- Я - старый енотишко. Побежденный. Когда-то и я, как вы, выбегал из норы, лез в самую гущу. А сейчас я - енот-калека. Меня спасает только защитная окраска. По принципу "открой глазки, закрой ротик". Ротик закрою и сижу в углу, подальше, хе-хе, от драки! - Он умолк, с минуту сидел, вздыхая, покачивая головой. - Нет, - сказал он вдруг. - Я, конечно, другой. Потому что я не устаю верить. Увидел вас - и надежда затеплилась. И Колька - другой. Правда, еще желторотый, но Урюпин его уже боится. Вот был у нас начальником один светлый человек. Убрали. А сюда - волчка серенького…
- Урюпина?
- Да. Вы его еще не знаете. Это во-олк! Люпус! Назначили - и надежда моя погасла. Увидел вас - опять надеюсь. Дмитрий Алексеевич! Помните, как Брюсов сказал: "Унесем зажженные светы в катакомбы, в пустыни, в пещеры", - он не прав! Когда они зажгутся, мы уже не можем их уносить! Вот скажите - что делать с ними, с зажженными светами? Я уже гашу мысли, нашел способ: изобретаю для спиннинга блесну, не задевающую за коряги. Я ведь рыболов. Или по садовому делу придумываю какую-нибудь мелочь. Замечательно! С тем же огнем! Увлекусь - время и проходит. Вы понимаете, какая беда! Мыслитель не может мыслить!
- Так вот что, Кирилл Мефодьевич, - сказал Лопаткин и положил кулак на столик. - Я вам протяну еще руку. Поняли? Живите и надейтесь…
- Какой же ты идеалист, как я погляжу! - Араховский с грустной, усталой улыбкой стал смотреть вдаль, в сумерки. - Ах, какой идеалист! - Он покачал головой.
- Кирилл Мефодьевич, я вам клянусь, что так будет!
- Клянись, клянись. Спасибо и на том. А пока, раз ты такой, буду помогать тебе я. Хочу тебе заповедать несколько тезисов. Как-нибудь придешь…
- Кирилл Мефодьевич! Давайте с вами выпьем за зажженны светы!
- Это как же понимать?
- А так - за то, что их нельзя ни унести в пустыни и пещеры, ни погасить. За то, что они живучие. Чтоб продолжали гореть. Людям на радость…
- А кому-то и на муку! Бог с тобой, давай выпьем.
Араховский выпил, крякнул и, нюхая хлебную корочку, лукаво посмотрел на Лопаткина.
- Тост идеалистов надо бы занюхивать не хлебом, а хлебной карточкой… Хе-хе, для служащих!
- 10 -
Араховский дал Дмитрию Алексеевичу три книги: "Применение гидравлики и пневматики в машиностроении", "Расчеты в машиностроении", "Детали машин". Дмитрий Алексеевич вспомнил свои студенческие привычки и засел за книги так, как будто готовился к экзаменационной сессии. Через две недели, когда Максютенко справился с пневматическим устройством и отдал его деталировщикам, а сам, приготовив большой лист, стал начисто вычерчивать общий вид, Дмитрий Алексеевич подошел к нему и сказал".
- Валерий Осипович, я просмотрел ваше решение и не могу признать его удовлетворительным.
- Какое решение? - мгновенно обернулся Максютенко.
- Вот это, пневматическое устройство. У вас здесь четыре цилиндра - это сложно. Можно два сделать, я вот дома сегодня набросал.
- Где же вы раньше были? Вы были здесь!
- Я читал книгу. Прочитал, и мне стало ясно. А раньше я не знал некоторых вещей. Но вы, как конструктор, должны согласиться…
- Не знаю… - Максютенко уставился пустыми глазами в окно, медленно розовея. Потом вдруг сорвался и пошел, заюлил между станками к Урюпину.
Вскоре за перегородкой раздался стальной голос начальника: "Что такое? Какая пневматика? Какие цилиндры? Почему два? Какие книги?"
Они вышли вдвоем, Урюпин - впереди. Пробираясь между станками, он задел несколько досок и не оглянулся. Он подошел, надвинулся на Дмитрия Алексеевича, как бы требуя ответа за обиду.
- Что тут у вас? - спросил он, с широким жестом оборачиваясь к Максютенко.
- Это я все намутил, - сказал Дмитрий Алексеевич. - Это моя работа.
Он словно не заметил раздражения Урюпина, подвинул ему стул, сел и сам и развернул свой листок.
- Мне кажется, что Валерий Осипович усложнил конструкцию, поставил два лишних цилиндра. Дело в том, что и эти два будут работать вполсилы, если мы уравновесим оба плеча…
- Но това-арищ автор! - заныл раздраженно, хоть и сдержанно Урюпин, Дмитрий Алексеевич! Это мы до морковкина заговенья будем прикидывать да менять? Кто же нам за это будет платить?
Наступило молчание.
- Оставить в таком виде, - коротко приказал Урюпин и встал, чтобы быстро и эффектно уйти.
- Я не подпишу проект, - тихо сказал ему вслед Дмитрий Алексеевич.
- Но поймите же, поймите! - раздраженно закричал Урюпин, оборачиваясь. Он наклонился и застучал сухой прямой ладонью по чертежу, приколотому к доске Егора Васильевича, и все остро отточенные карандаши старичка посыпались и запрыгали на полу. - Поймите! - кричал начальник, стуча ладонью. - Это деньги, это время, это план!
- Это относится прежде всего к вам и к Валерию Осиповичу, - сказал Лопаткин, глядя на него холодными глазами. - Вопрос бесспорен. Если он ясен даже мне, то для вас он должен быть элементарно ясным. Я не возражаю, давайте позовем третейского судью, и если он докажет мне, что решении мое гениально и лежит за пределами способностей и знаний рядового конструктора, - я сниму его.
Это был голос нового человека, и Урюпин умолк. Притих и Максютенко, а техники-деталировщики подняли головы и взглянули на Дмитрия Алексеевича и потом друг на друга.
- Конфликт! - сказал вихрастый Коля, пробираясь к ним, и с насмешливой улыбкой посмотрел в угол Араховского. - Что тут такое?
- Правильное решение? - Дмитрий Алексеевич подал ему свой листок.
Коля взглянул на чертеж, положил его на стол и налег на него локтями.
- Решение правильное и, мне кажется, наилучшее, - сказал он, зло щурясь и глядя то на Лопаткина, то на Урюпина.
- А это что? - спросил Дмитрий Алексеевич и развернул перед ним черновой набросок Максютенко.
- Это? Это вы сделали? - спросил Коля, глядя на Максютенко.
- Что это такое? - повторил Дмитрий Алексеевич.
- Это - халтура.
- Николай, у тебя выражения… - сказал Урюпин, досадливо морщась. - Мы с тобой не на волейбольной площадке.
- Тогда я скажу по-другому: мяч налево. Переиграть, товарищи, надо. Переиграть! - И смеясь Коля ушел к себе и там еще раз пропел нежным тенором: - Переигра-а-ать!
И узлы пришлось "переигрывать". В сентябре Дмитрий Алексеевич обнаружил еще два неуклюжих узла и один грубейший математический просчет, в связи с чем опять пришлось переделывать весь проект.
Но все же наступил день, когда проект - сто шестьдесят листов, тысяча четыреста деталей, двенадцать тысяч размеров - был подан автору на подпись, и Дмитрий Алексеевич, недоверчиво пересмотрев все листы, надписал на каждом свою фамилию. После этого листы пошли в копировальный отдел - на первый этаж. Оттуда через несколько дней Дмитрию Алексеевичу принесли на подпись прозрачные, подрубленные на швейной машинке кальки. Он подписал, и кальки ушли опять вниз - в отдел светокопий, туда, где был дрожащий фиолетовый свет и пахло аммиаком.
Уже несколько раз выпадал снег, на улице стояла сырая стужа, на деревянных тротуарах налипла и уже начала твердеть грязь, был уже последний серый день октября, когда Дмитрий Алексеевич получил наконец свой проект - уложенный в папку, ясно отпечатанный авторский экземпляр. Урюпин с силой пожал ему руку и сам встряхнулся при этом. Подал ему и Максютенко свою тяжелую и словно увядшую лапу. Потом подошли оба техника и Егор Васильевич. Быстренько пожали автору руку, отошли и, тихо переговариваясь, стали собираться домой, потому что рабочий день окончился.
- Теперь увидимся в Москве, - сказал бодрым голосом Урюпин. - Я и на вас заготовил командировку.
Дмитрий Алексеевич поблагодарил, поклонился всем и вышел. Он незаметно для себя пролетел всю Шестую сибирскую улицу и только в конце ее вдруг спохватился: не взял свой экземпляр проекта! "Тьфу!" - в сердцах махнув рукой, он повернул назад. Уже было темно. Он торопился - как бы не заперли отдел.
Но в отделе горел свет, и дверь был открыта. Дмитрий Алексеевич вошел в пустую комнату, заставленную чертежными "комбайнами", прошел за перегородку и сразу увидел лысину Максютенко и серую волчью шерсть жесткую шевелюру Урюпина. Голова к голове - они рассматривали небольшой чертеж. Первым услышал шорох старого черного пальто Максютенко. Он поднял голову, увидел Дмитрия Алексеевича и замер, розовея. Потом поднял голову Урюпин и, собрав на лбу множество морщинок, недобро прищурился.
- Проект забыл, - сказал Дмитрий Алексеевич и, взяв свою папку, лежащую на стуле, повернулся, чтобы уйти. Он нарочно не смотрел ни на конструкторов, ни на их чертеж, чтобы не узнать чужой тайны.
- Дмитрий Алексеевич! - услышал он, выйдя из загородки, и остановился.
- Валерий Осипович, скажем? - спросил Урюпин. Максютенко еще больше покраснел. - Скажем! - твердо решил Урюпин и улыбнулся Лопаткину. Дмитрий Алексеевич! - Вот… подите-ка к нам…
Дмитрий Алексеевич подошел и сразу понял все. На столе начальника лежал чертеж машины для центробежной отливки труб. И в этот чертеж крупным планом был вписан знакомый кружок и в нем - шесть кружков поменьше, как гнезда для патронов в барабане револьвера. Этот барабан смотрел на него своими шестью глазами, но Дмитрий Алексеевич не смутился, выдержал этот взгляд. Он только почувствовал с досадой, что уши у него начинают гореть.
- Дмитрий Алексеевич, - начал Урюпин безразличным тоном экскурсовода. Вот тут мы… вот, так сказать, наша с Валерием Осиповичем попытка отбить у вас хлеб… - он хихикнул, быстро взглянул на Дмитрия Алексеевича и чуть заметно покраснел. - Нет, вы не подумайте только, что мы это делали в ущерб вашей… нашей, совместной с вами… Нет, это мы совсем недавно с Валерием Осиповичем, от нечего делать. Вдруг смотрим, что-то получается! он опять засмеялся.
- А зачем говорить-то об этом? - Дмитрий Алексеевич шагнул к столу. Дайте-ка лучше ваш чертежик. Ага…
Он долго двигал перед собой листок ватмана. Урюпин молчал, с острым любопытством следил за ним. Максютенко, опустив голову, рисовал на столе кружок, и в нем еще шесть кружков. Дмитрий Алексеевич забарабанил пальцами по чертежу, раздумывая над ним, и, наконец, поднял на Урюпина усталые, улыбающиеся глаза. На Максютенко он смотреть не мог.
- Мне думается, Анатолий Иванович, что вас постигла неудача. Вот за эту часть машины вы не получите приоритета, потому что это - машина Пикара. Эта машина дает неравномерное охлаждение труб, получается отбел чугуна, чугун становится хрупким. Пикар устроил специальную томильную печь и там отжигал отлитые трубы, чтобы снять отбел. Вы бы хоть со мной заранее посоветовались. В этом-то деле я собаку съел. Так что вот это - Пикар. А этот барабан тоже не содержит новизны, - это видоизмененный питатель из моей машины. Идея та же, но конструктивное решение хуже. У меня можно регулировать температуру изложниц, подбирая их число. Барабан вас связывает: надо иметь обязательно шесть изложниц - не больше и не меньше!
При этих словах лысина Максютенко еще сильнее порозовела, а Урюпин обескураженно сморщил нос. Дмитрий Алексеевич в первый раз увидел его таким.
- Я мог бы смягчить свой ответ, - сказал он. - Но я разговаривал с вами как живой справочник. Чувств нам лучше не касаться.
- Это верно! - Урюпин засмеялся, стреляя в Лопаткина глазами. - Ну, ладно. Спасибо за прямоту. До встречи!
На обратном пути Дмитрий Алексеевич зашел к Араховскому попрощаться. Кирилл Мефодьевич провел его в большую комнату, слабо освещенную лампой в широком абажуре из плотного, выцветшего оранжевого шелка. Они уселись за столом друг против друга. Дмитрий Алексеевич почувствовал на себе острый и веселый взгляд Араховского. Кирилл Мефодьевич, сидя в темноте, шевелил губами, собираясь поддеть гостя.
- Урюпин и Максютенко сделали машину для литья труб, - сказал Дмитрий Алексеевич.
- Что вы говорите! - Араховский налег на стол. - Ну-ка, ну-ка.
- Больше ничего. Рабочий орган - по схеме Пикара, питатель - мой, правда упрощенный. Только что со мной консультировались.
- Консультировались? Впрочем, на Урюпина это похоже. Смело действует! А что я говорил? Ваша идея, Дмитрий Алексеевич, будет до конца рожать подражателей. Да, чтоб не забыть: возьмите журнал "Металл" за январь март этого года и просмотрите. Там, по-моему, про вашу машину написал какой-то доцент - Волович или Котович, не помню точно. Я не уверен, но посмотрите. Помню, будто есть такая статья.
Они замолчали. Араховский отодвинулся назад, в тень, не сводя глаз с Дмитрия Алексеевича. А тот сидел все так же молча и думал: "Чем это мне может угрожать?"
- Будешь конструктором, - медленно, с удовольствием выговорил наконец Араховский. - Ты не первый. В конструкторских бюро ты найдешь немало бывших изобретателей, вроде меня, которые гасят свои идеи, изгоняют плод. Не верят вообще в возможность изобретательства. И ты - в школу ты учительствовать не вернешься, а конструктором - будешь Хорошая я сивилла?
- Посмотрим.
- Слушай теперь мои напутствия. Вот ты приехал в Гипролито, начинается обсуждение, - не кричи, когда увидишь несправедливость. Не возмущайся громко. Прежде всего знай проект у тебя на удовлетворительном уровне. Я просматривал все листы. Но - никаких саркастических улыбок со скрещенными на груди руками! Действовать только наверняка! - басом протрубил он, выставив палец. - Наверняка и молча. Входить в среду, как бурав. Если ты начнешь метаться, прыгать и кричать - ты будешь похож на традиционного изобретателя и с тобой будет легче бороться.
Он замолчал и опять принялся насмешливо шевелить губами.
- Учти, - сказал он, помолчав. - Учти, что в НИИЦентролите сидят многолетние спецы-могильщики. Это стоит записать. Вот тебе карандаш и бумага. Этот доцент, который писал про твою машину, - он тоже из НИИЦентролита. И машина эта будет разрабатываться у них. Запиши-ка про журнал. Приедешь в Москву - найдешь в библиотеке. Запиши еще: Авдиев в этом институте - князь. И вообще по ведомству он "всех давишь". Он же и в Орглимашпроме. Ты чувствуешь, чем пахнет? О тебе он хорошо знает, и тебя встретят. Избегай наших научно-исследовательских институтов - там и честные ребята будут тебя бить, потому что верят в своего бога, он им всем заправил мозги. Попробуй найти блокировку с заводской публикой. Понял? закричал вдруг Араховский, наваливаясь на стол. - Молодой человек, вы идете в бой с монополией Василия Захаровича Авдиева - запаситесь сухарями!
- А этот товарищ… - Араховский поднялся и ушел в полумрак. - Это будет ваш спутник. - Он вернулся и положил на стол книгу. - Это Лагранж. Первоклассный математик и механик. Настоятельно рекомендую поддерживать дружбу с этим великим человеком. Он вам будет заменять Кирилла Мефодьевича, кхе-кхе-кхе! Пишите мне письма почаще. Я что-то верю в вас.
Через два дня Дмитрий Алексеевич уехал в полупустом холодном вагоне в Музгу. Вагон скрипел, качался, останавливался и снова трогался. Сутки спустя Дмитрий Алексеевич вышел из него на мокрую от дождя музгинскую платформу. Прождав около станции несколько часов, он перевалился в кузов комбинатского грузовика на круги толстой проволоки. А когда стемнело, уже вытирал ноги у дверей домика Сьяновых.
С улыбкой, закусив губу, он открыл плотно замокшую дверь. Окунулся в приятное избяное тепло, пахнущее капустной кислотой и просыхающими в печурках шерстяными носками. Хором закричали ребятишки и, соскочив с печи, с кроватей, бросились на дядю Дмитрия. И не ошиблись: каждый получил по кустарной, ярко раскрашенной конфете.
Последним подошел здороваться дядя Петр. До этого они уже поздоровались радостными глазами - и главное было сказано.
- Как дела? - спросил Петр.
Дмитрий Алексеевич молча показал ему папку с проектом.
- Что же, теперь в Москву?
- Да. Теперь в Москву.
За ужином Дмитрий Алексеевич неторопливо рассказывал о том, как разрабатывали и переделывали несколько раз его проект. Поставив на стол сковородку с жареной картошкой, Агафья вдруг вспомнила что-то, вытерла руки и, взяв с подоконника сложенное треугольничком письмо, подала его Дмитрию Алексеевичу. Он развернул треугольник, положил на стол, рядом со сковородкой и, продолжая свой рассказ и запивая картошку мутным морковным чаем, стал читать.
"Дорогой Дмитрий Алексеевич, - читал он урывками, успевая при этом отвечать на вопросы Сьянова. - Пишу я вам, может быть, в последний раз, потому что мы уезжаем из Музги. Но я не могу не написать вам. Я теперь всегда буду чувствовать себя виноватой…"
"Нет спасенья, все кается!" - подумал Дмитрий Алексеевич и, прервав чтение, отхлебнув из стакана, пояснил Сьянову, что Урюпин был не только главным конструктором его группы, но и начальником отдела.
"Не знаю, - продолжал он читать, - поможет ли вам то, что я сообщаю. Я обязана сделать для вас все, что могу, хотя могу-то я очень мало. Но все-таки. Вы наверное знаете, что на нашем заводе делают машину Авдиева. На всякий случай описываю вам ее. Она разбирается на части - трубы, которые называются изложницами. В эти трубы рабочие вручную набивают формовочную землю. А потом изложница опять вставляется в машину и туда заливают металл. Рабочие ругают ее, говорят, что из-за нее цех лишится премий. Потому что, - как говорил у нас один специалист, Галицкий, - в этой машине плохо используется машинное время и много ручного труда. Муж считает, что Галицкий - правая рука Авдиева, он приезжал на завод от НИИЦентролита, и это как раз удивило у нас всех: он говорил, что это не машина, а приспособление для ручной отливки. Теперь самое главное: мой муж, чтобы не подводить Авдиева, решил не шуметь и приостановил официальное испытание. А делаются еще четыре штуки. На них Ганичев будет отливать трубы. И на него-то падают хлопоты о списании убытков. Убытки ожидаются не меньше как в миллион - на зарплате и на металле. В конце концов, будет колоссальная катастрофа. Я твердо теперь знаю, что машину Авдиева построили на те деньги, которые были ассигнованы для вас. Это сделал заместитель министра Шутиков, но он вряд ли вам скажет. Это так и есть, как я говорю".
"Ишь ты!" - подумал Дмитрий Алексеевич, нанизывая на вилку несколько кружков картошки. Прервав чтение, он подал Сьянову папку с проектом и стал рассказывать ему историю о чертеже, сделанном на цементной боковине крыльца.
"Дорогой Дмитрий Алексеевич, - косясь на письмо, прочитал он последние строчки. - Теперь, когда вы победили, я многое пересмотрела и поняла. Я глубоко уважаю Вас, я ни у кого не встречала еще такой стойкости и такого удивительного терпения, как у Вас…"
"Ну, ну, даже с большой буквы писать стала!" - улыбнулся Дмитрий Алексеевич.
"…я прошу Вас, не поминайте меня лихом. Я так наказана за свое легкомыслие. С меня хватит и того, что есть. Между прочим, я встретила Галицкого. Он интересуется Вами, ходил к Сьяновым. Желаю Вам полного счастья. Н.Дроздова".
- Так вот, - продолжал Дмитрий Алексеевич, складывая письмо. - Это случилось в последний день. Я забыл свой проект в загородке у этого Урюпина. Прихожу…
И он рассказал об этом последнем свидании с Урюпиным.