– Да, я и забыл, – сказал Томас Хадсон.
– Это гордость без тщеславия, – продолжал Ара. – Дерьмо ей брат, неудача – сестра, а со смертью она в законном браке.
– Велика должна быть сила такой гордости.
– Очень велика, – сказал Ара. – Ты о ней не забывай, Том, и не изводи себя попусту. У нас тут у всех эта гордость есть, даже у Питерса. Хоть я и не люблю Питерса.
– Спасибо тебе за твои слова, – сказал Томас Хадсон. – Мне иногда, правда, до того невтерпеж становится, думаешь, хрен с ним со всем.
– Том, – сказал Ара. – У человека только и есть что гордость. Бывает, ее у него слишком уж много, и тогда это грех. Ради гордости все мы иногда делаем то, что кажется невозможным. А мы идем на это. Но нужно, чтобы гордость была подкреплена разумом и осмотрительностью. Тебе сейчас этого недостает, и я прошу тебя: будь осмотрителен. Ради нас и ради судна.
– Кого это нас?
– Всех нас.
– Ладно, – сказал Томас Хадсон. – Крикни, чтоб тебе принесли твой бинокль.
– Том, пойми меня.
– Я понял. И очень благодарен тебе. Я сегодня на совесть поужинаю и буду спать сном невинного младенца.
Аре не стало смешно от этих слов, а он всегда думал, что смешное должно быть смешным.
– Постарайся, Том, – сказал он.
VII
Они бросили якорь с подветренной стороны Кайо Круса в бухте между двумя островами.
– Бросим-ка еще другой якорь, раз уж будем здесь стоять! – крикнул Томас Хадсон своему помощнику. – Не нравится мне здешний грунт.
Помощник пожал плечами и наклонился над вторым якорем, а Томас Хадсон подал судно немного вперед, против течения, глядя, как травянистый берег медленно скользит мимо борта, а потом дал задний ход и выждал, пока второй якорь не зарылся как следует в песок. Судно теперь стояло носом к ветру, а зыбь отлива бежала мимо. Даже в этом укрытом месте ветер был довольно силен, и Томас Хадсон понимал, что, когда отлив сменится приливом, судно повернет бортом к волне.
– Ну и черт с ним, – сказал он. – Пусть его покачает.
Но помощник тем временем спустил шлюпку, и сейчас они уже травили кормовой якорь. Томас Хадсон увидел, что этот якорь, маленький "дэнфорт", был сброшен с таким расчетом, чтобы удержать катер носом к ветру, когда начнется прилив.
– Уж привесили бы заодно еще парочку, – крикнул он. – Тогда его можно было бы выдать за особой породы паука.
Помощник ухмыльнулся.
– Давай к борту. Я поеду на берег.
– Нет, Том, – сказал помощник. – Пусть Ара и Вилли едут. Я перевезу их на берег. А потом вторую партию – в Мегано. Хочешь, чтобы они взяли с собой ninos?
– Нет. Будьте учеными.
Я мирюсь с тем, что мною вертят как хотят. Это, пожалуй, значит, что мне и в самом деле надо отдохнуть. Беда только в том, что я и усталости не чувствую и спать мне не хочется.
– Антонио, – позвал он.
– Да? – откликнулся помощник.
– Я возьму надувной матрац, и две подушки, и хороший коктейль.
– Какой именно?
– Джин с кокосовой водой, с ангостурой и лимоном.
– А, "Томини", – сказал помощник, обрадованный тем, что Томас Хадсон опять захотел выпить.
– И притом двойной.
Генри забросил на мостик надувной матрац и сам поднялся следом, держа под мышкой книгу и журнал.
– Тут ты за ветром, – сказал он. – Хочешь, я раздвину немного брезент для вентиляции?
– С каких это пор со мной такие нежности?
– Том, мы посоветовались и все решили, что тебе нужно отдохнуть. Ты так себя загонял, никто бы не выдержал. И ты не выдержал.
– Чушь, – сказал Томас Хадсон.
– Может быть, – сказал Генри. – Я говорил им, что, по-моему, ты в форме и можешь еще держаться и дальше. Но другие беспокоятся, и они меня убедили. А ты попробуй разубедить. Но сейчас дай себе все-таки передышку.
– Я себя чувствую как нельзя лучше. И плевать я на все хотел.
– Вот то-то и есть. Ты не желаешь сходить с мостика. Желаешь стоять все вахты подряд у штурвала. И плевать на все хотел.
– Ладно, – сказал Томас Хадсон. – Картина ясная. Но пока что здесь все-таки командую я.
– Я это не в каком-нибудь дурном смысле, честное слово.
– Правильно. Забудь, – сказал Томас Хадсон. – Стану отдыхать. Как прочесывать заросли на острове, знаешь?
– Да уж, надо думать, знаю.
– Вот и займись Мегано.
– Точно. Вилли и Ара уже уехали. А мы, вторая партия, только ждем, когда Антонио пригонит назад шлюпку.
– Как там у Питерса?
– Полдня возился с этой большой рацией. Думает, что теперь как будто наладил.
– Это бы здорово. Если я засну, разбуди меня, как только вернетесь.
– Хорошо, Том. – Генри нагнулся и взял то, что ему подали снизу. Это был высокий стакан с ржавого цвета жидкостью и кусочками льда, обернутый сложенным вдвое бумажным полотенцем и перетянутый резинкой. – Двойной "Томини", – сказал Генри. – Выпей, потом почитай и спи. Стакан можешь поставить вон в одну из ячеек для гранат.
Томас Хадсон отхлебнул из стакана.
– Приятно, – сказал он.
– Тебе всегда нравилось. Все будет хорошо, Том.
– Да уж все, что мы сейчас можем сделать, надо делать как следует.
– Главное – отдохни хорошенько.
– Постараюсь.
Генри сошел вниз, и Томас Хадсон услышал приближающийся стук шлюпочного мотора. Стук затих, послышались голоса, потом снова стук, но уже удаляющийся, Томас Хадсон немного подождал, прислушиваясь. Потом взял стакан и высоко через борт выплеснул его содержимое, а ветер подхватил это и отнес к корме. Томас Хадсон сунул стакан в подходящую по размеру ячейку в тройном стеллаже и ничком растянулся на надувном матраце, обняв его обеими руками.
В этих пальмовых шалашах у них, наверно, были раненые. А может быть, они просто хотели спрятать побольше народу. Но навряд ли. Будь их много, они бы заявились сюда в первую же ночь. Надо было мне самому поехать на берег. Впредь так и буду делать. Хотя Ара и Генри молодцы первый сорт и Вилли тоже молодец. И я должен быть молодцом. Да уж постарайся сегодня вечером, сказал он себе. И устрой им травлю, настоящую и без пощады, не делай ошибок и смотри, чтобы как-нибудь их не прозевать.
VIII
Он почувствовал, что его трогают за плечо. Это был Ара, и он сказал:
– Том, одного мы достали, Вилли и я.
Томас Хадсон сбежал вниз, и Ара за ним.
Немец лежал на корме, закутанный в одеяло. Под головой у него были две подушки. Питерс сидел рядом на палубе, держа в руках стакан с водой.
– Посмотрите, что у нас тут есть, – сказал он.
Немец был очень худ, подбородок и впалые щеки уже обросли белокурой бородкой. Волосы у него были длинные и спутанные, и в последнем дневном свете, какой бывает, когда солнце почти уже зашло, он был похож на святого.
– Он не может говорить, – сказал Ара. – Мы с Вилли уже пробовали. И между прочим, держись так, чтоб ветер не дул от него к тебе.
– Да, я еще с трапа учуял, – сказал Томас Хадсон. – Спроси, не нужно ли ему чего-нибудь, – обратился он к Питерсу.
Радист заговорил с пленным по-немецки, и тот повел глазами на Томаса Хадсона, но ничего не сказал и не повернул головы. Томас Хадсон услышал стук мотора и, оглянувшись на бухту, увидел шлюпку, выплывавшую из огней заката. Она была так нагружена, что сидела в воде выше ватерлинии. Он снова поглядел на немца.
– Спроси, сколько их там. Скажи: нам надо знать. Скажи: это очень важно.
Питерс снова заговорил с немцем – мягко и, как показалось Томасу Хадсону, даже ласково.
Немец с трудом выговорил три слова.
– Он говорит, что ничто не важно, – сказал Питерс.
– Скажи: он ошибается. Мне необходимо знать. И спроси, не сделать ли ему укол морфия.
Немец дружелюбно посмотрел на Томаса Хадсона и произнес три слова.
– Он говорит, теперь ему уже не больно, – сказал Питерс. Он быстро заговорил по-немецки, и опять Томас Хадсон уловил в его речи ласковую интонацию, но, может быть, такая интонация была присуща самому языку.
– Уймись-ка, Питерс, – сказал Томас Хадсон. – Переводи только то, что я говорю, и переводи точно, слышишь?
– Да, сэр, – сказал Питерс.
– Скажи ему, что я могу заставить его говорить.
Питерс что-то сказал немцу, и тот обратил глаза к Томасу Хадсону. Это были старческие глаза, вставленные в лицо молодого человека, только постаревшее, как стареет топляк, и почти такое же серое.
– Nein, – медленно выговорил немец.
– Он говорит – нет, – перевел Питерс.
– Это я и сам понял, – сказал Томас Хадсон. – Вилли, пойди принеси ему теплого супа и коньяку немного захвати. Питерс, спроси его, если я не буду требовать, чтобы он говорил, так, может, он все-таки не откажется от морфия? Скажи, у нас его много.
Питерс перевел, и немец посмотрел на Томаса Хадсона и улыбнулся скупой северной улыбкой.
Он что-то почти неслышно сказал Питерсу.
– Он говорит спасибо, но ему уже не нужно, а морфий лучше поберечь.
Тут он еще что-то тихо сказал Питерсу, и тот перевел:
– Он говорит, вот на прошлой неделе морфий был бы ему очень кстати.
– Скажи ему, что я уважаю его за его мужество, – сказал Томас Хадсон.
Антонио уже подходил на шлюпке вместе с Генри и остальными, ездившими на Мегано.
– Потише поднимайтесь на борт, – сказал им Томас Хадсон. – И держитесь подальше от кормы. Там у нас фриц умирает, и я хочу, чтобы он умер спокойно. Что вы обнаружили?
– Ничего, – сказал Генри. – Ровнехонько ничего.
– Питерс, – сказал Томас Хадсон. – Говори с ним, сколько хочешь. Может, что-нибудь выудишь. Мы с Вилли и Арой пойдем выпьем.
Внизу он сказал:
– Ну как у тебя с супом, Вилли?
– Да попалась мне тут похлебка из моллюсков, – сказал Вилли. – Она еще теплая. Сейчас дам ему.
– Почему тогда не суп из бычьего хвоста или индийский с пряностями? – сказал Томас Хадсон. – Это его еще вернее прикончит. А где куриный бульон?
– Есть и куриный бульон, да я не хотел ему давать. Это же для Генри.
– И правильно, – сказал Генри. – Чего ради нам с ним цацкаться?
– А мы вовсе и не цацкаемся. Когда я велел насчет супа, я подумал, что тарелка горячего бульона и глоток-другой коньяку помогут ему заговорить. Но он говорить не будет. Налей-ка мне джину, Ара.
– Они сделали для него укрытие, Том, и у него была хорошая постель из веток, и вдоволь воды, и еда в глиняном горшке. Старались сделать, чтобы ему было удобно, и канавки прорыли в песке для стока. От берега к укрытию протоптаны были дорожки, и ходило по ним человек восемь или десять. Не больше десяти. Мы с Вилли очень осторожно его несли. Обе его раны гангренозные, и по правому бедру гангрена уже высоко поднялась. Может, зря мы его сюда притащили, лучше было вам и Питерсу поехать туда и допросить его на месте? Если так, то это я виноват.
– У него было оружие?
– Нет. Ни оружия, ни личного опознавательного знака.
– Дай мне мой джин, – сказал Томас Хадсон. – Как по-твоему, когда были срезаны ветки для укрытия?
– По-моему, не позже, чем вчера утром. Но я, конечно, не уверен в этом.
– Вообще-то он хоть что-нибудь говорил?
– Нет. Как увидел нас с автоматами, так и сделался точно деревянный. Вот только испугался Вилли. Должно быть, когда увидел его глаз. А когда мы его подняли, он улыбнулся.
– Чтобы показать, что он еще может улыбаться, – вставил Вилли.
– И сразу сомлел, – сказал Ара. – Долго еще ему умирать, как ты считаешь, Том?
– Не знаю.
– Ну, пойдем-ка наверх и выпивку с собой возьмем, – сказал Генри. – Я не доверяю Питерсу.
– Сперва съедим эту похлебку, – сказал Вилли. – Я голоден. А ему можно согреть банку с куриным бульоном, если Генри согласен.
– Если он от этого заговорит, тогда пожалуйста, – сказал Генри.
– Ну, навряд ли, – сказал Вилли. – Но, видно, и в самом деле свинство – совать ему эту похлебку, когда он так плох. Отнеси ему коньяку, Генри. Может, он его любит, как мы с тобой.
– Не тревожьте его, – сказал Томас Хадсон. – Он хороший фриц.
– Ну как же, – сказал Вилли. – Все фрицы хорошие, когда лапки кверху поднимают.
– Он не поднимал лапок, – сказал Томас Хадсон. – Он просто умирает.
– И с большим достоинством, – сказал Ара.
– Ты что, тоже записался в обожатели фрицев? – спросил его Вилли. – Значит, вас теперь двое – ты да Питерс.
– Прекрати, Вилли, – сказал Томас Хадсон.
– А тебе-то что? – сказал ему Вилли. – Ты же всего-навсего выдохшийся вожак горсточки пылких обожателей фрицев.
– Пойдем на бак, Вилли, – сказал Томас Хадсон. – Ара, когда суп согреется, отнеси его на корму. А вы, все, кто хочет, можете идти смотреть, как этот фриц умирает. Только не лезьте к нему.
Антонио хотел было пойти за Вилли и Томасом Хадсоном, но Томас Хадсон отрицательно покачал головой, и Антонио вернулся в камбуз.
Уже почти стемнело. Томас Хадсон только-только различал лицо Вилли. При таком освещении оно показалось ему более приятным, может быть и потому, что он стоял со стороны его зрячего глаза. Томас Хадсон посмотрел на Вилли, на обе якорные цепи, на еще маячившее в сумраке дерево на берегу. Ненадежный здесь грунт – песок, подумал он и сказал:
– Ну, Вилли, выкладывай, что там тебе еще не дает покоя?
– Ты, – сказал Вилли. – Изматываешь себя до полусмерти, потому что у тебя сын погиб. У всех дети умирают, не знаешь, что ли?
– Знаю. Еще что?
– Этот хреновый Питерс и этот хреновый фриц развели смрад на всю корму, и вообще, что это за судно такое, на котором первым помощником – кок?
– Как он стряпает?
– Стряпает он что надо и насчет вождения мелких судов знает побольше, чем мы все, вместе взятые, включая и тебя.
– Да, гораздо больше.
– А, к матери все это, Том. Ты не думай, что я злюсь на тебя. Мне не на что злиться. Просто я привык к другим порядкам. Но мне нравится это судно, и люди все мне здесь нравятся, кроме этого дерьмового Питерса. Только ты перестань себя изматывать.
– А я не изматываю, – сказал Томас Хадсон. – Я ни о чем не думаю, кроме работы.
– Ох, до чего же возвышенно, прямо набить тебя опилками да на кресте распять, – сказал Вилли. – Ты бы лучше о шлюхах думал.
– Что ж, мы в общем к ним и держим путь.
– Вот это другой разговор.
– Вилли, а ты сейчас как – ничего?
– Конечно. А что? Просто этот фриц меня разбередил. Они ведь так аккуратно его устроили, как мы никого бы устроить не сумели. Или, может, сумели бы, будь у нас время. А они вот нашли время. Ну, положим, они не знали, что мы так близко. Но как им не знать, что кто-то за ними гонится? Теперь уж все за ними гонятся. А они так заботливо его устроили, как только можно устроить человека в таком состоянии.
– Верно, – сказал Томас Хадсон. – И тех на острове они тоже очень заботливо устроили.
– Да, – сказал Вилли. – Вот в том-то и беда.
Тут вошел Питерс. Он всегда держался как солдат морской пехоты, даже когда был не в лучшем виде, и очень гордился той подлинной дисциплиной без внешних формальностей, которая была правилом на судне. Он больше чем кто-либо умел этим пользоваться. Но сейчас, войдя, он стал по стойке "смирно" и отдал честь, из чего стало видно, что он пьян, и сказал:
– Том, то есть, простите, сэр. Он умер.
– Кто умер?
– Пленный, сэр.
– Хорошо, – сказал Томас Хадсон. – Включи свой генератор и постарайся связаться с Гуантанамо.
У них, наверно, что-нибудь для нас есть, подумал он.
– Пленный говорил? – спросил он Питерса.
– Нет, сэр.
– Вилли, – сказал Томас Хадсон, – как ты себя чувствуешь?
– Очень хорошо.
– Возьми несколько магниевых лампочек и сделай с него два снимка в профиль, с одной и с другой стороны. Откинь одеяло, и стяни с него шорты, и сделай один снимок во весь рост, как он там лежит на корме. Еще один снимок анфас головы и один – анфас во весь рост.
– Слушаю, сэр, – сказал Вилли.
Томас Хадсон поднялся на мостик. Он слышал, как заработал генератор, и видел вспышки магниевых лампочек. Там наверху, где все подсчитывают, не поверят даже тому, что у нас вообще был пленный. Доказательств нет. Кто-нибудь скажет, что это было просто мертвое тело, которое фрицы спихнули в море, а мы подобрали. Надо было раньше его сфотографировать. А, ладно, ну их к чертям. Может, завтра мы остальных добудем.
Подошел Ара.
– Том, кого ты назначишь отвезти его на берег и похоронить?
– Кто сегодня меньше всех работал?
– Все много работали. Я возьму с собой Хиля, и мы вдвоем все сделаем. Зароем его в песок над линией прилива.
– Лучше повыше.
– Я пришлю Вилли, и ты ему скажи, какую надпись сделать на доске. У меня в кладовой есть подходящая доска от ящика.
– Присылай Вилли.
– Зашить тело в брезент?
– Нет. Только заверните в его собственное одеяло. Присылай Вилли.
– Что нужно? – спросил Вилли.
– Сделай на доске надпись: "Неизвестный немецкий матрос" и поставь дату.
– Хорошо, Том. Мне съехать на берег для похорон?
– Нет, Ара и Хиль поедут. Сделай надпись и отдохни, выпей чего-нибудь.
– Как только Питерс поймает Гуантанамо, я пришлю тебе сказать. А ты сам не хочешь сойти вниз?
– Нет. Я и тут отдыхаю.
– И каково это – бодрствовать на мостике такого большого корабля, с сознанием своей ответственности и всякой прочей дерьмовой хреновины?
– Примерно так же, как делать надпись на той доске.
Пришла радиограмма из Гуантанамо. Расшифрованная, она гласила:
ПРОДОЛЖАЙТЕ ТЩАТЕЛЬНЫЕ ПОИСКИ ЗАПАДНОМ НАПРАВЛЕНИИ.
Это нам, сказал про себя Томас Хадсон. Он лег и тут же заснул, и Генри укрыл его легким одеялом.