Роман посвящен русско-болгарской дружбе, событиям русско-турецкой войны 1877–1878 гг., в результате которой болгарский народ получил долгожданную свободу. Автор воскрешает картины форсирования русскими войсками Дуная, летнего и зимнего переходов через Балканы, героической обороны Шипки в августе и сентябре 1877 года, штурма и блокады Плевны, Шипко-Шейновского и других памятных сражений. Мы видим в романе русских солдат и офицеров, болгарских ополченцев, узнаем о их славных делах в то далекое от нас время.
Содержание:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 1
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 64
ОТ АВТОРА 116
Примечания 117
Иван Курчавов
ШИПКА
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
I
Минувшей зимой солдат Шелонин такого понаслышался о теплых краях, куда вез его длинный поезд, что поначалу даже не поверил: мол, в марте там вздымаются шапки цветов над садами и люди уже ходят босиком, а к середине апреля заканчиваются все посевные работы и мужикам ничего не остается делать, как только греться на ласковом солнышке. Говорили в вагоне и про то, что на юге можно встретить необычных птиц, которые никогда не долетают до холодных мест, что растут там чудо-ягоды, слаще меда и вкуснее любой ягоды севера, и что вообще земля эта не просто земля, а райский уголок.
Но юг встретил северян такими морозами и снежными метелями, какие в это время Шелонин редко наблюдал и у себя дома, на Псковщине. Сегодня десятое апреля, а где же они, шапки цветов над садами, где босоногие люди и диковинные птицы? С утра густо валит снег, разбавленный дождем. Ветер завывает протяжно и тоскливо, будто сейчас не середина весны, а конец осени; утром он был еще сильнее: потрепал крышу неподалеку от их летней походной палатки, а потом, словно разозлившись, взял да и оголил убогий домишко, сбросив темную, сгнившую солому на грязное месиво улицы. Никаких птиц тоже пока не видел солдат, если не считать голубей, ворон и сорок, да еще скворцов, недавно вернувшихся из дальних стран и теперь зябко ежившихся на мокрых и холодных деревьях.
Месяца два служит Шелонин в Кишиневе. Город большой, раз в пять превосходит он размерами его уездный Порхов. Но и грязи тут тоже больше. Еще по главной, Александровской, идти можно, а свернул влево или вправо - и сразу попадаешь в непролазную, похожую на липкую замазку кашу, в которой можно оставить дырявые солдатские сапоги. Вот и выбирай, где идти лучше: по Александровской, на которой часто встречаются офицеры и даже генералы, или по Харлампиевской, которая напоминает растопленный густой вар. Уж лучше лишний раз вытянуться и отдать честь, чем вернуться в роту без сапог!
Грамоте Иван выучился недавно у дьячка своей Демянской церкви и теперь с удовольствием читал вывески на домах. Читал медленно, по складам, не всегда понимая, что там написано, хотя начертаны русские буквы и слова тоже почти все русские: "Самый большой склад мануфактуры во всей Бессарабии. В конфексионном зале новомодные сезонные товары, полученные из Парижа и Берлина. Торговля оптовая и розничная. Без запроса и торга". Единственное, что понял Шелонин: не торгуйся и не запрашивай; как скажут в первый раз, так и будет, хозяин не сбавит ни гроша, он даже разговаривать не станет, если попросить его продать товар подешевле. Понять остальное Иван не в силах - не объяснял ему дьячок; тот и сам, видно, не знает всяких мудреных словечек - проучился в школе два или три года, чего с него спрашивать?
Навстречу солдату неторопливо шел военный, сверкающий эполетами и золотыми пуговицами. Золотом расшиты грудь и правый рукав, весь сверкает и светится, несмотря на серую, облачную погоду. "Не иначе какой-то большой генерал!" - подумал Шелонин и, вытянув носок, так отпечатал шаг на панели, что даже забрызгал идущего следом за важным чином унтер-офицера. "Болван! - зло прошипел унтер. - Кому честь отдаешь? Главному барабанщику, тамбурмажору? Эх, голова с ушами!" Сердито и не совсем прилично выругавшись, унтер стал счищать с отглаженных штанов грязь. Шелонин ускорил шаг; шел не оглядываясь, чтобы, чего доброго, не остановил унтер: подумает, что солдат брызнул грязью нарочно, из озорства. Не знает унтер-офицер, что на такое не способен рядовой; просто он ошибся, приняв сверкающего золотом барабанщика за высокого чина. Очень хотелось показать генералу, какие хорошие солдаты служат в их третьей роте.
А в роте и впрямь все ребята как на подбор. Егор Неболюбов, балагур и весельчак, даже о грустном умеет рассказывать так весело, что из любого выжмет смех. Панас Половинка, хохол из-под Полтавы, хорошо читает стихи; не все в них понятно, читает он по-украински, но по его голосу и некоторым словам можно догадаться, что речь в стихах идет о невеселых делах. Игнат Суровов, тот вообще говорит мало, но его можно уважать и за то, что жил он на настоящем севере и один ходил с рогатиной на косолапого. Другие солдаты в роте тоже хороши, а вот эта четверка, как думает Шелонин: Егор, Панас, Игнат и он, Иван, лучше всех; все у них делается в согласии и по-доброму: посылку получат - разделят поровну; дешево удается купить бутылочку - идет она по кругу; письмо доставят из дома - читают всей честной компанией, секретов друг от друга не имеют… Иван рад, что попал именно в эту, третью роту!..
Где-то на соседней улице зазвонил колокол - гулко, но монотонно, с длинными промежутками, будто звал на поминки или отпевание усопшего. Иван снял кепи и трижды осенил себя крестным знамением. И вдруг вспомнил, что в день его отъезда точно так звонил колокол в его родном селе, в Демянке. Сундучок уже был уложен на дровни, и он ждал, когда сосед тронет за вожжи. Своего коня у них с матерью не было, на помощь пришел добрейший мужик дядя Гриша. Мать проплакала всю ночь, и думалось Ивану, что выплакала она все свои слезы. А тронула лошадь дровни, и ухватила Марья Петровна своего сына за шею, запричитала на все село: "Да куда ж я тебя провожаю, сокола моего ясного! Кто же закроет очи твои голубые, коль не пощадит тебя бусурманская пуля! И что делать-то я буду одна-одинешенька, без первого моего помощничка, без Иванушки-сиротинушки!" Долго крепился Иван, не выдержал и тоже заплакал. Тогда дядя Гриша приостановил буланого и сказал так, чтобы слышали не только Иван с матерью, а и все, кто пришел проводить малого в теплую, но далекую страну: "Хватит лить слезы попусту! Чего раньше времени беду накликать на сына? Плакать надо, да не о сыне, Марья! Плакать надо о братьях наших болгарах, коих мучают и убивают турки! Иван на святое дело идет, штоб кровь невинная не лилась, штоб братья наши мученью не подвергались. И помощники у тебя будут, Марья, вся деревня придет к тебе на помощь: посеем, запашем, уберем - в беде не оставим. А ты, Иван, домой не возвращайся до тех пор, пока последнего турка из Болгарии не прогонишь, это тебе наш, мужицкий наказ, всегда ты про него помни!"
Поклонился Иван дяде Грише, мужикам и бабам, плотно окружившим дровни, и тронулся в дальний путь. Когда проезжали мимо погоста - залились колокола вдруг радостным, прямо-таки пасхальным звоном. "Пономарю целковый дал, - улыбнулся дядя Гриша, - штоб проводил он тебя не как на похороны, а как на праздник светлый. Это штоб у тебя, Иван, дум дурных по было. Голову ты всегда высоко держи. Весело будет - пой, плакать захочешь - слезу на песню поменяй. Запомни, малец: грустного человека на войне быстрей убивают, чем веселого!"
Вспомнил Иван мать, дядю Гришу, родные места, и как-то грану потеплело у него на душе. А может, и от того, что прекратился холодный, наскучивший дождь? Тучи еще плыли, низкие и черные, но уже не бросали на Кишинев дождь со снегом, словно решили пощадить кишиневцев и их многочисленных гостей, таборами расположившихся в центре и на окраинах города, - всех тех пехотинцев, артиллеристов, пионеров, гусар, драгун и казаков, которых тревожная труба подняла с обжитых мест и пригнала сюда - на холод, снег и дождь, под ветры и метели.
- Солдатик, можно вас на минутку! - послышался негромкий торопливый зов.
Иван оглянулся. К нему спешила молодая девушка в коротком пальто табачного цвета, в невысокой фетровой шляпке и с легким газовым шарфом, который опускался по спине до края пальто.
- Я вас слушаю! - сказал Шелонин и даже козырнул, словно увидел перед собой ротного командира.
- Извините, но мне нужно вас беспокоить, - проговорила она еще тише. Слова она произносила с едва уловимым акцентом, и Иван догадался, что перед ним нерусская девушка.
- Я вас слушаю, - повторил он, не зная, что можно сказать еще.
- Я болгарка. - произнесла она медленно, - я приехала в Кишинёв, чтобы найти тут болгарское ополчение.
Вот бы никогда не подумал он, что это болгарка! Иван внимательно взглянул на девушку. Русые, расчесанные на пробор и аккуратно заправленные под шляпку волосы, карие, теплые и улыбающиеся глаза, маленький розовый рот с припухшими, как у ребенка, губами!.. А говорили, что все болгары похожи на цыган… Чего ж тут цыганского! Девушка стоит и улыбается, и оттого ямочки на ее щеках кажутся глубже, а прямой, словно выточенный, нос становится задорнее и веселее.
- Так можете вы ответить мой вопрос или нет? - с той же улыбкой спросила болгарка.
- Точно-то я не знаю, - с огорчением ответил Шелонин, - но слышал, что болгары приехали. А вот где они?.. - Иван виновато пожал плечами.
- Как жаль! - Девушка вздохнула.
Иван пожалел девушку и упрекнул себя за то, что не расспросил Неболюбова про болгар: тот их видел дня три назад, наверняка знает, где они расположились. Но Неболюбова послали с бумагами в одну сторону Кишинева, а его в другую. Вряд ли он успел вернуться в свою палатку…
- Недалече живет наш ротный командир, - сказал Шелонин. - Он должен знать, куда прибыло болгарское ополчение.
- Спасибо! - сказала девушка и, поправив волосы и шляпку, пошла рядом с ним.
Офицеры навстречу не попадались, честь отдавать не нужно, и Иван мог продолжать разговор. Но о чем? Это была первая иностранка, которую он видел в своей жизни. Не покажутся ли его вопросы глупыми и смешными? Да и что он может сказать этой барышне, так похожей на тех, кого он видел в уездном городке? Там обратись с вопросом - засмеют, мужик ты, скажут, неотесанный! Коль судить по одежде - болгарка тоже не из простых, во всяком случае не мужицкая она дочь.
- Вы по-нашему хорошо говорите! - похвалил Шелонин.
- Я три года жила в России, - быстро ответила она.
- Почему?
- От хорошей жизни родину не покидают, - произнесла она таким печальным голосом, что Шелонину стало неудобно за свой вопрос.
- Это точно! - согласился Иван и тут же постарался ее успокоить: - Скоро вы будете у себя на родине, как пить дать, очень скоро!
- Как пить дать, что это такое? - Болгарка с любопытством посмотрела на белокурого голубоглазого солдата.
- Да это у нас так говорить принято, - ответил Шелонин. - Взаправду значит. Быть вам на родине в самом скором времени! - Иван осмелел еще больше: - А как звать вас, барышня?
- Елена. А вас?
- Иван.
- А вы откуда родом? - спросила болгарка.
Далече, из-под Пскова. Не слышали про такой город?
- Нет, - созналась она. - А я из Габрова. До него, близко, но там сейчас турки.
- Скоро мы их прогоним! - заверил Шелонин.
- Большое спасибо!
- Спасибо будете говорить потом, когда в вашем Габрове турок не будет! - мягко проговорил Иван.
- Надо, чтобы их во всей Болгарии не было, - с надеждой произнесла Елена.
- И во всей Болгарии не будет, как пить дать! - бросил Шелонин.
Она поняла его.
- Как пить дать… - медленно повторила Елена. - Это хорошо, Иванчо!
Она шла замедленными шагами, а Шелонин старался держаться немного позади. Лицо ее он видел тогда, когда она полуоборачивалась к нему, чтобы что-то спросить или ответить на его вопрос. Он любовался ее русыми, заправленными под шляпку волосами, длинным шарфом и коротким, ладно сидящим на ее стройной фигуре пальто, испытывая приятное чувство от того, что эта городская барышня говорит с ним, как с равным, не заносится и не важничает, смотрит на него открыто и дружелюбно.
- Сюда, - показал он на узкую, очень грязную улочку, в конце которой виднелся неказистый, кособокий домишко. Елена ступала осторожно, выбирая места посуше, а Иван, при всем своем желании помочь ей, не решался это сделать. - Вот, - показал он рукой на два окна, - тут живет наш ротный. Вы постойте в сенях, я быстро обернусь!
Оставив девушку, он вошел в комнату и доложил ротному о доставленном пакете. Потом, будто оправдываясь, сказал:
- Там, ваше благородие, болгарская барышня. Они говорят, что ищут свое болгарское ополчение. Что прикажете ей ответить?
- Невежливо, рядовой Шелонин, оставлять барышню в темных сенях, - строго проговорил подпоручик. - Пригласите ее сюда, да извинитесь, что вы так поступили.
- Слушаюсь, ваше благородие! - отчеканил Шелонин.
- Кстати, не забудьте пропустить ее впереди себя, - учил немудреному этикету ротный.
- Слушаюсь!
Елена вошла легкой походкой, но, увидев сразу трех офицеров, засмущалась и попросила прощения, что беспокоит их по пустякам.
- Почему же по пустякам? - с улыбкой спросил один из офицеров.
- Знаете, господин офицер, в болгарском ополчении должен находиться мой брат, я его так давно не видела! Он воевал в Сербии, а услышал про мобилизацию в России - и сразу же захотел быть здесь.
- Какие же это пустяки, милая? - сказал подпоручик, выслушав барышню. - Поможем найти вашего брата. Вам надо обязательно встретиться!
- Спасибо! - поблагодарила она.
- Шелонин, - обратился ротный к солдату, - На окраине Кишинева, вот в той стороне, - он махнул рукой, - разместился штаб болгарского ополчения. Там должны быть списки болгар. Проведите барышню до штаба.
- Слушаюсь, ваше благородие!
Когда Шелонин был уже за дверью, ротный вернул его.
- Ты мне головой отвечаешь за нее! - с расстановкой проговорил подпоручик. - Чтоб она не услышала ни одного грубого слова, чтобы к ней не прикоснулась ничья грубая рука. Понял, Шелонин?
- Так точно, ваше благородие, - Иди!
Елена ждала его на улице.
II
В скособоченной халупе, именуемой собственным домом кишиневского мещанина, бедно и неуютно. В углу стоит ломаная кровать с заржавелыми шарами, ее по жребию получил артиллерийский поручик Стрельцов. У стен, оклеенных газетами, приткнулись длинные скамьи, на которых коротают ночи ротные командиры Бородин и Костров. Венским стульям, скрипучим и расхлябанным, давно пора на растопку, но они продолжают окружать обеденный стол, старенький и тоже скрипучий. На маленьких, слабо пропускающих свет окнах висят полинялые и заштопанные занавески, на полу свернулись дешевые дорожки, и их частенько приходится поправлять, чтобы не зацепиться ногой и не упасть.
Что ж, для такого времени господа офицеры разместились совсем неплохо. В Кишиневе сейчас столько всяких чинов, что каждый угол, темный и неприветливый, берется без раздумья, и обыватель рад случаю получить лишний рубль, чтобы поправить свои дела.
Жильцы внешне мало похожи друг на друга, разные у них и характеры. Жгучий брюнет с усиками, похожими на маленький вытянутый треугольник, Андрей Бородин, живой, вспыльчивый, резковатый. Он быстро откликается на любое событие, спорит страстно и горячо. Петр Костров, наоборот, спокойный, несколько флегматичный молодой человек с рыже-золотистой шевелюрой; усов он не носит: если они украшают, как говорится, гусара, то будут ли они украшать скромного пехотного командира? Впрочем, Бородин убежден, что усы Кострову не идут. Кирилл Стрельцов - красавец с ястребиным носом и бакенбардами. И хотя он всего лишь на два года старше своих новых друзей (три дня назад он отпраздновал свое двадцативосьмилетие), Стрельцов считает себя более взрослым и не прочь иногда поверховодить.
Когда закрылась дверь за девушкой и солдатом, Бородин внимательно посмотрел на товарищей и, чуточку заикаясь (а это всегда бывало с ним, когда он собирался говорить на тему, глубоко его тревожившую), спросил:
- Вы успели взглянуть в глаза этой прелестной болгарке? Они же сияют от радости и счастья! Она понимает, что не сегодня, так завтра мы перейдем Дунай и постараемся освободить ее истерзанное отечество!
- Она не ошибается, эта прелестная болгарка. - согласился Костров, поглаживая свой гладковыбритый подбородок. - Иначе зачем нам сидеть в этой кишиневской яме!
- Все они надеются на нас, как на друзей, - продолжал Бородин. - Нет, больше чем на друзей, на своих братьев! А оправдаем ли мы их надежды, будем ли мы для них братьями, нот что меня тревожит и волнует!
- Мы идем в Болгарию как братья, только так, только так! - быстро проговорил Костров.
- Но ведь и в Сербии мы называли себя братьями, - не сдавался Бородин. - А что получилось? Братья погрязли в пьянство, они меньше всего думали о благородных целях. Деньги, награды, водка и уличные женщины - вот что им было нужно.
- Бородин, извини, но ты впадаешь в крайность, - с улыбкой возразил Костров, - Конечно, в Сербию хлынул и поток авантюристов, во время войн такое встречается. Но туда поехало и немало честных людей, для которых идея братства всегда стояла превыше всего. Они жизни не щадили, чтобы помочь братьям славянам!
Бородин вскочил со своего скрипучего венского стула и стал быстро ходить по комнате; свернувшуюся под ногами дорожку он отбросил в сторону, чтобы не путалась и не мешала.
- На поле боя может погибнуть геройской смертью сотня людей, - проговорил Андрей после недолгой паузы, - и никто не узнает, как они сражались и умирали. Зато тыловой кутила, оскорбивший девушку или ударивший неповинного мужика, станет известен каждому. Да такой затмит подвиг сотен своих соплеменников!
- Народ всегда отличит подлеца от благородного человека, - сказал Костров.
- А я повторяю, что подлец в тылу куда лучше виден, чем герой, умирающий на поле боя!
- Несомненно, - должен был согласиться и Костров.
- Вот я и опасаюсь: пять веков нас ждут болгары, не пять лет и не пять десятков, а пять столетий, ждут, как господа бога, все глаза проглядели, не появится ли "дядо Иван" на берегу Дуная. А "дядо Иван" придет в Болгарию и забудет о болгарах.
- Этого не случится, Бородин, могу тебя заверить.
- А я вот никогда бы не поручился. Что это не случится. Все может быть. Кто-то из наших писателей написал знаменитую фразу: друзья одолели. Не подойдет ли это и к болгарам: сначала их одолели враги-турки, а потом друзья-русские!
- Перехватил, Бородин, эка перехватил! - Костров укоризненно покачал головой.
- Меня до сих пор смущает, что мы ничего не говорим о программе, с которой придем в Болгарию, - сказал Бородин.
- Наша цель известна всему миру, - ответил Костров. - Прогнать турок, и пусть болгары живут себе на здоровье!