- Да вот Леночка рассказала мне про своих габровцев, что они… - Шелонин хотел повторить анекдоты про их жадность, но тут же передумал. - Бережливые они очень!
- Для нас не поскупятся! Ребята мы хоть куда! - пошутил Неболюбов.
- Последнее на стол выложат! - заверила Елена. - Вот увидите.
- Скоро вы будете в своем Габрове, - сказал Егор.
- Скоро? - встрепенулась Елена.
- Я не генерал, барышня, - уже строго продолжал Егор, - но понимаю так: к. этому идет дело. К горам приближаемся. А Габрово, насколько мне известно, у гор стоит!
- Совсем близко! - подхватила Елена. - Габрово находится рядом со Старой Планиной, с нашими милыми старыми Балканами!
Егор увидел, как засветились карие глаза Елены, как расцвело в улыбке ее милое личико. Бедная девочка! Благодаря этому личику ей нужно было жить на чужой стороне. Конечно, русские люди любят болгар, пожалуй, даже покрепче, чем самих себя. Но в гостях не дома. Вон Егор уходил на заработки в близкий Петербург и то не чувствовал себя так, как в своей деревне. Родные места всегда остаются родными местами, никакая столица, даже красавец Санкт-Петербург, с ними не сравнится!
- Освободим мы Габрово, - повторил Егор, - вернется туда Елена, эх и обрадует же она родителей.
- И Косту! - воскликнула Елена. - Братец там у меня! Как я хочу их видеть!
- Заранее радуюсь вместе с вами! - улыбнулся Егор.
- Вы, русские, такие добрые…
- Я рассказал Егору про того подлеца, - пояснил Иван.
- Не надо больше говорить про этого человека, - промолвила Елена упавшим голосом, - Может, он еще пошутил. Может, он тонко шутить не умеет!..
- Елена, милая барышня! - осторожно прервал ее Неболюбов. - Мы ведь бар-то своих знаем куда лучше, чем вы! - Он укоризненно покачал головой и нахмурил белесые брови. - Перед нашим братом он стыдится быть хорошим, потому как считает, что кость у него белая, а у нас черная. Вот и ведет себя так.
- Может быть, - неохотно согласилась Елена.
Егор встал, прошел к небольшому окну, посмотрел на улицу.
- Нам пора, - сказал он.
- А ночевать нельзя? - с тревогой спросила Елена.
- Нельзя, барышня, - ответил Неболюбов.
- Тогда я потороплю дядюшку.
Елена быстро вышла из комнаты, но вернулась не сразу. Первым шел дядя Димитр, за ним Елена, в руках у нее был порядочный сверток.
- Свинско месо, - пояснил старик. - И хляб.
- Спасибо на этом, добрый вы человек! - сказал Иван.
- Добри вы, - ответил старик. - Живот не щаде! Елена, проведи ребяток да покажи им близкую дорогу, - сказал он племяннице.
- Я готова, дядюшка! - печально отозвалась Елена.
Старик подошел к Шелонину, обнял. Обнял он и Егора.
- Елена, - обернулся он к племяннице, - скажи им: пусть не забывают мой дом, пусть никогда не проходят и не проезжают мимо него, двери в нем всегда открыты. И душа моя тоже для них настежь!
- Спасибо, дядя Димитр, - растроганно ответил Шелонин, когда Елена перевела слова старика.
- Турку-басурмана побьем - и домой. А по пути обязательно к вам, дядя Димитр, - полушуткой ответил Неболюбов. - Коль и крюк дать придется.
- Крюк? - не поняла Елена. - Какой крюк?
- Это когда надо в сторону завернуть, - пояснил Неболюбов. - Какой бы мы дорогой ни возвращались, а в Тырново завернем обязательно!
Елена перевела слова Неболюбова дяде Димитру, тот все понял и заулыбался.
- Добре, добре, много благодаря, - сказал старик и в меру своих познаний перешел на русский язык: - Хорош, хорош, большой спасибо!
За дверью послышался легкий кашель и осторожный стук. Не успела Елена открыть Дверь, как на пороге появился оборванный, исхудалый мальчонка в истоптанных опанцах, из дыр которых проглядывали грязные, пыльные ноги.
- Дядо Димитр Николов тут живет? - начал он робко и тихо.
- Тут, - быстро ответила Елена, вглядываясь в лицо парня и пытаясь понять, кто же это такой.
- Я Наско из Перуштицы, - едва слышно произнес парень.
- Из Перуштицы?! - изумилась Елена. - О бедный!
- Меня послал наш учитель, - продолжал Наско, - господин Минчев:
- Дядя Данчо! - воскликнула Елена. - Где он?
- Не знаю. Мы с ним расстались давно. Он сказал, чтобы я шел в Тырново, когда турок прогонят. Я увидел на дороге много русских и пошел сюда.
Елена торопливо рассказала все, что знала про трагедию Перуштицы. Парень молча качал головой. У старого Димитра задрожали руки.
- Оставайся, малый, за внука у меня будешь, - проговорил он сипловатым голосом.
Шелонин быстро открутил от кепи кокарду и протянул мальчонке.
- Носи! - сказал он. - Больше у меня ничего нет.
- Пора, - повторил Егор.
Иван и Егор еще раз обнялись со стариком и вышли из дому.
На улице вечерело. С Янтры несло прохладой, дышалось легко. Невысоко и небе кружило несколько аистов. Шелонин вспомнил про рассказ Елены и улыбнулся: тырновцы наверняка не кладут утиные яйца под аистов! На соседней улице процокали копыта всадников, свирепо и надрывно прокричал осел, видно, получивший очередную палку за свое упрямство. Из окна ближайшего дома распространялся аппетитный запах жарящейся баранины, в носу у Шелонина приятно защекотало. Несколько дней провел он в городе, а будто прожил тут долгие недели: хороню было у дяди Димитра!
- Прощайте, Елена, - сказал Егор, когда девушка показала им самую короткую дорогу, - До свиданья, бог даст еще свидимся.
- Свидимся, свидимся! - поспешила заверить Елена.
- До свиданья, Леночка! - Шелонин долго держал трепетную руку девушки в своих ладонях. Ему хотелось поцеловать ее, пусть не в губы, а в эти щеки с ямочками, но он не решился и только неотрывно смотрел ей в глаза. - Постараемся как можно скорей освободить ваше Габрово!
- Постарайтесь, - проговорила она покорным и невеселым голосом. - В живых оставайтесь, Ванюша! И вы, Егор!
- Тоже будем стараться! - ответил Неболюбов.
Когда они отошли шагов полсотни, Егор вздохнул и сказал:
- Краса девица! В целом мире такой не сыщешь. Об одном жалею - нахального барина за нее не проучили!
- Еще проучим, - обнадежил его Шелонин. - Может, еще на узкой дорожке встретим… Вот тогда и намнем ему бока!..
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
I
Хрустальная струйка ручейка словно приклеилась к крутой горе на удивление прохожим. И лишь топкое, мелодичное журчание убеждало путников, что это вода и она может быть и холодной, и очень вкусной, особенно в такую жару, когда камни готовы потрескаться от зноя, когда стремительными потоками идет раскаленный воздух и все вокруг напоминает жарко натопленную баню, когда даже привычные ко всему птицы упрятались в тень и только аист или цапля высоко висят в небе и подозрительно оглядывают землю. На небе - ни облачка, оно бледно-синее, словно выгоревшее на этом нестерпимом солнце, готовом иссушить не только травы, но и бредущих по дорогам людей.
А бредут их тысячи и тысячи. От Дуная передвигаются русские, от Тырнова и Габрова плетутся турки. Иногда, как жалкие изгнанники, тащатся болгары, тянутся они не по своей воле, а по прихоти пока еще повелителей - турок. Йордан Минчев тоже бредет в толпе и не знает, как от нее оторваться, чтобы поспешить навстречу русским.
Его не успели проверить, так как почти сразу, как его задержали, на взмыленной лошади прискакал гонец и что-то шепотом доложил красивому офицеру с орденом Меджидие - знаком избранных. Офицер побледнел и куда-то ускакал. А двор заполнили рассерженные башибузуки и начали хлестать плетками всех задержанных. Несколько раз плетка прошлась и по спине Минчева. Башибузуки приказали выходить на улицу. Они не объяснили, куда теперь погонят. Старший показал плеткой на юг и для острастки ударил тех, кто оказался рядом.
Теперь, когда они отошли от постоялого двора на большое расстояние, башибузуки почувствовали себя увереннее: там они опасались русских, особенно казаков или драгун, налетавших туда, где их не ожидали. Башибузуки не любили встречаться в открытом бою с войсками и предпочитали иметь дело с беззащитным населением. Зато сюда русские на налетят: горы громадами высятся справа и слева, перепрыгнуть их не суждено никому, разве что святым или фокусникам. А святые, сам аллах на стороне правоверных, не станет же он переносить полчища гяуров в неприступные места Балкан!
Минчев с плохо скрываемой ненавистью поглядывал на скачущих башибузуков, на их разношерстную одежду, на их оружие - от выкованных в сельской кузнице ятаганов до украшенных золотом и драгоценными камнями сабель: видно, где-то и когда-то не повезло их настоящим владельцам… Скверно попасть в руки башибузуков! Порядочное государство не позовет для своей защиты весь этот сброд. И не даст этим разбойникам полной власти. Они хозяева только в покоренной стране. Им говорят: если надо - берите у болгар хлеб, мясо, скот, фураж, драгоценности - абсолютно все. Женщины тоже ваши, и вы вольны поступить с ними так, как заблагорассудится: хотите иметь невольниц - имейте, желаете подвергнуть бесчестью - насилуйте. И ничего, ради аллаха, не стесняйтесь: вы у себя дома, и делайте все, что вам желательно. Но чтобы все это можно было делать - защищайте блистательную Порту.
Идущая впереди Минчева женщина с ребенком споткнулась и упала. Ребенок заплакал горько и обиженно. Башибузук очутился рядом. Плетка со свистом опустилась на женщину и ее ребенка. Болгарка уже давно поняла, что просить о пощаде нет смысла: этим только возмущаешь врагов. Она тихо поднялась и прикрыла рот мальчику, который ничего не понимал, кроме своей боли, и кричал все громче и громче.
- Заткни ему глотку! - рассвирепел башибузук. - Иначе я его вон туда! - И показал плеткой на глубокое и холодное ущелье.
- Он хочет пить, - попыталась объяснить болгарка: на турецком языке она говорила невнятно - вряд ли ее понял башибузук. Л если бы и понял?
- Ребенок умирает от жажды, - пояснил Минчев, стараясь придать своему голосу полнейшую безучастность. Не приведи бог, признают за болгарина, пекущегося о своих сородичах.
- Ей же будет легче идти! - сказал башибузук и захохотал на все ущелье.
Ему было лет под сорок. Это был тучный человек, которого с трудом таскала на своей спине маленькая лошаденка. Но он старался держаться молодцевато и все время выпячивал грудь, демонстрируя потускневшую медаль. Глаза у него так черны, что не поймешь, как он настроен: зло или по-доброму? Вряд ли он бывает добрым… А у себя дома? Минчеву всегда казалось, что башибузуки не могут быть добрыми даже с собственными женами и детьми - на то они И башибузуки! Знают ли жены, что делают их мужья, как поступают они с болгарскими женщинами и детьми? Наверняка знают. Поверили проповедям в мечетях, считают, что все гяуры не от аллаха, а если так - поступать с ними должно как со скотом.
- Ах ты, погомет! - закричал башибузук и опустил плетку на тощие плечи Минчева. - Райа! Фошкия!
- Я не райа! - возмутился Минчев. - Я такой же правоверный, как и ты! И не смей меня трогать!
- Ешек! - в бешенстве выдавил башибузук, - Кюлхане!
Как ты смеешь называть себя правоверным, грязный гяур! - И плетка с силой опустилась на плечи, спину и голову Минчева.
Но Йордан оставался спокоен. Он набрался выдержки, чтобы поманить пальцем свирепого башибузука. Тот приподнялся на стременах и хотел еще раз отхлестать дерзкого райа, но что-то удержало его, и он, свесившись с седла, наклонился к Минчеву.
- Я послан ага Муради, - тихо произнес Йордан, - Мне поручено узнать, что думают эти скоты и нет ли среди них русских соглядатаев. - И он кивнул в сторону бредущей толпы.
- Ага Муради скоро будет здесь! - злорадно произнес башибузук и посмотрел на дорогу, словно ожидая этого господина. Но Минчев знал, что никакой ага Муради вскоре не появится, как не появится и вообще: он назвал первую пришедшую на ум фамилию. И все же на башибузука это подействовало отрезвляюще: он уже не грозился плеткой и не хватался за свой сверкающий позолотой ятаган.
"Как хорошо, что я оставил Наско в лесу! - подумал Минчев. - Так еще можно выкрутиться и спастись, а с парнем? Погибли бы вдвоем!.." Он вспомнил, каким был этот мальчонка. Грамоту постиг раньше других, стихи заучивал едва ли не с первого чтения и знал их множество. А как он рисовал! Свою любимую Перуштицу, недалекий Банковский монастырь, суровые, но прекрасные Родопы, друзей по школе… Когда восставшим угрожала беда и требовалась срочная помощь, Минчев послал Наско с запиской в Филиппопольи парень сумел пробраться через многочисленные турецкие засады. В нужную минуту он взял ружье из рук убитого повстанца и вместе с другими сутки отбивался от наседавшего врага. Где ты сейчас, Наско, славный ученик и маленький гражданин? Успел добраться до Тырнова или все еще прячешься на вершинах гор, в непроходимых дебрях кустарника?
Плетка башибузука хлестала с прежним остервенелым свистом, и Йордану порой хотелось броситься на разбойника, чтобы вместе с ним скатиться в пропасть. Но сдерживало благоразумие: а зачем? Надо их всех свалить, а самому остаться в живых И ему, и всем тем, кто бредет сейчас по дорогам Болгарии, униженным, обездоленным и несчастным. Для этого надо любым, путем оторваться от свирепого башибузука.
Группа приближалась к памятному для Йордана камню. Года три назад по просьбе заболевшего отца он доставлял товары из соседнего Казанлыка. Темной ночью на него напали бандиты, вероятно такие же башибузуки. Минчев оставил свою повозку с товарами и покатился в пропасть - авось сможет ухватиться за какой-либо кустик. Есть хоть небольшая гарантия остаться в живых, а от бандитов живым не уйдешь. Он летел сажени две и опустился на узкий выступ. Бандиты его не преследовали. А будут ли преследовать эти башибузуки, если он повторит свой опасный прыжок?
Когда толпа проходила мимо камня, Минчев, уже не раздумывая, подбежал к обрыву и заскользил вниз. К счастью, площадочка уцелела. Рядом с ней в крутом гранитном утесе зияла небольшая овальная ниша. Камень, потревоженный Йорданом, с грохотом покатился в пропасть. Наверху послышались гортанные крики, потом грохнули ружейные выстрелы. Над головой Йордана просвистели пули. Но угомонилось все быстро. Правда, еще долго и исступленно кричал раздосадованный башибузук, но свою злость он уже срывал на других. "Покричи, полай, окаянный, теперь недолго осталось тебе злодействовать!"- успокоил себя Минчев.
II
Йордан сидел и прикидывал: надо спуститься на тропинку, наверху ему уже делать нечего. Исхлестанного плеткой, побитого и исцарапанного, его задержит первый вооруженный турок. На казавшейся далекой и мрачной глубине булькал горный ручей, оттуда несло сыростью и прохладой. Вот бы наклониться к ручью и пить, пить, пить, пока не исчезнет жажда, мучившая свыше суток: последний раз он прикладывался к воде, теплой и тухлой, во дворе, где томился со всеми задержанными.
А как сползти до ручья?
Минчев. посмотрел вниз еще пристальней. Уступ крутой, гранитный, саженей на пятнадцать. Кое-где росли кустики, невысокие и чахлые, чудом прижившиеся на этом сером граните. Йордан потрогал один такой кустик. Тот не поддался. Он ухватился за него посильнее. И, держась обеими руками, пополз вниз. Затем осторожно оторвался от первого и повис на втором. Посмотрел в темную, холодную бездну. Расстояние пугало. Но он не боялся расшибиться насмерть. Просто в такие дни ему не хотелось умирать - накануне долгожданного избавления родины от ига, когда он еще так мало сделал для ее свободы.
Ноги нащупали очередной кустик, и снова он пополз вниз, царапая руки, колени, голый живот и грудь, радуясь каждому вершку, оставшемуся позади.
До ручья оставалось всего несколько аршин, когда Минчев, не ухватившись за следующий кустик, грохнулся на камни у самой воды. Сначала ему показалось, что он отшиб у себя все внутренности. Но встал легко, распрямил спину, осмотрел нацарапанный камнями живот и ссадины на груди и только тогда наклонился к воде. Резкая боль огнем полыхнула в груди, и ему почудилось, что он теряет сознание. "Что бы это могло значить?"- обеспокоенно подумал он, рассматривая ссадины на груди. Но ссадины и царапины, хотя их и было много, не глубоки, вряд ли они могут причинить такое мучение. "А может, что-то с ребрами?"- ужаснулся Минчев и стал осторожно водить ладонью по ребрам. В одном месте боль была особенно чувствительной. Да, видимо, он повредил одно или два ребра. Нужно как можно быстрее добраться до ближайшего села.
Он сделал попытку зачерпнуть воды своей пыльной красной феской, но и это ему не удалось. Минчев безнадежно махнул рукой и, осмотрительно ступая по неровной тропинке, поплелся рядом с ручьем.
В тот раз, три года назад, Йордан мог выбраться на дорогу и спокойно брести в сторону Габрова: бандиты, ограбив его, перестали им интересоваться Сейчас этот вариант не подходил: поцарапанный, в кровоподтеках болгарин привлек бы внимание даже несмышленого турчонка. Значит, надо преодолевать боль в груди и думать только о том, что в ближайшем селе есть доктор, что он поможет, и тогда, вероятно, станет легче.
А на горной дороге скрипели арбы, слышалось ржание лошадей и цокот подков, свист плеток и гортанные крики турок, ругавших загнанных коней или обессиленных болгар. У озлобленных нет рассудка, думал Минчев, и вряд ли турки отдают отчет своим действиям. Сейчас они срывают зло на своих невольниках за первые военные неудачи, за то, что вынуждены бежать от наступающей русской армии. Но все, что они творят в эти дни, будет потом казаться невинным детским баловством; если, не дай бог, поход русских завершится неудачей, тогда быстрые речки и прозрачные горные ручьи понесут уже не воду, а алую болгарскую кровь.
Верить в это никак не хотелось.
К небольшому селу, которое Минчев хорошо знал и где имел знакомого доктора, он приплелся под вечер. Ему часто приходилось прятаться в канавах или за чахлыми кустарниками: по дороге все еще пылили скрипучие арбы перепуганных турок, проносились башибузуки на взмыленных лошаденках, в сторону Тырнова и Габрова проходила регулярная конница. Когда на дороге образовался просвет, Йордан заспешил к хижине доктора. Хозяин оказался, дома. Он удивленными глазами посмотрел на посетителя и воскликнул:
- Ну и разукрасили же вас, господин Минчев!
- Постарались! - сквозь зубы процедил Йордан.
- Вы что же, по-прежнему с отцом по торговой части? - спросил лекарь, поглаживая огромные усы и потирая блестящую лысину.
- Торговля не мое призвание, доктор, - сказал Йордан. - Год назад я был учителем в Неруштице.
- Батак, Перуштица, Нанагюриште… - Доктор покачал головой. - Не дай бог это видеть!.. Ко мне за помощью?
- За помощью, господин доктор. Грудь я зашиб, нет ли перелома?
- Это мы сейчас посмотрим! - уже живее, словно обрадовавшись, проговорил лекарь.
Он нажал на ребра так сильно, что Йордан чуть было не вскрикнул от боли.
- Так и есть! - Доктор нахмурился, почти соединив брови на переносице, - Перелом девятого ребра срастется недели через три, болеть будет месяца два, или три. Нужен покой и покой.