- Но ведь приятно иметь такую обузу, правда?
Мартин любил детей. Он посмотрел на ребенка, спавшего с запечатанными глазами и держа большой палец во рту.
- Ты хочешь иметь детей?
- Именно этот вопрос я себе и задавал перед тем, как…
Тут Сара слегка булькнула горлом во сне; Мартин понизил голос до шепота.
- Перед тем, как встретился с ней, - закончил он.
Помолчали. Ребенок спал, Сара спала. Присутствие двоих спящих как будто приблизило Мартина и Мэгги друг к другу, заключило в тесный круг уединения. Две яхты неслись друг другу наперерез, казалось, они сейчас столкнутся, но одна прошла перед самым носом у второй. Мартин наблюдал за ними. Жизнь вернулась в обычные измерения. Все опять оказалось на своих местах. Яхты плавали, люди гуляли; мальчишки, брызгаясь водой, ловили мелкую рыбешку. Подернутые рябью воды пруда лучились голубизной. Во всем сквозила живительная сила весны.
Вдруг он громко произнес:
- Все зло в чувстве собственности.
Мэгги посмотрела на него. Он имеет в виду ее? Ее и ребенка? Нет. В его голосе прозвучала нота, по которой она поняла, что он думает не о ней.
- О чем ты думаешь? - спросила Мэгги.
- О женщине, с которой у меня роман, - ответил Мартин. - Любовь должна прекращаться с обеих сторон - тебе не кажется? - одновременно. - Он говорил, не делая никакого ударения на словах, чтобы не разбудить спящих. - Но так не получается, в этом все зло, - добавил он тем же тихим голосом.
- Тебе надоело? - шепотом спросила Мэгги.
- Смертельно, - сказал Мартин. - Смертельно надоело. - Он замолчал и поднял камешек из травы.
- И ты ревнуешь? - Мэгги говорила очень тихим и мягким голосом.
- Чудовищно, - прошептал Мартин. Это была правда, раз уж она об этом заговорила. Ребенок начал просыпаться и вытянул одну ручку. Мэгги стала качать коляску. Зашевелилась и Сара. Их уединение было под угрозой. Мартин почувствовал, что оно может быть разрушено в любое мгновение, тогда как ему хотелось поговорить.
Он посмотрел на спящих. Глаза ребенка были закрыты, у Сары - тоже. Их с Мэгги уединение пока вроде бы сохранялось. Тихим голосом, не выделяя никаких слов, он рассказал ей о себе и об этой женщине, как она хотела привязать его к себе, а он хотел быть свободным. Обычная история, но у него она вызывала боль и множество разнородных чувств. Впрочем, рассказав все, он как будто вытащил жало. Посидели молча, глядя вперед.
На пруду начиналась еще одна гонка. На берегу сидели на корточках мужчины, у каждого в руке был шестик, которым он держал на воде игрушечный кораблик. Сцена была трогательная, веселая, невинная и немного нелепая. Дали сигнал, кораблики отплыли. Неужели он, думал Мартин, глядя на спящего ребенка, пройдет через то же самое? Он имел в виду свою ревность.
- У моего отца, - произнес он внезапно, но по-прежнему тихо, - была женщина… Она звала его "Букой".
И Мартин поведал Мэгги о женщине, содержавшей пансион в Патни, - весьма респектабельной даме, к тому же растолстевшей, которая просила помочь ей с починкой крыши. Мэгги засмеялась, но очень тихо, чтобы не разбудить ребенка и Сару. Оба спали без задних ног.
- Он был влюблен, - спросил Мартин, - в твою мать?
Мэгги смотрела на чаек, чертивших линии на лазури. Его вопрос как будто утонул в том, что она видела. Затем смысл вдруг дошел до нее.
- В смысле, не один ли у нас отец? - Она громко рассмеялась. Ребенок открыл глаза и разжал кулачки.
- Мы его разбудили, - сказал Мартин.
Ребенок заплакал. Мэгги пришлось успокаивать его. Уединение кончилось. Ребенок плакал; вскоре начали бить часы. Их удары мягко доносил ветерок. Один, два, три, четыре, пять…
- Пора идти, - сказала Мэгги, когда затих последний удар. Она уложила ребенка обратно на подушку и повернулась. Сара все еще спала. Она лежала свернувшись калачиком, спиной к дереву. Мартин наклонился и швырнул в нее веточку. Сара открыла глаза, но тут же опять закрыла.
- Не надо! - застонала она, вытягивая руки над головой.
- Пора, - сказала Мэгги.
Сара поежилась.
- Уже пора? - вздохнула она. - Как странно… - добавила она шепотом, села и протерла глаза. - Мартин! - воскликнула она.
Он стоял над ней, в своем синем костюме, с тростью в руке. Она смотрела на него так, как будто его вид вернул ей зрение.
- Мартин! - повторила Сара.
- Да, Мартин! - откликнулся он. - Ты слышала, что мы говорили?
- Голоса, - зевнула она, помотав головой. - Только голоса.
Мартин помолчал, глядя на нее.
- Ну, я отбываю, - сказал он, беря шляпу. - Ужинать у кузины на Гроувнер-сквер.
Он повернулся и пошел прочь.
Немного отойдя, он обернулся. Мэгги и Сара все так же сидели у коляски под деревьями. Он пошел дальше. Затем обернулся опять. Теперь деревья скрылись за склоном. Очень полную женщину тащила по тропинке собака на поводке. Сестер уже не было видно.
Час или два спустя, когда Мартин ехал через парк, солнце садилось. Ему казалось, что он забыл что-то сделать, но что именно - не мог вспомнить. Перед его глазами проходили пейзажи, один заслонял и сменял другой. Сейчас он ехал по мосту через Серпантин. Вода отражала закат, и одновременно ее освещали неровные лучи фонарей. Композицию завершал белый мостик. Экипаж въехал под тень деревьев и присоединился к длинной веренице экипажей, двигавшихся к Мраморной арке. Люди в вечерних нарядах направлялись в театры и на приемы. Свет становился все желтее и желтее. Дорога была укатана до серебряно-металлического блеска. Все выглядело празднично.
Я опоздаю, подумал Мартин: экипаж попал в затор у Мраморной арки. Он посмотрел на свои часы - было полдевятого. Но полдевятого означает без четверти, сказал себе он, когда экипаж тронулся. И правда, когда он свернул на площадь, у подъезда стоял автомобиль, из которого выходил мужчина. Значит, я как раз вовремя, рассудил Мартин и заплатил извозчику.
Дверь открылась в тот самый момент, когда он прикоснулся к звонку, как будто он наступил на пружину. Дверь открылась, и два лакея шагнули навстречу, чтобы взять его вещи, как только он вошел в устланную черно-белой плиткой переднюю. Третий лакей повел его по дуге роскошной беломраморной лестницы. На стене висели в ряд большие темные картины, а на верхней площадке, у двери - желто-голубое полотно, изображавшее венецианские дворцы и бледно-зеленые каналы.
"Каналетто или его школа?" - подумал Мартин, пропуская вперед другого гостя. Затем он назвался лакею.
- Капитан Парджитер! - громогласно объявил тот.
У входа стояла Китти. Она была в модном вечернем платье, со слегка подкрашенными губами. Она подала ему руку, но он, не задержавшись, прошел дальше, поскольку прибывали другие гости. "Похоже на вокзал", - заметил он про себя, потому что гостиная, с люстрами, желтыми стенными панелями, диванами и часто расставленными стульями, напоминала просторный зал ожидания. Уже собралось человек семь-восемь. В этот раз не подействует, подумал Мартин, беседуя с хозяином дома, который вернулся со скачек. Лицо того сияло так, будто минуту назад он жарился под солнцем. На лбу виднелась красная полоска от шляпы. Ему вполне подошли бы темные очки, висящие на шее, подумал Мартин. Нет, не подействует, повторил он про себя, когда они говорили о лошадях. Он слышал, как внизу, на улице, кричал продавец газет, гудели рожки. Он сохранял ясное понимание сути разных предметов и различий между ними. Когда прием удавался, "действовал", все предметы, все звуки сливались воедино. Мартин посмотрел на пожилую даму с клиновидным землистым лицом, которая, уютно устроившись, сидела на диване. Рядом висел портрет Китти, написанный модным художником. Мартин то и дело поглядывал на него, перенося вес то на одну ногу, то на другую и продолжая разговаривать с седым джентльменом с изысканными манерами и глазами кровяной гончей, за которого вышла Китти, вместо того чтобы стать женой Эдварда. Затем подошла сама Китти и представила его девушке в белом, которая одиноко стояла, положив руку на спинку стула.
- Мисс Энн Хильер, - сказала Китти. - Мой кузен, капитан Парджитер.
Она ненадолго задержалась рядом с ними, чтобы помочь их знакомству. Но, как всегда, она была слегка скованна и только стояла, помахивая веером.
- Ты была на скачках, Китти? - спросил Мартин. Он знал, что она терпеть не может скачки, но ему всегда нравилось дразнить ее.
- Я? Нет, я не хожу на скачки, - довольно сухо ответила она. И удалилась, потому что заметила вновь прибывшего гостя - человека в мундире с золотым галуном и звездой.
Лучше бы я остался дома, подумал Мартин, читал бы книгу.
- Вы бывали на скачках? - громко спросил он девушку, которую ему предстояло проводить к столу. Она отрицательно покачала головой. У нее были белые руки, белое платье и жемчужное ожерелье. Абсолютная девственность, сказал себе Мартин, а я всего час назад лежал в чем мать родила на Эбери-стрит.
- Мне приходилось смотреть поло, - сказала она.
Мартин посмотрел на свои туфли и заметил на них морщинки. Они были старые. Он собирался купить новую пару, но забыл. Вот что я забыл, подумал он, вспомнив, как ехал в наемном экипаже по мосту через Серпантин.
Однако пора было спускаться к ужину. Мартин предложил девушке свою руку. Идя вниз по лестнице и глядя, как перед ними ползут со ступеньки на ступеньку шлейфы дамских платьев, он подумал: "О чем же мне говорить с ней?" Затем они прошли по черно-белым квадратам и оказались в столовой. Комната была искусно декорирована; картины освещались снизу длинными лампами в колпаках; накрытый стол сиял. Однако свет ниоткуда не бил в глаза. Если не подействует, подумал Мартин, глядя на ярко освещенный портрет вельможи в малиновом плаще и со звездой, то я не пойду больше никогда. Затем он заставил себя начать беседу с непорочной девицей, сидевшей рядом с ним. Однако ему пришлось отвергнуть почти все темы, которые приходили в голову: она была слишком молода.
- У меня есть три темы для разговора, - откровенно начал он, не придумав даже, как закончит фразу. - Скачки, русский балет и… он мгновение поколебался, - Ирландия. Что вам интересно?
Он разложил свою салфетку.
- Пожалуйста, - проговорила она, чуть к нему наклонившись, - повторите, что вы сказали.
Он засмеялся. У нее была очаровательная манера чуть склонять голову набок, приближаясь к собеседнику.
- Оставим эти темы, - сказал Мартин. - Поговорим о чем-нибудь интересном. Вам нравятся приемы?
Девушка окунула свою ложку в суп. Подняв ее, она посмотрела на Мартина глазами, которые были похожи на блестящие камни под пленкой воды. Они похожи на кусочки стекла под водой, подумал он. Она была исключительно хороша собой.
- Но я была на приемах всего три раза в жизни! - сказала она, очаровательно хохотнув.
- Неужели! - воскликнул Мартин. - Этот, значит, третий. Или четвертый?
Он прислушался к звукам улицы. До него доносились только гудки автомобилей, но они отдалились и слились в один непрерывный гул. Прием начинал действовать. Он выставил свой бокал. Пока его наполняли, он подумал, что ему хочется, чтобы она сказала себе: "С каким приятным человеком я сидела рядом!" - когда сегодня будет ложиться спать.
- Это мой третий настоящий прием, - сказала девушка, сделав ударение на слове "настоящий", что показалось Мартину слегка выспренним. Месяца три назад она еще сидела в детской, подумал он, и делала уроки.
- А я сегодня, бреясь, - сказал он, - решил, что больше никогда не пойду ни на один прием.
Это была правда. Он заметил пустое место на книжной полке и, задержав в воздухе руку с бритвой, подумал: "Кто взял биографию Рена?" И захотел остаться дома, чтобы почитать в одиночестве. Но теперь… Какой кусочек может он отломить от своего огромного опыта, чтобы поделиться с ней?
- Вы живете в Лондоне? - спросила девушка.
- На Эбери-стрит, - сказал Мартин.
Она знала Эбери-стрит, потому что ездила по ней на вокзал Виктория, а на вокзал Виктория она ездила часто, потому что у ее семьи был дом в Сассексе.
- А скажите мне… - начал Мартин, почувствовав, что отчужденность преодолена, но тут она отвернулась, чтобы ответить на замечание мужчины, сидевшего с другой стороны. Мартин был уязвлен. Вся конструкция, которую он выстраивал, словно играя в бирюльки, вдруг рухнула наземь. Энн говорила с тем мужчиной так, точно знала его всю жизнь. По его волосам будто прошлись граблями, и он был очень молод. Мартин сидел молча и смотрел на большой портрет напротив. Под ним стоял лакей, шеренга графинов заслоняла внизу складки плаща. Это третий граф или четвертый? - задумался Мартин. Восемнадцатый век он знал хорошо. Это четвертый граф, который удачно женился. Так или иначе, подумал Мартин, глядя на Китти, сидевшую во главе стола, Ригби более родовиты, чем мы. Он улыбнулся, мысленно одернув себя. Я вспоминаю о "родовитости", только когда ужинаю в подобных местах, подумал он. Он посмотрел на другой портрет - женщины в платье цвета морской волны. Знаменитый Гейнсборо. Однако в этот момент леди Маргарет, дама сидевшая слева, обратилась к нему.
- Я уверена, вы со мной согласитесь, капитан Парджитер, - сказала она, и он заметил, что перед тем, как назвать его, она пробежала глазами по его карточке, хотя они часто до этого встречались, - что это чудовищный поступок.
Она говорила с таким напором, что вилка в ее руке казалась оружием, на которое она собиралась нанизать Мартина. Он окунулся в разговор. Речь, конечно, шла о политике, об Ирландии.
- Каково ваше мнение? - спросила она, потрясая вилкой. На мгновение он поддался иллюзии, будто и сам причастен к закулисью. Занавес опущен, огни горят, и он тоже находится за кулисами. Разумеется, это была иллюзия: они лишь бросали ему объедки со своего стола. Однако чувство было приятное - пока оно не растаяло. Он стал слушать. Теперь дама обращалась к респектабельному пожилому мужчине, сидевшему в конце стола. Мартин начал наблюдать за ним. В ответ на разглагольствования дамы тот надел на лицо маску бесконечно мудрого терпения. Занят он был перекладыванием трех хлебных корочек рядом со своей тарелкой - словно играл в таинственную игру, имевшую глубокий смысл. "Ну и что?" - как будто говорил он, перебирая пальцами не корочки, а судьбы человечества. Эта маска могла скрывать что угодно. Или ничто. Во всяком случае, она была преисполнена достоинства. Но леди Маргарет и его нанизала на свою вилку. Перед тем как заговорить, он поднял брови и отодвинул одну корочку в сторону. Мартин подался вперед, чтобы расслышать.
- Когда я был в Ирландии, - начал мужчина, - в тысяча восемьсот восьмидесятом году… - Он говорил очень просто; он предлагал им некое воспоминание; рассказ был безупречен и четко держал тему, не расплескивая по сторонам ни капли. Мужчина в свое время играл важную роль. Мартин внимательно слушал. Ему было интересно. Да, думал он, ют так все и идет, и идет… Он наклонился вперед, чтобы не упустить ни слова. Однако тут он почувствовал какое-то вмешательство. Энн повернулась к нему.
- Скажите, - попросила она, - кто это?
Она склонила голову на правый бок. Она явно полагала, что Мартин знает всех. Это польстило ему. Он посмотрел вдоль стола. Кто же это? Ведь он уже встречал этого человека. И видимо, тому здесь слегка не по себе.
- Я знаю его, - сказал Мартин. - Знаю…
У человека было довольно бледное толстое лицо. Он говорил очень быстро. А молодая замужняя женщина, к которой он обращался, кивала в ответ: "Понимаю, понимаю…" Однако на ее лице было заметно некоторое напряжение. Зря стараетесь, старина, хотелось сказать Мартину. Она ни понимает ни слова.
- Не могу вспомнить фамилию, - сказал он вслух. - Но мы встречались. Постойте, где же? В Оксфорде или Кембридже?
Еле заметное приятное удивление отразилось во взгляде Энн. Она распознала разницу. Она объединила того человека и Мартина. Они не принадлежали к ее миру - отнюдь нет.
- Вы видели русский балет? - спросила она. Вероятно, она ходила на него со своим молодым человеком. И что же такое твой мир, думал Мартин, пока она изливала свой скудный запас эпитетов: "божественно", "поразительно", "восхитительно" и так далее. Тот самый мир? Он посмотрел вдоль стола. Так или иначе, никакой иной мир с ним не сравнится. К тому же это хороший мир: большой, щедрый, великодушный. И очень приятный на вид. Он переводил взгляд с лица на лицо. Ужин подходил к концу. Все выглядели так, будто их натерли замшей, как драгоценные камни. И все-таки благополучие шло из самой глубины, проступало сквозь грани. А камень был чистой воды, без какой-либо мути, сомнений. Тут рука лакея в белой перчатке, убиравшая тарелки, задела бокал с вином. Красные брызги попали на платье женщины. Но ни один ее мускул не дрогнул, она продолжала беседовать. Затем она непринужденно расправила на пятне принесенную ей салфетку.
Вот что я люблю, подумал Мартин. Это его восхищало. А ведь она могла бы высморкаться в кулак, как торговка, если бы захотела. Однако Энн что-то говорила.
- А как она взлетает, - воскликнула она, подняв руку в очаровательном жесте, - и опускается! - Рука упала на колени.
- Восхитительно! - согласился Мартин. Он заметил, что перенял даже интонацию - у того молодого человека, по чьим волосам как будто прошлись граблями. - Нижинский восхитителен, - кивнул он. - Восхитителен.
- Моя тетя познакомила меня с ним на одном приеме, - сказала Энн.
- Ваша тетя? - громко переспросил Мартин.
Энн назвала известную фамилию.
- Так она ваша тетя?
Теперь все ясно. Вот, значит, каков ее мир. Он еще хотел спросить ее - потому что она показалась ему очаровательно юной и простой в общении, - но было уже поздно. Энн вставала.
- Надеюсь… - начал Мартин. Она наклонила к нему голову, как будто очень хотела остаться, уловить его последнее слово, его малейшее слово, но - не могла, поскольку уже встала леди Лассуэйд и ей пора было идти.
Леди Лассуэйд встала, все встали. Все платья - розовые, серые, цвета морской волны - распрямились, и какое-то мгновение высокая женщина, стоявшая у стола, была очень похожа на знаменитый портрет кисти Гейнсборо, висевший на стене. А стол, усеянный салфетками и винными бокалами, имел вид запустения. На минуту дамы столпились у двери, затем невысокая пожилая женщина в черном проковыляла мимо них с подчеркнутым достоинством, и Китти, покидавшая столовую последней, одной рукой обняла Энн за плечи и вывела ее. Дверь за дамами закрылась.
Китти секунду помедлила.
- Надеюсь, вам понравился мой пожилой кузен? - спросила она Энн, когда они вместе поднимались по лестнице. Проходя мимо зеркала, она что-то расправила на своем платье.