- Никогда не сомневалась, что любая неудача найдет среди наших офицеров убедительное обоснование. Беда в том, что на войне не существует объяснений - только победы или поражения. Вы полагаете, я права, Василий Иванович? Суворовскому суду я привыкла верить.
- Тут и спору нету, государыня.
- И какой смысл в наших блистательных всех морских победах, когда судьба войны все равно будет решаться на суше, где успехами хвалиться по-прежнему не приходится.
- Но разве действия князя Василия Михайловича Долгорукова нельзя назвать удачными? Едва вы изволили подписать его назначение вместо графа Панина, он уже к середине июня овладел Перекопской линией, поверг в панику шестидесятитысячное войско неприятеля, двинулся в глубь полуострова, через две недели овладел Кафой. Хан Селим-Гирей обратился в бегство, и в две недели Крым оказался во власти России.
- Вы забыли добавить, что его поддержала Азовская флотилия адмирала Сенявина.
- Ваше справедливое дополнение, ваше императорское величество, только расширяет фронт успехов российской армии.
- И тем не менее Война не может опираться на единственного удачного и удачливого полководца. Я отметила успехи князя Георгием первой степени и 60 тысячами рублей.
- Это много меньше, чем награда за Чесменское сражение.
- Вы правы, Василий Иванович.
- Ведь князь Василий Михайлович к тому же заключил с крымцами неразрывный союз, навсегда отделив их от Порты.
- Князь не будет обижен. Вы напомнили мне, что ему следовало бы дать титул Крымского. Не правда ли, господа? И, само собой разумеется, шпагу с бриллиантами.
- Если разрешите сказать, государыня, опасно то, что на зиму наши войска выведены из Крыма на Украину. Ведь по соглашению Крым обретает независимость, хотя и под покровительством вашей державы. Кто знает, какие старые связи могут ожить в отсутствие наших войск. Порта совсем рядом, и ее сторонников среди крымчаков мы просто не знаем.
- Что же вы имеете предложить?
- Поспешение с заключением договора с самой Портой.
- Кстати, австрийский министр Кауниц уже предложил нам через Фридриха II свои услуги в посредничестве с султаном.
- Его намерения очевидны. И он, и прусский король одинаково боятся возвышения России. В то время как наша императрица справедливо требует от своих военачальников большей энергии, Пруссия и Австрия считают успехи русского оружия слишком опасными.
- Что мы ответили на их предложение?
- Что мы уже начали напрямую переговоры с султаном, ваше величество, о мире.
- Вы полагаете, этот вопрос не допускает промедления?
- Само собой разумеется, государыня, имея в виду ухудшение отношений с Швецией. Теперь все будет зависеть от того, насколько удачно нам удастся провести переговоры с Портой. Местом переговоров назначены Фокшаны. Именно там имеет произойти конгресс.
- Григорий Григорьевич, вы не принимаете участия в общем разговоре. Но, может быть, именно вы со всеми моими полномочиями отправитесь в Фокшаны. Зимняя дорога удобнее летней, и мы позаботимся о том, чтобы она была для вас не слишком обременительна.
- Вы предлагаете мне дипломатическую миссию, ваше величество?
- После вашего блистательного триумфа в борьбе с московской чумой и в свете этой победы вам удастся ее удачно провести. Это важно для нашей державы, граф, и на вас я могу положиться в полной мере.
- Государыня, я не могу уклониться от столь почетной обязанности и не оправдать вашего доверия. Как скоро следует отправляться в путь?
- Как вы полагаете, канцлер?
- Чем скорее, тем лучше. Переговоры должны начаться в первых числах января.
ПЕТЕРБУРГ
Дом Н. И. Панина
Н. И. Панин, И. С. Барятинский, П. И. Панин
- Господа, необходимо любым образом воспользоваться отсутствием в столице Орловых, чтобы наконец отвлечь от них внимание императрицы. Другого такого счастливого стечения обстоятельств мы не дождемся. Я и так удивляюсь их неосмотрительности: Иван хозяйничает на Волге, Алексей и Федор упиваются воинскими успехами в Архипелаге, и вот сам Григорий Григорьевич изволил отъехать в Фокшаны. Не знаю, видели ли вы его выезд, но такой пышности мог позавидовать любой император.
- И после такого выезда вы, Петр Иванович, рассчитываете на успех отвлекающего предприятия? Полноте! Не успеете оглянуться, как вырастут очередные триумфальные ворота, будет заложен соответствующий храм или дворец на дороге из Петербурга в Москву, а там появится и золотая медаль с бессмертным именем российского героя.
- Знаешь, братец, я готов присоединиться к доводам князя, если бы не одно маленькое обстоятельство из области психологии. И прошу вас, не смотрите на меня с таким удивлением: именно психологический экскурс заставляет со всей серьезностью отнестись к соображениям графа Петра Панина.
- Никита Иванович, я буду счастлив любой поддержке.
- А все дело в возрасте, господа. Да, да, в возрасте нашей государыни. Хочу напомнить, что ей сорок три года. Это вам ничего не приводит на мысль?
- В этом возрасте скончалась императрица Екатерина Первая.
- Совершенно справедливо, князь, предварительно окружив себя несметным числом амантов, которых ей все казалось мало.
- Позвольте, позвольте, но сорок три года было императрице Елизавете Петровне, когда она…
- Сменила семейную жизнь с графом Алексеем Григорьевичем Разумовским на молодых амантов - ты угадал мою мысль, братец.
- Вы хотите сказать, Никита Иванович, что наша государыня вступила в тот же возраст?
- Критический, заметьте, Иван Сергеевич.
- А вывод, братец?
- Самый очевидный: государыне следует подсказать мысль о возможности перемен в ее личной жизни. Или, скажем иначе, в подобной необходимости. Годы уходят. Жизнь давно стала однообразной, перестала приносить яркие переживания…
- Полноте, братец, да ее величество на своего Гришеньку как на святой образ глядит.
- Так это внешняя сторона. А на деле все мы видим, что былого усердия в Грише не видно. То с фрейлинами смеяться примется - государыня в лице меняется. То с этой маленькой своей кузиной Екатериной Николаевной Зиновьевой так заговорится, что света белого вокруг не замечает.
- А ведь верно, Никита Иванович. Супруга моя не раз сказывала, как государыня посредь карточной игры так и замрет - за Гришей следить начинает. Однажды он и вовсе с куртага, не сказавшись государыне, уехал - найти не могли.
- Обида - плохой советчик, тут и от аманта отступиться можно. Особенно, если преемник хороший под рукой.
- Ты о ком, братец? Приметил кого?
- Тут уж я, пожалуй, Никита Иванович, определить могу. Супруга приметила, как ласково ее величество с корнетом Васильчиковым говорила. Когда Григорий Григорьевич чуму воевать ездил, подарки молодому князю дарила.
- Как же, как же, золотую табакерку с бриллиантами - будто бы за отменное содержание караулов во дворце. Выходит, другим и невдомек, как дворцовый караул нести, а князек все отгадал. Теперь, когда отъехал Григорий Григорьевич, в самый раз и похвалить юношу под руку.
- Не молод ли наш Васильчиков? Подумать только, на двадцать с лишним лет государыни моложе.
- Э, Петр Иванович, это тебе не войсками командовать - тут в молодости самый смысл. Чем паренек моложе, тем старушке-то и лестней. Будет думать, что так уж молода и хороша с виду.
- А он что?
- Нет, князь, не досадуйте на моего братца. К политесам он смолоду безразличен. Об аманте, Петр Иванович, ты не думай. Это уж его печаль - расстараться, чтоб государыня поверила.
- Ладно, а как делу-то такому ход дать?
- Есть такой ход. Пусть ваша супруга, князь, намекнет государыне. Императрица принцессе Голштейн-Бекской, как родной, поверит.
ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец. Личные апартаменты императрицы
Екатерина II, княгиня Е. П. Барятинская, М. С. Перекусихина
- Вот и чудно, что пришли, княгиня. Мне так надоедает тратить время на куафюру и слушать при том только глупости камеристок. Пожалуйста, устраивайтесь поудобнее и не возьмите за зло, что куафюр будет продолжать свое занятие.
- Ваше величество, я в восторге, что вы разрешаете присутствовать при своем туалете. Во всех дворах Европы это знак самого большого расположения монархов.
- Мой двор не представляет исключения. Как ваш сынок? Жаль, что он не будет носить фамилии вашего отца: принц Голштейн-Бекский - это превосходно бы звучало. К тому же он обещает стать очень красивым молодым человеком.
- Только обещает, ваше величество, и могу только просить судьбу, чтобы он стал хоть несколько похож на корнета Васильчикова. Вот уж поистине красавец юноша!
- Васильчиков? Это который? Тот, что бывает в караулах?
- Он самый, ваше величество. Но главное - вместе с прекрасной внешностью он обладает и прекрасной душой. Представьте, государыня, я застала его в антикаморе с табакеркой в руках, которую он прижимал к губам. Мое женское любопытство побудило меня приблизиться. Табакерка действительно была очень хороша, но на мой вопрос корнет ответил, что ему дорого не золото, из которого табакерка сделана, и не бриллианты, которыми она усыпана, а мысль о той, чья прекрасная рука ему подарила эту памятку.
- И он назвал имя своего предмета?
- Думаю, для этого он слишком хорошо воспитан. Он залился лишь пунцовой краской и не знал, как скрыться от моего взгляда.
- Он совсем еще дитя.
- Дитя? О, вы не видели вблизи корнета! Это настоящий кавалер со всеми прекрасными качествами, которые дарит человеку зрелая юность.
- Но это так и есть, ваше величество. Я знакома с его родительницей. Князья Барятинские считаются родством с Васильчиковыми.
- Мне ничего не говорит эта фамилия - как вы сказали? - Васильчиковы, между тем Барятинские относятся к самым знатным родам.
- О, ваше величество, обстоятельства так сложились, что мне довелось кое-что узнать о Васильчиковых. Это верно, что они не отличаются богатством, зато в родовитости им не отказать. Одна из женщин их семьи была супругой даря Ивана Васильевича Грозного. Правда, по капризу державного супруга ей пришлось кончить свои дни в монастырской обители. Васильчикову, служившему при царе Федоре Иоанновиче, удалось завязать дружеские отношения с Персией и торговаться о переходе к Московской державе Баку, Дербента и Тавриза. Я не помню его имени-отчества, но князь рассказывал мне, что тот же Васильчиков определил между русскими и датскими владениями на Коле.
- Вы необычайно много знаете об этой семье, княгиня.
- Может быть, потому, что наш милый Александр Семенович бывал со своей матушкой у нас в Рождествене, под Москвой.
- Ах, так! А я думала, вы протежируете милого юношу.
- Поверьте, ваше величество, Александр не ищет протекций и не мечтает о карьере. Он достаточно скромен и на редкость любезен - родители много сил посвятили его воспитанию. И совершенно бескорыстен. Я не могу поручиться за его образованность, но он очень охотно прислушивается к советам и, надо отдать ему должное, не ошибается в выборе людей, у которых хочет учиться.
- Мой Бог, одни неоспоримые достоинства и никаких недостатков! Кем начинал он службу?
- Вахмистром, но уже в апреле 1765 года был произведен в корнеты Конной гвардии. Ах, как он хорош в седле, ваше величество!
- Надо отдать вам должное, княгиня, вы меня заинтриговали вашим сокровищем. Приведите его ко мне на досуге.
- Государыня-матушка, и впрямь преотличнейший молодой человек и какой почтительный.
- И ты туда же, Марья Саввишна? Откуда ты-то можешь его знать?
- Да тут ненароком заходил он ко мне. Чайком я его угощала.
- Да, это уже совершенно неоспоримый аргумент. Хорошо, княгиня, пусть он заглянет ко мне после вечернего караула.
- Уверяю, он развлечет вас, ваше величество.
АРХИПЕЛАГ
Российская эскадра
А. Г. Орлов
…Не верю! Никогда не поверю! Ни письму! Ни рассказам курьера! Только Гриша из Петербурга выехал, только до Фокшан добрался и - словно умер. Покои его дворцовые очистить приказала. Вещи - все до единой! - в Мраморный дворец свезти.
Курьер сказал: не камер-лакеи выносили - солдат наслали. Собрать только мне разрешили. На возы кидали. Рухлядь навалом, что подороже - в корзины.
За что? Как можно? Сколько лет вроде душа в душу жили. Слова недоброго от государыни не слыхали…
От государыни… Может, от того и простить не может, что все из орловских рук получила: престол, свободу, армию? Благодарить никто не любит. Благодетелей все ненавидят. Ей ли Орловы не благодетели! Чего не захочет, в момент сделают.
Вещи Гришины из апартаментов его дворцовых повыносили. Да что вещи! Караул с ружьями заряженными у дверей поставила - силы да характера орловского испугалась: а ну вернется, а ну силой ломиться к новому аманту станет.
Спросил об аманте - курьер смеяться принялся: вам бы, ваше сиятельство, и глядеть было бы не на что. Росточку маленького - государыне под стать. Субтильный - березовым прутиком переломишь. Кланяется все, кланяется, комплименты говорит. Вон оно чего Орловым не хватило. Мужланы они - Орловы! Подковы в кулаке гнут, кочережки узлом завязывают. Государыню императрицу на вытянутой руке удержат - не согнутся.
Прав был Бестужев: не ждать! После похорон государя сразу и под венец. Тайный, а все едино не разорвешь. Так бы и сделал, кабы о себе пошло. И попа сыскал. И в церкву хоть верхом на коне увез. Пока всего боялась, страх в душе имела.
Грише уступил. А Гриша что: как изволите, государыня? Вот тебе и изволила. Поговорить не могла. Все втихаря, все за спиной. Поди, с десятью советниками все оговорила. Она это любит - советоваться, а потом все равно по-своему действовать. От Орловых все избавиться рады. Княгиня Дашкова одна с ненавистью не крылась, другие - пуд соли съешь, не разберешь.
Как пса старого, за порог выкинула! Гриша, как наш гонец до Фокшан добрался, все кинул - в столицу полетел. Да что проку - ко дворцу на пушечный выстрел не пустили. Сначала говорить стали, государыня, мол, за Фокшаны гневаться изволит, что никакого договора с турками не выходит. Гриша аудиенции требовал, Аннушка в тайности сообщила: отговорки все, в апартаментах орловских уж которую неделю корнет Васильчиков поселился. Солдаты с оружиями милого стерегут. Кому рассказать - не поверят. Амант под ружьем!
Известно, арест золотой: что ни день, государыня корнета золотишком дарить стала. От нее без подарочка в руках никогда не уходит. Потом в апартаментах своих все раскладывает - любуется. Чуть что благодарить кидается, ручки целует.
Так-то, Григорий-богатырь, а ты силу да удаль свою молодецкую показывай, покуда ее императорское величество пасторали с аркадским своим пастушком разыгрывать станет. В ее-то годы! Кто б подумать мог: тринадцати лет как не бывало!
Что делать, что делать… Флот бросить, в Петербург мчаться? Много ли там навоюешь! Осадой Зимний дворец брать? Так ее полководцы оборону займут.
Нет, флот бросать нельзя. Только не флот. Он сила. Без него с ее императорским величеством не договоришься. А договариваться надо. Еще как надо. Неровен час - все земли да дворцы отберет, новому аманту подарит. Что, не бывало такого в державах европейских? Еще как бывало!
А, может, и Гриша тут не без греха. Аннушка намекала. Верно, давно намекала. Государыня, мол, к слову иной раз скажет: нет в Грише былой преданности. Усердие не то. И еще - Катенька Зиновьева государыне как бельмо в глазу. Попрекала ведь.
Или помог кто? Донес? Гриша не поостерегся? Простоват он, ох, простоват. Крыться ни с чем не может. Потому и не взяли его тогда в Ропшу. Государыня обидно так о нем говорила: мол, овечье у него сердце, а душа льва. Басню целую о братце сочинила.
Ехать в Петербург нельзя. И себя выдавать тоже. Принцессой Елизаветой поинтересоваться. Кто знает, где у человека судьба. Отыскать ее. Разведать. Может, и встретиться.
Разузнать через Ивана Ивановича Шувалова. Он всегда неподалеку от нее. Вот сейчас племянник его, князь Федор Голицын, сюда в Тоскану приехал. С ним и сдружиться неплохо. Молод, значит, не так, как дядюшка, опаслив. Вот и разберемся, государыня, что к чему. К какому престолу дорога короче да надежней. Пока выбор в моих руках.
ПАРИЖ
Дом Семена Нарышкина
С. К. Нарышкин, Дидро
- Так что же, вы приняли наконец решение, Дидро?
- О поездке в Петербург?
- Конечно. Вы так долго колеблетесь, будто не способны вообще покинуть пределы Парижа.
- Но, дорогой князь, я и в самом деле не путешественник. Меня не манят чужие страны, и я никогда не чувствовал в себе влечения к географии.
- Бог с ней, с географией, вас ждут ваши друзья и поклонники. Даже будучи полным эгоистом - а вы таковым не являетесь! - нельзя не подумать о них.
- Мои поклонники! Это лестное преувеличение - не более. Другое дело - императрица.
- Поверьте, ее императорское величество выражает мысли и чувства нашего общества. Такова удивительнейшая способность Великой Екатерины. Но если бы даже речь шла об одной государыне, неужели ее дружбы не достаточно для того, чтобы пуститься в путь?
- Но Петербург - это так далеко!
- Разве мало русских вы видите в Париже? И все они проделывают этот путь по многу раз в своей жизни.
- Их привычки приобретены на просторах России, мне же не слишком много доводилось ездить даже по Франции. Поверьте, князь, по-настоящему я хорошо себя чувствую только на парижских мостовых и в стенах парижских салонов. Даже загородная жизнь мне наскучивает очень быстро, и я стремлюсь опять к своим книгам, к своему бюро - только они и способны дарить мне настоящее счастье.
- Вы отвлекаетесь от моего вопроса, Дидро. Между тем я ведь тоже обязан отчетом ее императорскому величеству и использовал уже, кажется, все мыслимые и немыслимые доводы, чтобы оправдывать ваши бесконечные оттяжки.
- О, я чувствую, как использую вашу дружбу, князь.
- Только не надейтесь до бесконечности использовать мою снисходительность. Поверьте, Дидро, я думаю не столько о собственных огорчениях - в конце концов, я не дорожу службой - сколько о ваших перспективах. Без поездки в Петербург вам трудно будет пользоваться милостями ее императорского величества.
- Вы хотите напомнить, скольким я обязан Великой Екатерине? Поверьте, в этом нет нужды - моя благодарность вашей монархине умрет только вместе со мной.
- Я выдам вашу тайну, Дидро, если скажу, что вас что-то смущает в отношениях с государыней? Доверьтесь мне. Я легко сумею объяснить любое недоразумение, я абсолютно уверен.
- Князь! Какие сомнения мог бы испытывать я, простой смертный, в отношении небожительницы? Удивляюсь, как подобная идея могла прийти вам в голову.
- Дидро, ваша ловкость неподражаема, и тем не менее я думаю, все дело в письмах вашего друга Фальконе. Он недоволен ходом работ над памятником Петру Великому, не правда ли? Или ожидал совсем иного отношения со стороны императрицы? Ну же, мой друг, решайтесь на откровенность!
- Дело не в одном Фальконе. Мы вместе с императрицей обсуждали в письмах идею памятника Великому Петру, и у нас не было разногласий.
- Так в чем же дело?