– Да. И многое другое ему мешает.
– Знаю, знаю. Для мальчишки я слишком много всего знаю, папа. Томми знает в двадцать раз больше, он всякие ужасные вещи знает, и его это не ранит. А меня все ранит. Почему, сам не понимаю.
– Потому, что ты все это глубоко чувствуешь?
– Да, чувствую, и со мной что-то делается. Я будто отвечаю за чужие грехи. Если так может быть.
– Да, понимаю.
– Папа, ты извини меня за такие серьезные разговоры. Я знаю, это невежливо с моей стороны. Но мне иногда хочется поговорить, потому что мы много чего не знаем, а когда вдруг узнаем что-нибудь, это так на нас накатывает, ну будто волной обдает. Вот такой волной, какие сегодня ходят на море.
– Дэви, ты всегда можешь меня спрашивать о чем угодно.
– Да, знаю. Большое тебе спасибо за это. О некоторых вещах я спрашивать, пожалуй, подожду. Кое-что, наверно, надо самому, на собственной шкуре испытать.
– А может, в этом розыгрыше у мистера Бобби тебе лучше не участвовать? Пусть только Том и Энди? Помнишь, какие у меня были неприятности с человеком, который говорил, что ты всегда пьяный?
– Помню. За три года он видел меня пьяным целых два раза. Но что о нем говорить! Если я когда-нибудь действительно напьюсь, тогда это представление у мистера Бобби будет мне оправданием. Что два раза пьяный, что три – это ведь все равно. Нет, папа, мне обязательно надо участвовать.
– А последнее время вы разыгрывали эти сценки?
– Да. И у нас с Томом здорово получалось. Но с Энди еще лучше. Энди у нас просто талант. Он такие штуки откалывает. А у меня свой номер.
– Что же вы такое делали? – Томас Хадсон продолжал работать.
– Ты не видел, как я изображаю братца-идиотика? Монголоида?
– Нет, не видел. Ну а посмотри теперь, Дэви. – Томас Хадсон отодвинулся в сторону.
– Чудесно, – сказал Дэвид. – Теперь я вижу, чего ты добивался. Когда рыба повисает в воздухе, прежде чем упасть обратно в море. Папа, а картину ты, правда, мне подаришь?
– Да.
– Я буду ее беречь.
– Их будет две.
– Тогда одну я возьму в школу, а вторая пусть висит дома у мамы. Или ты хочешь оставить ее у себя?
– Нет. Может, маме она понравится. Расскажи, что вы там еще проделывали, – попросил Томас Хадсон.
– В поездах мы вытворяли бог знает что. Вот уж где лучше всего выходит, так это в поездах. Там самая подходящая публика. Такой, пожалуй, больше нигде не встретишь. Сидят, глазеют, и деваться им некуда.
Томас Хадсон услышал голос Роджера в соседней комнате и стал мыть кисти и прибирать свое хозяйство.
Вошел Том-младший и сказал:
– Ну, папа, как дела? Хорошо поработалось? Можно я посмотрю?
Томас Хадсон показал ему и первый и второй этюды. Том-младший сказал:
– Мне оба нравятся.
– А какой больше? – спросил его Дэвид.
– Оба хороши, – ответил он. Томас Хадсон почувствовал, что Том-младший торопится и что голова у него занята чем-то другим.
– Ну, как там у вас, получилось? – спросил его Дэвид.
– Колоссально, – сказал Том-младший. – Если мы не подведем, то получится замечательно. Там вся компания с яхты, и мы их здорово разыграли. С мистером Бобби и с констеблем все обговорили до того, как те пришли. Спектакль был такой: мистер Дэвис пьян в стельку, а я его урезониваю.
– Ты не переигрывал?
– Да что ты! – сказал Том-младший. – Ты бы видел мистера Дэвиса. Он пьянел с каждым стаканом, но постепенно, едва заметно.
– А что он пил?
– Чай. Бобби влил чай в бутылку из-под рома. А для Энди заготовлена бутылка из-под джина, и в ней вода.
– Как же ты урезонивал мистера Дэвиса?
– Я будто умолял его не пить. Но так, чтобы меня не слышали. Мистер Бобби с нами заодно, только он пьет настоящее виски.
– Тогда надо поторопиться, – сказал Дэвид. – Пока мистер Бобби совсем не окосел. А как мистер Дэвис?
– Замечательно. Он артист, большой артист, Дэви.
– Где Энди?
– Внизу, репетирует перед зеркалом.
– А Эдди тоже будет в этом участвовать?
– И Эдди и Джозеф.
– Они не запомнят, что им надо говорить.
– У них всего одна реплика.
– Одну реплику Эдди еще, пожалуй, запомнит, а насчет Джозефа я сомневаюсь.
– Ему только повторить ее следом за Эдди.
– А констебль посвящён в дело?
– Конечно.
– А сколько там человек в этой компании?
– Семеро, из них две девушки. Одна миленькая, а другая просто прелесть. Она уже начала жалеть мистера Дэвиса.
– Ух ты! – сказал Дэвид. – Пошли скорее!
– Как же ты туда дойдешь? – спросил Дэвида Том-младший.
– Я его донесу, – сказал Томас Хадсон.
– Папа, позволь мне в тапочках, – сказал Дэвид. – Я надену тапочки Тома. Буду шагать на наружной стороне ступни. Это совсем не больно и произведет впечатление.
– Ну, ладно. Тогда пойдемте. Где Роджер?
– Они с Эдди перехватили на скорую руку. Пьют за его сценические таланты, – сказал Том-младший. – Уж очень долго он на одном чае сидел, папа.
Ветер по-прежнему дул свирепо, когда они вошли в "Понсе-де-Леон". Люди с яхты сидели у стойки и пили ром. Вид у них был симпатичный – загорелые, все в белом. Держались они вежливо, сразу подвинулись, освобождая место у стойки. Двое мужчин и девушка сидели с одного ее конца, там, где был автомат, а трое и вторая девушка – с другого, ближе к двери. У автомата сидела та, про которую Том сказал "просто прелесть". Но другая была тоже очень недурна. Роджер, Томас Хадсон и мальчики подошли прямо к стойке. Дэвид даже старался не прихрамывать.
Мистер Бобби взглянул на Роджера и сказал:
– Опять вы тут?
Роджер кивнул с безнадежным видом, и Бобби поставил перед ним бутылку из-под рома и стакан.
Роджер молча протянул за бутылкой руку.
– Опять пьете, Хадсон? – сказал Бобби Томасу Хадсону. Выражение лица у него было строгое, нравоучительное. Томас Хадсон кивнул. – Пора бы прекратить, – сказал Бобби. – Всему есть границы, прах вас побери.
– Мне только немножко рому, Бобби.
– Того, что он пьет?
– Нет. Бакарди.
Мистер Бобби налил рому в стакан и подал его Томасу Хадсону.
– Вот, пейте, – сказал он. – Хотя отпускать вам но следовало бы.
Томас Хадсон выпил стакан залпом, и ром согрел, вдохновил его.
– Еще налейте, – сказал он.
– Через двадцать минут, Хадсон, – сказал Бобби. Он бросил взгляд на часы за стойкой.
Люди с яхты уже начали посматривать на них, но сдержанно, не нарушая приличий.
– А ты, малый, что будешь? – спросил Бобби Дэвида.
– Вы что, забыли, что я бросил пить? – грубо ответил ему Дэвид.
– С каких же это пор?
– Со вчерашнего вечера. Память, что ли, у вас отшибло?
– Ах, извините, – сказал мистер Бобби. И сам выпил. – Еще запоминай тут за каждым подонком. Я только об одном прошу: уведите этого Хадсона из моего заведения, у меня тут приличные клиенты сидят.
– Я пью тихо, не буяню, – сказал Томас Хадсон.
– Да уж, будьте любезны. – Мистер Бобби закупорил бутылку, стоявшую перед Роджером, и поставил ее обратно на полку.
Том-младший одобрительно кивнул ему и стал что-то шептать Роджеру. Роджер уронил голову на руки. Потом поднял ее и показал пальцем на бутылку. Том-младший замотал головой. Бобби взял бутылку, откупорил ее и поставил перед Роджером.
– Допивайтесь до чертиков, – сказал он. – Мне-то что, в конце концов.
Теперь те, что сидели по краям стойки, стали следить за ними повнимательнее, но по-прежнему сдержанно. Посещение злачных мест было у них в программе, но вели они себя сдержанно и вообще казались людьми симпатичными.
Тут впервые заговорил Роджер.
– Этому крысенку налейте, – сказал он Бобби.
– Что будешь пить, сынок? – спросил мистер Бобби у Эндрю.
– Джин, – сказал Энди.
Томас Хадсон старался не смотреть на соседей, но он чувствовал их реакцию.
Бобби поставил перед Энди бутылку и стакан. Энди налил стакан до краев и поднял его, глядя на Бобби.
– За ваше здоровье, мистер Бобби, – сказал он. – Первый раз за весь день пью.
– Пей, пей, – сказал Бобби. – Ты что-то поздно пришел сегодня.
– У него папа деньги отобрал, – сказал Дэвид. – Те, что мама подарила ему на день рождения.
Том-младший уставился в лицо Томасу Хадсону и заплакал. Он не пересаливал, не всхлипывал, но смотреть на него было тяжело. Все замолчали, а потом Энди сказал:
– Мистер Бобби, налейте мне еще, пожалуйста.
– Сам наливай, – сказал Бобби. – Горемычное ты дитя. – Потом повернулся к Томасу Хадсону. – Хадсон, – сказал он. – Вот вам еще стакан, и хватит, уходите.
– А я не буяню, зачем мне уходить? – сказал Томас Хадсон.
– Знаю я вас, недолго вы так продержитесь, – грозно сказал Бобби.
Роджер показал на бутылку, и Том-младший вцепился ему в рукав. Он сдерживал слезы, он был мужественный, хороший мальчик.
– Мистер Дэвис, – сказал он. – Не надо.
Роджер не вымолвил ни слова, и мистер Бобби опять поставил перед ним бутылку.
– Мистер Дэвис, вам же надо писать вечером, – сказал Том-младший. – Вы же обещали, что будете писать сегодня вечером.
– А как ты думаешь, почему я пью? – сказал ему Роджер.
– Но, мистер Дэвис, когда вы писали "Бурю", вы же обходились без выпивки.
– Помолчал бы ты лучше, – сказал ему Роджер.
Том-младший был страдалец – мужественный, исполненный терпения.
– Я помолчу, мистер Дэвис. Но вы же сами меня просили останавливать вас. Может, пойдем домой?
– Ты славный мальчик, Том, – сказал Роджер. – Но мы останемся здесь.
– До каких же пор, мистер Дэвис?
– До самого что ни на есть конца.
– Зачем, мистер Дэвис? – сказал Том. – Не надо. Право, не надо. Ведь когда у вас уже глаза не глядят, вы и писать не можете.
– Диктовать буду, – сказал Роджер. – Как Мильтон.
– Диктуете вы прекрасно, это я знаю, – сказал Том-младший. – Но сегодня утром мисс Фелпс стала вынимать страницы из машинки, а там все вперемежку с музыкой.
– Я пишу оперу, – сказал Роджер.
– Опера у вас получится замечательная, мистер Дэвис. Но вам не кажется, что сначала надо дописать роман? Ведь вы же получили под него большой аванс.
– Вот ты его и дописывай, – сказал Роджер. – Сюжет тебе известен.
– Сюжет я знаю, мистер Дэвис, сюжет у вас изумительный, но ведь там опять про ту самую девушку, которая умерла в предыдущей вашей книге, и читателей это может запутать.
– Дюма тоже так писал.
– Что ты к нему пристаешь, – сказал Томас Хадсон Тому-младшему. – Сможет он писать после твоих приставаний?
– Мистер Дэвис, подыщите себе хорошую, опытную секретаршу, пусть она за вас пишет. Я слышал, что многие писатели так делают.
– Нет. Не по карману.
– А меня, Роджер, не хочешь в помощники? – спросил Томас Хадсон.
– Хочу. Нарисуй мой роман.
– Вот здорово! – сказал Том-младший. – Папа, ты правда нарисуешь?
– За один день все сделаю, – сказал Томас Хадсон.
– И рисуй кверху ногами, как Микеланджело, – сказал Роджер. – Покрупнее нарисуй, чтобы король Георг мог без очков разглядеть.
– Нарисуешь, папа? – спросил Дэвид.
– Да.
– Прекрасно, – сказал Дэвид. – Наконец-то я слышу толковые слова.
– А это не трудно, папа?
– Кой черт трудно! Может, слишком легко. А какая там девица?
– Та самая, про которую мистер Дэвис всегда пишет.
– За полдня ее нарисую, – сказал Томас Хадсон.
– И кверху ногами, – сказал Роджер.
– Нельзя ли без похабства? – сказал ему Томас Хадсон.
– Мистер Бобби, можно мне еще стопочку? – попросил Энди.
– А ты сколько уже выпил, сынок?
– Всего две.
– Тогда валяй, – сказал Бобби и дал ему бутылку. – Слушайте, Хадсон, когда вы заберете отсюда эту картину?
– Покупателей не нашлось?
– Нет, – сказал Бобби. – Она у меня тут все загромождает. И вообще действует мне на нервы. Забирайте ее отсюда.
– Простите, – обратился к Роджеру один из людей с яхты. – Это полотно продается?
– С вами-то кто разговаривает? – Роджер взглянул на него.
– Никто, – сказал человек с яхты. – Вы Роджер Дэвис?
– Он самый.
– Если эту картину написал ваш друг и она продается, я бы хотел поговорить с ним о цене, – сказал человек с яхты, поворачиваясь к Томасу Хадсону: – Вы ведь Томас Хадсон?
– Вот именно.
– Ваша картина продается?
– К сожалению, нет, – сказал Томас Хадсон.
– Но бармен говорит…
– Он псих, – сказал Томас Хадсон. – Славный малый, но псих.
– Мистер Бобби, можно мне ещё стопочку? – очень вежливо попросил Эндрю.
– Пожалуйста, крошка, – сказал Бобби и налил ему из бутылки. – Знаешь, что надо бы сделать? Надо бы нарисовать на этикетке твою здоровенькую, прелестную рожицу и налепить ее на бутылки с джином вместо этих идиотских пучков ягод. Хадсон, нарисовали бы вы этикетку для джина с прелестной мордочкой Энди.
– И тогда пустим в продажу новую марку, – сказал Роджер. – Есть джин "Старый Том", а у нас будет "Весельчак Энди".
– Финансирую предприятие, – сказал Бобби. – Джин можно гнать прямо здесь, на острове. Негритята будут разливать его по бутылкам и наклеивать этикетки. Продавать можно оптом и в розницу.
– Возврат к художественным ремеслам, – сказал Роджер. – Как во времена Вильяма Морриса.
– А из чего мы будем его гнать, мистер Бобби? – спросил Эндрю.
– Из рыбы, – сказал Бобби. – А также из креветок.
Люди с яхты уже не смотрели ни на Роджера, ни на Томаса Хадсона, ни на мальчиков. Все их внимание устремилось теперь на Бобби, и вид у них был обеспокоенный.
– Так как же насчет полотна? – сказал все тот же человек.
– Какое полотно вы имеете в виду, уважаемый? – спросил его Бобби, опрокинув наскоро еще стакан виски.
– Вон то, большое, где три смерча и человек в лодке.
– Где? – спросил Бобби.
– Вон там, – сказал человек с яхты.
– Прошу прощения, сэр, но с вас, по-моему, хватит. Вы находитесь в приличном заведении. Здесь у нас не бывает ни смерчей, ни человеков в лодках.
– Я говорю вон о той картине.
– Не раздражайте меня, сэр. Никаких картин там нет. Будь здесь произведение живописи, оно висело бы над стойкой, там, где ему и полагается, и нарисована была бы на нем голая женщина в роскошной позе, вся как есть.
– Я говорю вон о той картине.
– Какой картине, где?
– Вон там.
– Я с удовольствием угощу вас сельтерской, сэр. Для протрезвления. И кликну вам рикшу, – сказал Бобби.
– Рикшу?
– Да. Если желаете знать правду. Вы сами рикша. Выпили, и хватит с вас.
– Мистер Бобби, – очень вежливо спросил Энди. – А с меня тоже хватит?
– Нет, дружок. Конечно, нет. Наливай себе сам.
– Спасибо, мистер Бобби, – сказал Энди. – Это уже четвертая.
– Да хоть бы и сотая, – сказал Бобби. – Ты же моя гордость.
– Пошли-ка отсюда, Хэл, – сказал тому, кто хотел купить картину, его приятель.
– Да мне хочется купить эту картину, – сказал первый. – Если цена будет подходящая.
– А мне хочется уйти отсюда, – стоял на своем второй. – Потеха потехой, но смотреть, как дети хлещут ром, – это, пожалуй, уж слишком.
– Неужели вы даете этому маленькому мальчику джин? – спросила Бобби недурненькая блондинка, та что сидела в конце стойки ближе к двери. Она была высокого роста, с очень светлыми волосами и симпатичными веснушками. Веснушки у нее были не как у рыжих, а как у блондинок, у которых кожа не обгорает, а покрывается ровным загаром.
– Да, мэм.
– По-моему, это мерзость, – сказала девушка. – Это отвратительно, это мерзко и преступно.
Роджер старался не смотреть на нее, а Томас Хадсон сидел, опустив глаза.
– А что ему, по-вашему, пить, мэм? – спросил Бобби.
– Ничего. Ему вообще пить незачем.
– Это, пожалуй, несправедливо, – сказал Бобби.
– Ах, несправедливо? Значит, отравлять ребенка алкоголем – это справедливо?
– Слышишь, папа? – сказал Том-младший. – Я же говорил, что Энди не следует пить.
– Из трех братьев он один пьет, мэм, поскольку вот этот малый пить бросил, – попытался убедить ее Бобби. – Значит, по-вашему, справедливо лишать единственного из трех столь невинного удовольствия?
– Справедливо? – сказала девушка. – Да вы чудовище. И вы чудовище, – сказала она Роджеру. – И вы тоже, – сказала она Томасу Хадсону. – Все вы мне омерзительны. Видеть вас не могу.
В глазах у нее стояли слезы, она повернулась спиной к мальчикам и к мистеру Бобби и сказала своим спутникам:
– Хоть бы вы вмешались.
– По-моему, это все в шутку, – сказал один из мужчин. – Вроде того грубияна официанта, которого нанимают, чтобы он дерзил гостям. Или как блатной язык.
– Нет, не в шутку. Этот мерзкий тип наливает ему джина. Это же отвратительно, это же трагедия.
– Мистер Бобби, – спросил Томас Хадсон, – а мне больше пяти не положено?
– Сегодня нет, – сказал Бобби. – Я не желаю, чтобы вы расстраивали даму своим поведением.
– Да уведите вы меня отсюда, – сказала девушка. – Не хочу я на это смотреть. – Она заплакала, и двое ее спутников вышли из бара вместе с ней, а Томасу Хадсону, Роджеру и мальчикам стало не по себе.
К ним подошла вторая девушка – та, что была по-настоящему прелестна. Очень красивое загорелое лицо, волосы рыжеватые. Она была в брюках, и Томас Хадсон сразу заметил, что сложение у нее замечательное, а шелковистые волосы колыхались в такт шагам. Ему показалось, что он уже где-то видел эту девушку.
– Ведь это не джин? – спросила она Роджера.
– Нет. Конечно, нет.
– Пойду успокою ее, – сказала девушка. – Она уж очень расстроилась.
И пошла к двери и, выходя, улыбнулась им. Она была просто прелесть.
– Ну вот и все, папа, – сказал Энди. – Можно нам кока-колы?
– А мне пива. Если это не расстроит ту даму, – сказал Том-младший.
– Из-за пива она вряд ли расстроится, – сказал Томас Хадсон. – Разрешите угостить вас? – спросил он человека, который хотел купить картину. – Мы тут дурачились, вы уж нас простите.
– Что вы, что вы, – сказал тот. – Это было очень интересно. Мне все понравилось. Очень понравилось. Я всегда интересовался писателями и художниками. Ведь вы все это, наверно, на ходу сочиняли?
– Да, – сказал Томас Хадсон.
– Так вот насчет этой картины…
– Она собственность мистера Сондерса, – пояснил ему Томас Хадсон. – Я написал эту картину в подарок ему. Вряд ли он ее продаст. Впрочем, картина его, и он волен делать с ней все, что захочет.
– Хочу, чтобы она висела у меня, – сказал Бобби. – И не предлагайте за нее больших денег, потому что тогда я расстроюсь.
– А мне бы очень хотелось повесить у себя эту картину.
– И мне тоже, – сказал Бобби. – Вот она у меня и висит.
– Но, мистер Сондерс, такой ценной картине в баре не место.
Бобби начинал злиться.