапарт похитил титул, и графа Поццо ди Борго до последнего флигель-адъютанта Палисандрова, ожидающего назначения в армию, выражали одобрение принятому решению и радость. Деревянная галерея для танцев возводилась ускоренным темпом.
Полковник фон Бенкендорф тоже находился в приподнятом настроении. Даже граф Алексей Андреевич Аракчеев, подчеркнуто холодно относившийся к герою Прейсиш-Эйлау, не пытался отговорить государя. Бала ждали с волнением почти два месяца, и казалось, ничто теперь не могло омрачить грядущего праздника.
В начале апреля государь приехал в Вильну, получив, впрочем, не удивившую его депешу о приближении французских войск к западным границам России. Все ненавистники Сперанского, высланного январским вечером с фельдъегерем из Петербурга, сопровождали государя: министр полиции Балашов, Алексей Андреевич Аракчеев, смертельный враг первого русского либерала и бюрократа, шведский барон генерал Армфельд, втянутый в интригу против поклонника Кодекса Наполеона. Адмирал Шишков, назначенный на должность государственного секретаря, которую ранее занимал Михаил Михайлович. Оскорбленные Бонапартом немцы господин Штейн и генерал Фуль тоже были здесь. Печально знаменитый впоследствии Дрисский лагерь мог принять отступающую русскую армию в любую минуту. Фулевский план войны обсуждался чуть ли не ежедневно. Англичанин генерал Вильсон, получивший разрешение в Лондоне перейти в русскую службу, в каждой беседе напоминал государю об ужасах континентальной блокады. Немцы в русских мундирах - генерал барон Дибич, генерал-адъютант граф Витгенштейн, генерал барон Винценгероде, генерал Толь и Беннигсен - Длинный Кассиус - поддерживали священный огонь, в котором должен был сгореть маленький корсиканец. Леонтий Леонтьевич, однако, ганноверец, а следовательно, отчасти англичанин и ближе к Вильсону, чем Штейну с Фулем. Сардинцы маркиз Паулуччи и полковник Мишо - оба заклятые враги узурпатора. Корсиканец Поццо ди Борго - противник Бонапарта с юношеских лет, захвативший его место в сердце борца за независимость острова от Франции генерала Паоли. Матерые роялисты граф де Сен-При и генерал Ламберт. Для полного комплекта недоставало только еще одного сардинца Жозефа де Местра - яростного врага Сперанского, оставленного в столице на радость иезуитам. Чего греха таить - государь любил и уважал иностранцев. Но отвечали ли они ему тем же? Или надеялись, что русские штыки добьют тирана - эту гидру, порожденную Революцией. Русские генералы негодовали втихомолку: справимся сами! Но государь думал иначе. Он понимал силу коалиции и тоже хотел поднять против узурпатора всю Европу - от Сардинии и Сицилии до Швеции и Финляндии. Большая политика часто вызывает негодование.
Злые языки, которых немало при любом дворе, всерьез утверждали, что Бонапарт пришел к окончательной мысли выступить против России, когда узнал об аресте бывшего любимца царя. Фраза Михаила Михайловича "Пора нам сделаться русскими!" вселила страх и переполнила чашу терпения многих недоброжелателей Сперанского. А в подметных письмах министру полиции сообщалось, что Сперанский просто-напросто агент Бонапарта, состоит в переписке с министром иностранных дел корсиканца герцогом Бассано - Марэ Хуго Бернардом, который в отличие от епископа-расстриги Отена Шарля Мориса Талейрана-Перигора, герцога, а потом князя Бенвентского, великого камергера и великого вице-электора императора французов, никогда тому не отвечал: "Нет! Сир, это невозможно!" Вот отчего этот русский либерал столь рьяно выступает против французских и немецких эмигрантов. Значит, Великая армия идет спасать Сперанского, выручать крестьян и сеять зерна свободы?! Чего только не услышишь в Вильне! Однако были и другие люди, которые видели истинные причины войны, поднимающей грозный лик на Западе.