- Благодарствую, друг мой. Поди с Богом.
- Никак нет, ваше императорское величество. Велено мне Алексеем Григорьевичем без проволочки ворочаться. И с ответом.
- Ах, да, с ответом… Писать не стану. Передай на словах господину Орлову - пусть не казнятся. В животе и смерти Бог волен, а я ни на кого гнева не держу. Пусть распорядится с телом в Бозе почившего императора, чтоб в Петербург везли, и сам сюда поспешает. Здесь Алексей Григорьевич мне надобен.
- А тело…
- Что тело? Алексей Григорьевич лучше меня знает, как устроить, чтобы шуму лишнего да суматохи не было. Народ ведь, Бог ему судья, не любил покойного. Но почести ему воздать положено. Как христианину. Не более того.
- Доставить, значит, следует…
- В Александро-Невскую лавру. Настоятелю передать. Ему скажут. Ждать он будет. Поди, поди, мой друг.
ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец
Екатерина II, Е. Р. Дашкова
- Друг мой, какое облегчение увидеть вас около себя! Вы не поторопились ко мне, княгиня, после этих ужасных известий. Целый день я металась в одиночестве и ни с кем не могла поделиться охватившим меня ужасом другим слов для произошедшего я просто не в состоянии найти.
- Да, ваше величество, все произошло слишком быстро для вашей славы и моей совести.
- Вы говорите так, как будто в этом был момент преднамеренности, княгиня. Но, слава Богу, произошел всего лишь несчастный случай. Страшная случайность, погрузившая в отчаяние всех очевидцев.
- Этого надо было ждать, раз рядом с императором появился Алексей Орлов.
- Вы не правы, совершенно не правы, дитя мое. И чтобы окончательно вас в том убедить, вот письмо, написанное непосредственно после трагической смерти.
- Увольте меня от чтения обращенных к вам строк, ваше императорское величество.
- И все же вы не можете их не прочесть. Это необходимо для трезвой оценки случившегося. Несправедливые обвинения не перестают быть несправедливыми, если они обращены и к несимпатичному вам человеку. Вы же всегда стремились к истине и проповедовали доброту. Прочтите же, княгиня.
- Да, если бы не рука Алексея Орлова…
- Вы бы поверили, не правда ли? Но я хочу поделиться с вами тем, что происходит сейчас в моей душе. Я столько лет знала императора… и такого разного… Если бы вы знали, каким очаровательным он был при нашем первом знакомстве. Почти красивым - его очень изменила оспа, - которой он переболел в год нашей свадьбы. Ловкий. С какой легкостью он переходил с немецкого на французский, на шведский, даже пытался говорить отдельные фразы на итальянском. И он столько рассказывал о прошлом Швеции. Швеция была его настоящей мечтой.
- Я знаю.
- Он говорил с вами о ней? И, наверно, интересно говорил? В юности он умел быть превосходным рассказчиком. И так мило смеялся.
- Я много обязана покойному императору по части знаний.
- Вот видите, видите, как много он потерял с годами! И потом наша свадьба. Мы венчались 21 августа 1745 года. Была чудесная погода. Светило солнце. Светило солнце… И летели журавли. Очень высоко, так что не было слышно их клекота. А великий князь спорил, что слышал, и начал сердиться, когда я отнесла это к его воображению. А через четыре дня мы провели целый вечер в Оперном театре. Шла бесконечная опера "Сципион Африканский". В самом деле бесконечная - она началась в шесть вечера и тянулась чуть не до полуночи. Должна вам признаться, я равнодушна к музыке. Мне хотелось есть, и я едва сдерживала зевоту. А великий князь восхищался какими-то скрипичными пассажами, партией флейты и кричал на весь театр "браво". Это было так нарочито, как будто мне назло.
- Император хорошо играл на скрипке, и мне не раз доводилось музицировать вместе с ним.
- Нет, нет, не пытайтесь меня приобщить к вашей страсти. И только представьте себе мой ужас, когда по настоятельной просьбе великого князя тот же "Сципион Африканский" да еще со значительными дополнениями был исполнен через месяц или два. Великий князь отмечал каждую вставку, одними восхищался, другие осуждал, а я была уверена, что непременно усну, и все время сжимала и разжимала руки.
- Император говорил, что не пропускал ни одного спектакля в придворном театре. Он помнил все спектакли, названия пьес, имена комедиантов. И уверял, что только это поддерживало его добрые отношения с покойной императрицей, обожавшей музыку.
- Если только все это не было притворством.
- Притворством? Но с какой стати, ваше величество?
- Чтобы производить впечатление просвещенных людей. Насколько было лучше, когда в Оперном театре шли французские и итальянские комедии. Во всяком случае, мучить себя операми и концертами я не стану. Да кстати, их не любят ни Григорий Григорьевич, ни Алексей Григорьевич. Так что у меня есть все основания считать, что я не одинока в своем равнодушии.
- А где можно будет проститься с императором, ваше императорское величество? Хотя что я спрашиваю - конечно, во дворце. И, вероятно, в Петропавловском соборе?
- Что за идея? Петр Федорович подписал отречение и, следовательно, не имеет права на государственные почести. Я думаю, самое разумное последовать примеру покойной императрицы. Для принцессы Анны Леопольдовны она выбрала Александро-Невскую лавру. Там покоятся все члены императорского дома. И постаралась сократить время этой никому не нужной церемонии. Помнится, тело было выставлено для прощания 21 марта утром, а на следующий день состоялось погребение.
- Ваше величество, я не смогла себя заставить прочесть ваш указ: от чего скончался император?
- От геморроидальной колики. Так установили медики. Со времени переезда в Ропшу, как сказывает Алексей Григорьевич, они шли у него одна за другой. Но Петр Федорович решительно отказался от помощи врачей. Мой указ предлагает всем желающим проститься с бывшим императором по христианскому обычаю, не держа на сердце против него зла. Без злопамятствования.
- В указе о принцессе Люненбургской было сказано: без жадного озлобления. Батюшка часто повторял эти слова. Вы разрешите мне, ваше величество, отдать последний поклон моему крестному отцу?
…Хвоя. Приторный запах хвои. Полутемный храм. Солдатский гроб под простым покрывалом. Четыре свечи по углам. Потертый голштинский мундир без регалий. Вздувшееся посиневшее лицо… Российский император.
Среди монастырских погребений яма. Монахи. Никаких воинских почестей. Проводить в последний путь? Не дозволено. Когда состоится погребение? Когда прикажут. Памятник… О памятнике ничего не известно. Траур при дворе запрещен. Ненужный император…
Часть третья
ЦЕНА ПРЕСТОЛА
Какое зрелище для народа, когда он спокойно обдумает, с одной стороны, как внук Петра I был свергнут с престола и потом убит, с другой - как правнук царя Иоанна увязает в оковах, в то время как Ангальтская принцесса овладевает наследственной их короной, начиная цареубийством свое собственное царствование.
Из донесения французского посла в Петербурге. 1762
ПЕТЕРБУРГ
Дворец Р. И. Воронцова
Р. И. Воронцов, М. И. Воронцов, Е. Р. Дашкова
- Господи, да что уж это делается? Награды, награды, кругом одни награды. Чины, ордена, земли, крепостные души, деньги - будто всю Россию решили наспех раздарить. Что же это за свистопляска такая, может, ты, Катерина Романовна, отцу своему скажешь? Кому как не тебе все мысли новой монархини известны. Сколько лет не разлей вода были, нашептаться по углам не могли. Просвети родителя, чтоб ему не свихнуться на старости лет.
- Не то, братец, удивительно. С каждым восшествием без наград не обходилось, только этим разом в толк не возьму - кого и за что дарят. Со стороны поглядеть, весь двор только того и хотел, чтобы новая государыня на престол вступила. Все, как один, в заговорщиках состояли. А на деле - ведь раз, два и обчелся. Акромя нашей Катерины Романовны да братцев Орловых никого, почитай, и не бывало, да вот, поди ж ты, как дело обернулось.
- Кстати, и то, дочка, поясни, почему тебе-то ничего не досталося: ни орденов, ни богатств. Это как же выходит - по усам текло, а в рот не попало?
- Не захотела я, батюшка, ордена брать.
- Что такое?
- Когда я государыню в поход на Петергоф снаряжала, орден Екатерины с нее сняла, чтоб на Андреевскую звезду заменить. Сняла, в карман платья положила и забыла. Потом горничная нашла, я и поехала по дворец в ту ж минуту возвращать. Государыня меня еще раз поблагодарила и хотела ленту эту на меня возложить, а я отказалась.
- Никак с ума сошла, племянница?
- Да почему же, дядюшка! Объяснить я государыне потщилась, что не ради наград о восшествии ее на престол хлопотала. Что обидно мне чистые мои интенции на ценности менять. Что я ради нее самой, и ничего мне не надо.
- Вот распотешила, доченька!
- И впрямь от удивления ничего сказать не найдешься. А для чего же ты, филозофка наша, старалась? Думаешь, монархам чувства твои потребны? Да он за деньги что хочешь купит, кого хочешь перед троном своим на колени поставит.
- Видно, о семействе родном воронцовском позабыла, Катерина Романовна. Императрица покойная одними деньгами твоей матушки покойной, царствие ей небесное, только и жила. Пока денег матушкиных, сурминских, у Воронцовых не было, чтоб ссужать цесаревну, ей подчас на стол собрать было нечего. Так-то! А вот больно ли императрица Елизавета Петровна Воронцовых отблагодарила? Сама, что ли, не знаешь?
- Что говорить, монархи все на одно лицо. Речи человеческие говорить - это когда власти нет, а пришла власть - знай, свою волю твори, на живых людей не оглядывайся, мертвых и вовсе не поминай, себя ублажай во всю мочь.
- Батюшка, но ведь взяла же покойная государыня сестриц моих старших во дворец малолетками совсем, ни в чем они отказу не знали. Как о родных заботилась.
- Как о родных, говоришь? А кто Лизавету полюбовницей великого князя сделал? Кто, чтоб своего племянничка да наследничка ублажить, о девке не подумал? Не могла государыня своего слова сказать? Не послушался бы ее кто? Или Лизавету, коль на то дело пошло, родному отцу прислать. А теперь-то куда со стыдобой такой? Где жить, как замуж отдавать - ведь не возьмет никто. Не возьмет!
- Да полно, Романушка, мало ли таких случаев при дворе бывало - обходилось ведь, устраивалось.
- И устроилось бы, с грехом пополам, кабы император на троне был, кабы его власть была. А теперь?
- Батюшка, государыня слово мне дала, что ничем Лизу не обидит, время придет - и ко двору пустит.
- Милость какая! Еще и благодарить за нее надобно, в ножки новой самодержице кланяться на старости лет! А кстати, самодержица-то твоя, Катерина Романовна, куда какой расчетливой оказалася. Как нужных да ненужных разобрала. И кто ж бы это ей так ловко подсказывал?
- А то и удивительно, Романушка, что никто. Пока сидела в великих княгинях, все, видать, готовилась да рассчитывала.
- О каком расчете вы говорите, дядюшка? Не такой государыня человек. Вот увидите, не такой!
- Ишь ты, опять в защитницы записываешься! А ты лучше, дочка, сама рассуди. О полюбовнике главном толковать нечего - наградами усыпан, и Александровский кавалер, и действительный камергер, и хозяин несчитанных душ, немереных земель. Мало того - достались ему Гатчина и Ропша в полное владение. Как преемнику.
- Батюшка, не повторяйте - это отвратительно, что он согласился. Он! Ропшу! Ведь говорят же, Алексей Орлов там, подушкой… А вот теперь хозяйничать там будет.
- Будет, будет, доченька, не сомневайся. Это ему в самый смак подвиг-то свой приснопамятный перед глазами видеть. Да Бог с ним! Все четверо его братцев немногим меньше получили.
- Сказывали, Алексей Григорьевич сам поместья-то выбирал. С государыней не соглашался, резоны свои представлял.
- Точно не знаю, а не удивился бы. Вот ты лучше посмотри - кого дальше-то государыня уважила: князя Волконского Михаилу Никитича да Никиту Ивановича Панина. Ты их среди заговорщиков видела? Михайле Никитичу до великой княгини дела не было, а наш Никита Иванович всеми силами от переворота отговаривал, да и не хотел государыню на престоле видеть. Не так разве?
- Погоди, погоди, братец, все ты разобрал да не все понял. С князем дело особое - против пруссаков воевал, потому и покойному императору неугоден был. Его ли не уважить, чтоб армия знала - иные у новой монархини мысли.
- А Никита Иванович с кем воевал, где победы одерживал?
- Никита Иванович новых мыслей о делах государственных держится, чрезвычайно среди дворянства почитаем. Не хотел государыни на престоле видеть - верно. Тем паче ублажить его надо. Вот откуда и титул у него графский на следующий день после переворота, и пенсион в 5 тысяч рублей в год. Как ему теперь против государыни интриговать? Разве что на манер нашей Катерины Романовны от пенсиона отказаться.
- Хитро, ничего не скажешь. Только такой же пенсион еще двое получили, не забыл, Михайла Ларионович? Князь Волконский да граф Кирила Разумовский. А уж за что братцу стародавнего фаворита такая честь, даже ты, канцлер, не придумаешь.
- И придумывать не надо. Чтобы все видели: преемница наша государыня не супруга покойного - государыни-тетушки. Кого та жаловала, тот и Екатерине Алексеевне друг.
- Уж скорей - старая любовь долго помнится.
- Может, и не без того. Хоть видится мне, новая императрица не больно-то чувствительна. Все только руками развели, как узнали, что заговорщики у нее по разрядам разделены. По разрядам и пенсионы, и дача. Вот наша Катерина Романовна только второй категории удостоилась, значит, ей пенсион годовой две тысячи и шесть сотен душ. Крепостных не захочет - получай деньгами 24 тысячи. Хлеще купеческого торга.
- Не сказала ты отцу ничего, Катерина Романовна. Что же ты-то выбрала, ни с кем из родных не посоветовалась?
- Не взяла я денег. И крепостных не взяла.
- Да ты что, врага себе в государыне нажить захотела? Знаешь хоть, что творишь? Себя не жаль, семью бы пожалела.
- Никита Иванович мне те же слова говорил.
- И что же?
- Порешила я список долгов мужа в Кабинет представить, чтоб оплатили их по векселям.
- Вот это уж лучше будет. А велики ли у князя долги?
- Государыниной дачи в обрез хватило.
- И то слава Богу. Глядишь, еще и по случаю коронации награждения будут. Только ума у тебя на это не хватит, вот беда. Ты гляди, как народ-то устраивается. Камердинер-то императора 7 июля с Орловым и Барятинским снюхался, 7-го не стало Петра Федоровича, а уж 8-го указом государыни ему вотчины в Ярославской губернии определены были. Вот тебе и граф Карнович! За дело, за дело государыня наша раскошеливается, не за филозофствование да умные разговоры. Куда уж до нее покойнику!
ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец. Комнаты императрицы
Императрица Екатерина II, камердинер Василий Чулков, княгиня Екатерина Дашкова
- Княгиня Дашкова, ваше императорское величество.
- Василий! Сколько повторять тебе - княгиня может входить в любое время без доклада. Для нее мои двери всегда открыты.
- Государыня-матушка, не моя в том вина - Екатерина Романовна велела. Непременно доложить велела.
- Маленькая упрямица! Что заставляет вас быть такой чинной? Когда вы приезжали ко мне во дворец с черного крыльца, к больной, еще не вставшей с постели, вы не думали о церемониях.
- Я приезжала к великой женщине, обижаемой судьбой и окружающими. Я надеялась облегчить ее положение и будущее. К тому же эта женщина была великой княгиней, а не самодержицей Всероссийской.
- Возможно, я ошибаюсь, но мне в ваших словах слышится укор, княгиня.
- Как можно, ваше величество!
- И вы словно сожалеете о тех временах?
- И это не так. Хотя…
- Что хотя? Договаривайте же. Между нами не должно быть недомолвок.
- В том давнем положении великой женщины разность между ею и обыкновенной придворной дамой была куда меньшей.
- Вы несносны, княгиня! Положительно несносны! Уж не ревнуете ли вы меня к моим новым обстоятельствам? Но это было бы слишком глупо!
- О, нет, государыня, если во мне и есть, как вы изволили выразиться, чувство ревности, оно относится только к возможности делиться мыслями и чувствами - не более того.
- Так что же вам мешает это делать сейчас? Я жду откровений. Они, как всегда, мне очень любопытны.
- Я думала о московских торжествах по поводу коронации, ваше величество.
- И что же?
- Какими им следует быть - не в смысле пышности, но как бы сюжета. Ведь это Господом данная возможность для новой императрицы заявить свое политическое кредо. Оно станет общедоступным и не потребует тех угодливых и своенравных истолкователей, которые способны придать каждой изначальной мысли прямо противоположный смысл.
- Но мы уже об этом с вами говорили. Вы сочинили их прожект?
- Нет, государыня, такой прожект превосходит мои слабые возможности. Я не имею опыта в подобных делах.
- Не боги горшки обжигают, княгиня. Так, кажется, говорят?
- Так, ваше величество. Но здесь речь идет не о простом горшке, а об изысканнейшем сосуде.
- Метафора хороша, но что вы предлагаете?
- Прежде всего участие подлинных литераторов, разделяющих вполне ваши взгляды, государыня, на просвещение. Век, который начинаете вы, войдет в Российскую историю как век Просвещения.
- Хорошая мысль! Но как вы себе мыслите претворить ее в жизнь? Надо приказать Штелину…
- Вот этого я более всего и опасалась, государыня! Якоб Штелин был нанят ко двору в незапамятные времена сочинять аллегории. Но это аллегории обо всем и ни о чем, как те, которые предложил вашему вниманию живописец Лагрене. Место на изображенном им троне может занять любой монарх, а одна и та же муза станет нести атрибуты комедии, трагедии или фарса, ни в чем не меняясь.
- Но чего же еще вы требуете от искусства?
- Многого, ваше величество. Литератор способен вложить в свое сочинение подлинную идею вашего наконец-то наступившего царствования, которая заявила бы народу и всей Европе о ваших необыкновенных замыслах. И он же поможет живописцу - не придворному моднику, искушенному на одной лести, а Живописцу сочинить соответствующую композицию.
- Вы имеете кого-то в виду, княгиня? Но я уже назначила ответственным за все московские торжества фельдмаршала Никиту Трубецкого. Каким образом вложить в его голову подобные многосложные идеи?
- Нет ничего проще, государыня! Осмелюсь напомнить, что князь Никита Юрьевич был великим другом самого Антиоха Кантемира. Мало того, что сей оригинальный поэт пересылал ему из-за границы все свои сочинения, но и посвятил князю замечательнейшую оду "О воспитании" и сделал это не в России, а оказавшись в Париже.
- Любопытно. Что же, он видел в фельдмаршале единомышленника?
- О да, государыня! А Кантемир был очень требователен в вопросах нравственности. Князь не давал ему поводов для сомнений.
- И вы считаете целесообразным познакомить князя с вашей программой?