- Почему ты всегда выбираешь трущобы… - начал Норт, вздрогнув от крика детей под окном, но тут дверь открылась и вошла девушка с пучком ножей и вилок. Типичная для доходных домов прислуга, подумал Норт, - с красными руками и в щегольском белом чепце, какие нацепляют на голову девицы в доходных домах, когда у постояльца прием. В ее присутствии надо было изображать беседу. - Я виделся с Элинор, - сказал Норт. - Это у нее я встретил твоего знакомого Брауна.
Девушка стала со стуком раскладывать ножи и вилки на столе.
- Ах, Элинор, - сказала Сара. - Элинор… - Но она засмотрелась на девушку, которая неуклюже двигалась вокруг стола, при этом довольно тяжело дыша.
- Она только что вернулась из Индии, - сказал Норт. Он тоже наблюдал за девушкой, накрывавшей на стол. Теперь она поставила среди дешевой хозяйской посуды бутылку вина.
- Слоняется по всему свету, - проговорила Сара.
- И развлекает всяких старомодных чудаков, - добавил Норт. Он вспомнил коротышку со свирепыми голубыми глазами, который хотел жить в Африке, и растрепанную женщину в бусах, судя по всему, посещавшую тюрьмы. - А этот человек, твой знакомый… - начал он. В этот момент девушка вышла из комнаты, но дверь оставила открытой - знак того, что она скоро вернется.
- Николай, - сказала Сара, закончив фразу Норта. - Которого все называют Брауном.
Последовала пауза. Затем Сара спросила:
- А о чем вы говорили?
Норт попытался вспомнить.
- О Наполеоне, о психологии великих личностей; если мы не знаем себя, как мы можем знать других людей… - Он замолчал. Было трудно с точностью припомнить, о чем шла беседа даже всего час назад.
- А потом, - сказала Сара, выставив одну руку и прикоснувшись пальцем к носу совершенно так же, как это делал Браун, - "Как мы можем создавать законы, религии, которые годятся в дело, в дело, когда мы сами не знаем себя?"
- Да, да! - воскликнул Норт. Она точно уловила его манеру, легкий иностранный акцент, дважды сказанное "в дело" - как будто он был не совсем уверен в существовании коротких слов в английском языке.
- А Элинор, - продолжила Сара, - сказала: "Как же нам… Как же нам стать лучше?" - сидя на краешке дивана, да?
- На краю ванны, - поправил ее Норт со смехом. - Этот разговор у вас уже бывал, - сказал он. Именно это он и чувствовал. Все говорилось не в первый раз. - А потом, - продолжил он, - мы обсуждали…
Но тут опять появилась прислуга. На этот раз она несла тарелки: дешевые хозяйские тарелки с голубыми каемками.
- …общество и одиночество - что лучше, - закончил Норт.
Сара все так же смотрела на стол.
- И что же… - проговорила она так, как говорит человек, поверхностным восприятием наблюдающий за чем-то, но думающий о другом. - И что же выбрал ты? Проведя столько лет в одиночестве. - Девушка вышла. - Среди своих овец, - Сара замолчала. Внизу на улице заиграл тромбонист, а женщина так и продолжала распевать гаммы, и они были похожи на людей, старающихся выразить в одно и то же время два совершенно разных мироощущения. Голос взбирался вверх, тромбон завывал. Сара и Норт рассмеялись. - …сидя на веранде, - продолжила мысль Сара, - глядя на звезды.
Норт посмотрел на потолок: похоже, она что-то цитирует. Ах, ну да - он вспомнил, что написал ей, когда впервые уехал.
- Да, глядя на звезды, - сказал он.
- Сидя на веранде в тишине, - добавила она. За окном проехал фургон, на короткое время заглушив все звуки. - А потом… - сказала Сара, когда грохот фургона начал удаляться, но сделала паузу, точно выбирая из памяти какой-то другой кусок его письма. - Потом ты оседлал лошадь и ускакал прочь!
Она вскочила, и Норт впервые увидел ее лицо полностью освещенным. Рядом с носом было пятно сажи.
- Знаешь, - сказал Норт, глядя на нее, - у тебя лицо испачкано.
Она прикоснулась не к той щеке.
- Нет, с другой стороны, - сказал Норт.
Она вышла из комнаты, не взглянув в зеркало. Из чего мы делаем вывод, заключил он про себя, будто писал роман, что мисс Сара Парджитер никогда не была объектом мужской любви. Или была? Он не знал. Эти маленькие моментальные снимки людей так недостаточны, они лишь поверхностные изображения, которые мы создаем в своем сознании, точно муха, ползущая по лицу и чувствующая: вот это нос, а это бровь.
Норт отошел к окну. Солнце, должно быть, садилось, потому что кирпичи углового дома были окрашены в яркий желтовато-розовый цвет. Одно-два окна в верхнем этаже горели золотом. Прислуга была в комнате, и она раздражала Норта - так же как и лондонский шум, к которому он все еще не привык. На фоне глухого уличного гула, шороха колес, скрипа тормозов, рядом слышались внезапный крик женщины, испугавшейся за своего ребенка, монотонные крики торговца овощами, а вдалеке - игра шарманки. Она замолкла, потом возобновилась. Я писал ей письма, подумал Норт, поздними вечерами, когда мне было одиноко, когда я был молодым. Он посмотрел на себя в зеркало и увидел загорелое лицо с широкими скулами и маленькими карими глазами.
Девушку-прислугу поглотила нижняя часть дома. Дверь была распахнута. Ничего вроде бы не происходило. Норт стоял в ожидании. Он чувствовал себя чужаком. За столько лет все нашли себе пары, обосновались, обросли делами и занятиями. Приходишь к ним, а они звонят, они вспоминают былые разговоры, выходят из комнаты, оставляют тебя одного… Норт взял книгу и прочел несколько слов: "…Тень - ангела со светлыми кудрями…"
Затем вошла Сара. Однако в последовательности событий случилась какая-то запинка. Дверь была распахнута, стол - накрыт, но ничего не происходило. Они стояли рядом, спинами к камину, и ждали.
- Как, должно быть, странно, - продолжила разговор Сара, - вернуться через столько лет - как будто упасть с неба, пролетая на аэроплане, - она указала на стол, точно это было поле, на которое приземлился Норт.
- На неведомую землю, - сказал Норт. Он наклонился вперед и дотронулся до ножа на столе.
- И обнаружить людей, которые говорят… - добавила Сара.
- …говорят, говорят, - сказал Норт, - о деньгах и политике, - он слегка, но со злостью пнул каблуком каминную решетку.
Вошла прислуга. У нее был важный вид - потому что она несла блюдо, накрытое металлической крышкой. Девушка подняла крышку с явной торжественностью. Под ней лежала баранья нога.
- Давай ужинать, - сказала Сара.
- Я голоден, - согласился Норт.
Они сели, Сара взяла нож и сделала длинный надрез. Из него потекла тонкая струйка красного сока: мясо было недожарено. Сара посмотрела на него.
- Баранина не должна такой быть, - сказала она. - Говядина - да, но не баранина.
Оба смотрели, как сок стекает в углубление блюда.
- Отправим назад, - спросила Сара, - или съедим так?
- Съедим, - сказал Норт. - Мне приходилось есть куски и похуже, - добавил он.
- В Африке… - проговорила Сара, поднимая крышки над блюдами с овощами. В одном была кляклая масса капусты в зеленоватой жиже, в другом - желтые картофелины, на вид недоваренные. - …в Африке, в дебрях Африки, - продолжила она, накладывая Норту капусты, - на твоей ферме, где никто не появлялся месяцами и ты сидел на веранде, слушая…
- Овец, - закончил Норт. Он резал свою баранину на продолговатые кусочки. Она была жесткая.
- И ничто не нарушало тишину, - продолжила Сара, беря себе картофеля, - кроме звука упавшего дерева или камня, сорвавшегося со склона дальней горы… - Она посмотрела на Норта, чтобы проверить, правильно ли она цитирует его письма.
- Да, - сказал он. - Там было очень тихо.
- И жарко, - добавила она. - Палящая жара в полдень, к тебе постучался старый бродяга?..
Норт кивнул. Он опять увидел себя молодым и очень одиноким.
- А потом… - вновь начала Сара, но тут по улице протарахтел большой грузовик. На столе что-то задребезжало, стены и пол задрожали. Сара раздвинула два бокала, позвякивавшие один об другой. Грузовик проехал, его громыхание стало удаляться. - И птицы, - продолжила Сара. - Соловьи, поющие под луной?
Норту стало неуютно от картины, которую вызвала Сара.
- Наверное, я писал тебе много чепухи! - воскликнул он. - Надеюсь, ты рвала эти письма.
- Нет! Письма были прекрасные! Чудесные письма! - возразила Сара, поднимая бокал. Она всегда пьянела от наперстка вина, вспомнил Норт. Ее глаза горели, щеки разрумянились. - А потом ты устраивал себе выходной, - продолжила Сара, - и ехал, трясясь в безрессорной повозке по ухабистой белой дороге, в ближайший городок…
- За шестьдесят миль, - уточнил Норт.
- И шел в бар, где встречал человека с соседнего… ранчо? - Она засомневалась, то ли это слою.
- Ранчо, ранчо, - подтвердил Норт. - Я ездил в город, чтобы выпить в баре…
- А потом? - спросила Сара.
Он засмеялся. Кое о чем он ей не писал. Он промолчал.
- Потом ты перестал писать, - сказала она и поставила бокал.
- Когда забыл, как ты выглядишь, - сказал Норт, посмотрев на нее. - Ты тоже бросила писать.
- Да, я тоже.
Тромбон переместился и теперь заунывно играл под окном. Тоскливый звук - как будто пес, закинув голову, воет на луну - окутал Норта и Сару. Она стала помахивать вилкой в такт.
- С сердцами, полными тоски, со смехом на губах, шагали по ступеням мы… - Она тянула слова, подлаживаясь под завывание тромбона. - Шагали по ступеням мы-ы-ы. - Но тут тромбон сменил ритм на джигу. - Он - к грусти, к счастью - я, - напела она в такт. - Он - к счастью, я - к печали, шли по ступеням мы.
Сара поставила бокал.
- Еще кусок? - спросила она.
- Нет, спасибо, - отказался Норт, посмотрев на довольно мерзкие остатки по-прежнему кровоточившего жаркого. Синий китайский узор на блюде был измазан красными потеками. Сара протянула руку и позвонила. Потом еще раз. Никто не пришел.
- Твои звонки не звонят, - сказал Норт.
- Да, - улыбнулась она. - Звонки не звонят, краны не открываются. - Она постучала ногой в пол. Подождали. Никто не появился. На улице выл тромбон.
- Но от тебя было одно письмо, - продолжил Норт. - Злое, жестокое.
Он посмотрел на Сару. Она приподняла верхнюю губу, как лошадь, которая собирается укусить. Это он тоже помнил.
- Да? - сказала она.
- В тот вечер, когда ты вернулась со Стрэнда, - напомнил он.
В этот момент вошла прислуга с пудингом. Это был разукрашенный пудинг, полупрозрачный, розовый, увенчанный шариками крема.
- Я помню, - сказала Сара, вонзая ложку в дрожащее желе. - Тихий осенний вечер, фонари горят, люди бредут по тротуару с венками в руках?
- Да, - кивнул он. - Точно.
- И я сказала себе, - Сара сделала паузу, - это ад. Мы пропащие души.
Норт кивнул. Сара положила ему пудинга.
- И я, - сказал он, беря тарелку, - был среди пропащих душ. - Он тоже вонзил ложку в трепещущую массу.
- Трус, лицемер, со своим хлыстом в руке и с фуражкой на голове… - Он цитировал ее письмо. Норт замолчал. Сара улыбнулась ему.
- Но что за слово - какое слово я тогда написала? - спросила она, как будто силясь вспомнить.
- Белиберда! - напомнил он. Она кивнула.
- А потом я пошла на мост, - продолжила Сара, не донеся ложку до рта, - и остановилась в одной из этих ниш или углублений - как они называются? - и наклонилась над водой и стала смотреть вниз, - она опустила взгляд на свою тарелку.
- Тогда ты жила на той стороне реки.
- Стояла и смотрела вниз, - сказала Сара, глядя на свой бокал, который выставила перед собой, - и думала: "Вода бежит, вода течет, вода морщит огни, и лунный свет, и свет звезд…" - Она выпила и умолкла.
- Потом подъехал автомобиль, - подсказал Норт.
- Да, "роллс-ройс". Он остановился под фонарем, там сидели…
- Двое, - напомнил Норт.
- Двое. Да, - сказала Сара. - Он курил сигару. Английский аристократ с большим носом, во фраке. А рядом с ним сидела она, в манто, отороченном мехом, и она воспользовалась остановкой в свете фонаря, чтобы поднять руку, - Сара подняла руку, - и подкрасить свой рот, похожий на совок.
Сара проглотила кусок пудинга.
- А заключительная мораль?
Она покачала головой.
Они сидели молча. Норт доел свою порцию пудинга и достал портсигар. Кроме вялых фруктов на блюде - яблок и бананов, - есть, в сущности, было больше нечего.
- Мы были такими глупыми в молодости, Сэл, - сказал Норт, поджигая сигарету. - Писали витиеватые несуразности…
- На заре, под щебет воробьиный, - сказала Сара, придвигая к себе блюдо с фруктами. Она принялась очищать банан - как будто снимала с него мягкую перчатку. Норт взял яблоко и стал срезать с него кожуру, которая ложилась на его тарелку спиралью - как змеиная кожа, подумал он; а шкурка банана была похожа на разорванный палец перчатки.
На улице стало тихо. Женщина прекратила пение, тромбонист ушел. Час пик закончился, на мостовой не было никакого движения. Норт посмотрел на Сару, откусывавшую банан маленькими кусочками.
Когда она приехала на четвертое июня, вспомнил он, юбка на ней была надета наизнанку. Уже тогда она была сутулая, и они над ней смеялись - он и Пегги. Она так и не вышла замуж - интересно, почему? Он сгреб в кучку яблочную кожуру на своей тарелке.
- Чем он занимается? - вдруг спросил Норт. - Человек, который размахивает руками?
- Вот так? - спросила Сара, взмахнув руками.
- Да, - кивнул Норт. Он имел в виду именно этого говорливого иностранца, из тех, что имеют теорию по каждому поводу. И все-таки он нравился Норту: от него исходил какой-то аромат, какая-то вибрация, его лицо было удивительно подвижно; у него был крутой лоб, добрые глаза и лысина. - Чем он занимается? - Норт повторил вопрос.
- Говорит, - ответила Сара. - О душе. - Она улыбнулась.
И опять Норт почувствовал себя чужаком: как много раз они, должно быть, говорили, как были близки друг другу.
- О душе, - продолжила Сара, беря сигарету. - Читает лекции, - добавила она, поджигая ее. - Десять шиллингов шесть пенсов за место в первом ряду. - Она выпустила дым. - Стоячие места - за полкроны, но оттуда, - она опять пыхнула дымом, - слышно хуже. Можно усвоить лишь половину наставлений Учителя, Мастера. - Она засмеялась.
Теперь она издевалась над ним, давала понять, что он шарлатан. А ведь Пегги сказала, что они очень близки - Сара и этот иностранец. Образ человека, которого Норт встретил у Элинор, слегка изменился, как будто сдулся воздушный шарик.
- Я думал, он твой друг.
- Николай? - громко сказала Сара. - Я люблю его!
Ее глаза явно заблестели. Она уставилась на солонку, и во взгляде ее был восторг, который опять озадачил Норта.
- Ты любишь его… - начал он. Но тут зазвонил телефон.
- Вот и он! - воскликнула Сара. - Это он! Это Николай!
Она говорила с большим волнением.
Телефон вновь прозвенел.
- Меня здесь нет! - сказала Сара. Телефон звонил. - Меня нет! Меня нет! Меня нет! - повторяла она в такт звонкам. Она не собиралась брать трубку.
Норт больше не мог выносить ее пронзительного голоса и звонков. Он подошел к телефону. Последовала пауза - когда он стоял с трубкой в руке.
- Скажи ему, что меня нет! - взмолилась Сара.
- Алло, - сказал Норт в трубку, но в ответ ничего не услышал. Он смотрел на Сару, сидевшую на краешке стула и качавшую ногой.
Затем зазвучал голос.
- Это Норт, - ответил Норт. - Я ужинаю у Сары… Хорошо, я скажу ей… - Он опять посмотрел на Сару. - Она сидит на краю стула, с пятном сажи на лице, и качает ногой.
Элинор стояла, держа телефонную трубку. Она улыбалась и, уже положив трубку, некоторое время еще продолжала стоять, улыбаясь, а потом повернулась к своей племяннице Пегги, которая приехала к ней в гости к обеду.
- Норт ужинает у Сары, - сказала Элинор, все еще улыбаясь картинке, которую она представила себе благодаря телефону: два человека на другом конце Лондона, Сара сидит на краешке стула, с пятном сажи на лице.
- Он ужинает у Сары, - повторила Элинор. Но ее племянница не улыбнулась в ответ, потому что она эту картинку не видела, к тому же была немного раздражена из-за того, что посреди их с Элинор беседы та вдруг поднялась и сказала: "Я только напомню Саре".
- Вот как? - безучастно проговорила Пегги.
Элинор подошла и села.
- Мы говорили… - начала она.
- Ты ее почистила, - сказала Пегги одновременно с ней. Пока Элинор звонила, она смотрела на портрет своей бабушки над письменным столом.
- Да. - Элинор взглянула через плечо. - Да. Ты видишь цветок, упавший на траву? - спросила она. Теперь она повернулась и смотрела на картину прямо. Лицо, платье, корзина с цветами - одно мягко перетекало в другое, как будто все краски составляли единую нежную эмалевую поверхность. На траве лежал цветок - маленькая голубая завитушка.
- Он был скрыт грязью, - сказала Элинор. - Но я помнила его с детства. Кстати, если тебе нужен хороший реставратор картин…
- Она тут похожа на себя? - перебила ее Пегги.
Кто-то сказал ей, что она похожа на бабушку, а она не хотела быть на нее похожей. Она хотела быть темноволосой, с орлиным носом, но на самом деле была голубоглазой и круглолицей - как бабушка.
- У меня где-то есть адрес, - продолжала свое Элинор.
- Не стоит, не стоит, - сказала Пегги, в досаде на теткину привычку вдаваться в ненужные мелочи. Это старость, подумала она: старость, расшатывающая винтики и заставляющая весь механизм разума греметь и дребезжать. - Так похожа? - опять спросила Пегги.
- Я ее такой не помню, - сказала Элинор, опять взглянув на картину. - Возможно, когда я была маленькой - нет, даже тогда вряд ли. Что интересно, - продолжила она, - то, что когда-то считалось некрасивым - рыжие волосы, например, - мы считаем милым; поэтому я часто спрашиваю себя… - она сделала паузу, пыхнув манильской сигарой, - "Что такое красота?"
- Да, - сказала Пегги. - Это всех волнует.
Когда Элинор вдруг вздумалось напомнить Саре о приеме, они беседовали о детстве Элинор - о том, как с тех пор все изменилось: одному поколению хорошим кажется одно, другому - другое. Пегги любила разговорить Элинор о ее прошлом; эта тема казалась такой умиротворяющей, такой безопасной.
- Как ты думаешь, есть ли какой-то стандарт? - спросила Пегги, стараясь вернуть Элинор к прерванной беседе.
- Не знаю, - рассеянно сказала Элинор. Она уже думала о чем-то другом. - Какая досада! - вдруг воскликнула она. - Я хотела что-то спросить у тебя - уже на языке вертелось. И тут вспомнила о приеме у Делии, потом Норт меня рассмешил: Салли сидит на краю стула с пятном сажи на носу - и все вылетело, - она покачала головой. - Знаешь это чувство - когда уже собираешься что-то сказать, и тебя перебивают? Кажется, слова застряли вот здесь, - она постучала себе по лбу, - и мешают всему остальному. И не то чтобы нечто важное, - добавила она. Она сделала несколько шагов по комнате. - Нет, сдаюсь, сдаюсь, - заключила она, тряся головой. - Пойду теперь соберусь, если ты вызовешь такси.