Вдруг впереди послышался испуганный вопль. Бертольд бегом кидается в залу. Перед ним женщина бьется в руках оборванца, но тот крепко держит свою добычу и уже приготовился пронзить ей грудь ножом. Это ― принцесса! Идеал Бертольда! Не помня себя от ужаса, Бертольд ринулся к ним, схватил оборванца за горло, повалил, его же ножом перерезал ему глотку, принцессу ― на руки, бегом промчался через пылающие залы, выскочил на лестницу, сбежал по ступенькам и ― вон из дома, на улицу, наперерез бурлящей толпе! И все это было сделано в одно мгновение!
Никто не остановил бегущего Бертольда; такого ― почерневшего от копоти, с окровавленным ножом в руке, в растерзанном платье, его принимали за убийцу и грабителя, который уносит с собой свою законную добычу. Где-то среди заброшенных закоулков города, под сенью ветхих стен, куда он прибежал, спасаясь от опасности, словно под влиянием какого-то инстинкта, Бертольд рухнул наземь и потерял сознание. Когда он очнулся, то увидал принцессу; склонясь над ним, она студеной водой смачивала ему лоб.
― О, слава Богу! ― пролепетала она чудным, нежным голосом, ― Благодарение святым, ты очнулся, мой спаситель! Жизнь моя!
Бертольд приподнялся, он был точно во сне, оцепенелым взглядом он воззрился на принцессу. Да, то была она! Прекрасное небесное видение, которое зажгло божественную искру в его душе!
― Возможно ли? Правда ли это? Неужели я еще жив? ― воскликнул он.
― Ты жив, ― отвечала ему принцесса, ― и отныне живешь для меня. То, о чем ты не смел даже мечтать, сбылось каким-то чудом. О, я знаю, кто ты! Ты ― немецкий художник Бертольд; ведь ты полюбил меня и прославил в своих лучших картинах. Разве могла бы я стать твоею? Но вот я ― твоя на веки вечные! Давай убежим! Ах, убежим с тобой!
Странное чувство пронзило вдруг Бертольда при этих словах принцессы: словно внезапная боль развеяла его сладкие сны. Но когда обхватили его белоснежные руки прелестной красавицы и он сам, очутившись в ее объятиях, прижал ее к своей груди, он вдруг весь затрепетал от неведомого сладостного чувства и, ощутив себя наверху земного блаженства, в безумном восторге воскликнул:
― О нет! Не обманчивую мечту ― жену мою я держу в своих объятиях и никогда больше не выпущу! Она утолит во мне жгучую иссушающую тоску!
Бежать из города не было никакой возможности, французское войско стояло у ворот, и народ три дня держал оборону, не давая врагу вступить в город, несмотря на то что не имел ни должного вооружения, ни какого бы то ни было руководства. В конце концов Бертольд с Анджелой перебрались из своего убежища в другое, потом и третье и таким образом выбрались на волю.
Охваченная пылкой любовью к своему спасителю, Анджела не захотела оставаться в Италии, ради Бертольда она была согласна, чтобы родня считала ее умершей. У Анджелы было с собой алмазное ожерелье и драгоценные перстни, и в Риме, куда после долгих странствий попали оба путника, они на эти драгоценности смогли купить себе все необходимое; таким образом они благополучно добрались до Южной Германии в город М. Бертольд хотел там поселиться и зарабатывать на жизнь своим искусством.
Не правда ли, это было такое небывалое счастье, о котором Бертольд не мог и мечтать? Подумать только! Сама Анджела, это чудное небесное создание ― красавица, идеальная мечта художника, вдруг стала его женой, вопреки всем преградам, которые жизненные обстоятельства воздвигли между ним и его возлюбленной! Бертольд и впрямь никак не мог поверить своему счастью и наслаждался этим блаженством, пока внутренний голос не стал все громче и громче напоминать ему о том, что пора бы уже ему вспомнить о своем искусстве. Он решил, что большая картина, которую он должен был написать для церкви Девы Марии, создаст ему известность в М. Замысел картины был прост. Бертольд хотел изобразить Марию и Елизавету на лужайке среди чудного сада вместе с играющими в траве младенцами Христом и Иоанном; однако, как ни тщился он увидеть духовным зрением идеальный замысел будущей картины, образы ее представлялись ему расплывчато, как во время пережитого им злосчастного кризиса, и вместо царицы небесной перед его мысленным взором вставала ― увы! ― земная женщина, жена его Анджела, в каком-то чудовищно искаженном облике. Наперекор тем таинственным страшным силам, которые хотели подчинить его своей власти, он все-таки приготовил краски, начал писать; но воля его была сломлена, и все его старания, как и тогда, оставались беспомощными потугами неразумного младенца. Все у него выходило безжизненным и застылым, и даже Анджела ― Анджела! Его идеал! Она сама ему позировала, но сколько он ни пытался написать ее портрет, ничего не получалось: с полотна на него таращилась стеклянными глазами мертвая восковая кукла.
И тут в душу Бертольда все сильней стало закрадываться безнадежное уныние, уничтожившее в конце концов всю его жизнерадостность. Бертольду расхотелось работать, да он уже и не мог; и постепенно он впал в нищету, которая тем более угнетала его, что Анджела ни разу не проронила ни единой жалобы.
"Душу мне разъедали нескончаемые мучения от несбывшихся надежд, от непрестанного непосильного напряжения, которое всякий раз оказывалось тщетным, я вскоре пришел в состояние, близкое к настоящему помешательству. У нас родился сын, и это довершило мое уничижение; долго копившаяся обида вырвалась наружу яростным озлоблением. Она, она одна ― виновница моего несчастья! Нет, она ― не воплощение моего идеала! Мне на погибель она обманом приняла обличье того небесного создания! В бешеном отчаянии я проклял ее и невинного младенца. Я обоим желал смерти, чтобы избавиться от невыносимой муки, которая точно калеными ножами бередила мне душу. И вот во мне зародилась адская мысль! Напрасно читал я на покрывшемся смертельной бледностью лице Анджелы, в ее слезах отражение моего безумного святотатственного умысла. "Ты сломала мне жизнь, окаянная баба!" ― заорал я на нее и отпихнул от себя ногой, когда она без сил упала передо мной наземь, обнимая мои колени".
Жестокое и безумное обращение Бертольда с женой и ребенком привлекло к себе внимание соседей, они донесли об этом в полицию. Его хотели арестовать, но, когда полиция пришла в дом, оказалось, что и он, и жена с ребенком куда-то бесследно исчезли.
Вскоре Бертольд объявился в Н. в Верхней Силезии; к тому времени он как-то уже избавился от жены и ребенка и бодро принялся писать свою картину, которая никак не получалась у него в М. Однако он успел закончить только Марию и младенца Христа с Иоанном, как вдруг с ним приключилась ужасная болезнь, которая чуть было не свела его в могилу. Впрочем, он и сам желал тогда умереть. Люди, которые за ним ухаживали, понемногу распродали все его принадлежности, не исключая и неоконченной картины, и, едва оправившись после болезни, он покинул эти места жалким и хворым нищим.
Впоследствии он кое-как добывал себе пропитание, пробавляясь настенною росписью, когда ему перепадал какой-нибудь заказ.
― История Бертольда заключает в себе нечто ужасное и зловещее, ― сказал я профессору. ― Я считаю его, хоть он сам прямо этого и не говорит, за отпетого преступника, убийцу своей ни в чем не повинной жены и родного сына.
― Он глупец и сумасшедший, ― отвечал на это профессор. ― И я не верю, чтобы у него хватило духу на такой поступок. На этот счет он никогда не высказывается с определенностью, и тут все остается под вопросом; может статься, он только воображает себе, будто повинен в смерти жены и сына; сейчас он опять малюет мрамор; нынче ночью он будет заканчивать алтарь, тогда он будет в хорошем настроении, и, может быть, вам удастся выведать у него побольше об этом щекотливом вопросе.
Должен сознаться, что после чтения записок, из которых я узнал историю Бертольда, у меня мороз по коже прошел при одной мысли, как я среди ночи останусь наедине с этим человеком в пустой церкви. Мне почудилось вдруг, что, несмотря на все его добродушие и сердечную простоту, в нем все-таки проглядывает какая-то чертовщина, и потому я решил лучше не откладывать дела, а переведаться с ним при свете ясного дня.
Я застал Бертольда, когда он, стоя на помосте, кропил краской стену, чтобы получились мраморные прожилки; казалось, он был погружен в угрюмую задумчивость. Взобравшись к нему наверх, я молча стал подавать ему горшочки с красками. Он обернулся и с удивлением посмотрел на меня.
― Я ― ваш подручный, ― сказал я тихо.
Он невольно улыбнулся.
Тогда я нарочно заговорил об его жизни, чтобы показать ему, что я все уже знаю, а он, по-моему, решил, что сам тогда ночью обо всем мне рассказал. Потихоньку да полегоньку я подводил дело к той ужасной катастрофе, а потом вдруг прямо и брякнул:
― Так, стало быть, вы в припадке безумного умопомрачения убили свою жену и ребенка?
Тут он выронил горшочек с краской и кисть и, вперив в меня ужасный взор, закричал, потрясая воздетыми руками:
― Чисты эти руки и не запятнаны кровью моей жены и сына! Еще одно такое слово, и я вместе с вами брошусь с лесов и размозжу обе наши головы о каменный пол церкви!
Момент был такой, что я действительно очутился в довольно-таки странном положении, и я решил ввернуть наудачу что-нибудь совсем неожиданное.
― Ах, взгляните-ка, милый Бертольд, ― произнес я как можно спокойней и хладнокровней, ― какие безобразные подтеки получаются от этой темно-желтой краски.
Он глянул и начал замазывать пятно, а я тем временем потихоньку спустился с лесов, вышел вон из церкви и отправился к профессору, заранее приготовясь, что он будет потешаться над тем, как мне поделом досталось за мое любопытство.
Коляску мою уже починили, и я покинул Г., взяв на прощание с профессора Вальтера слово, что он мне сразу напишет обо всем, что бы ни приключилось с Бертольдом.
Прошло, кажется, около полугода, как вдруг я и в самом деле получил от профессора письмо, в котором он пространно изливался насчет удовольствия, полученного от нашего знакомства. Вот что он написал о Бертольде:
"Скоро после Вашего отъезда с нашим чудаком художником стали происходить удивительные вещи. Он вдруг очень повеселел и превосходно дописал свою незаконченную картину, и все дивятся на нее еще пуще прежнего. Потом он вдруг исчез, и поскольку он ровным счетом ничего с собою не взял, а спустя несколько дней на берегу реки О. нашлась его шляпа вместе с дорожным посохом, то мы все теперь думаем, что он, верно, сам лишил себя жизни".
Комментарии
Новелла создана в 1816 году. Своим возникновением она частично обязана юношеским впечатлениям автора. С июня 1796 по август 1798 года Гофман жил в Глогау, в доме своего дяди Иоганна Людвига Дерфера и готовился к сдаче экзамена по правоведению. Там он познакомился с художником Алоизом Молинари (1772―1831) и усердно, с риском для своих юридических успехов, помогал ему в реставрации церковной росписи. Это знакомство произвело на Гофмана большое впечатление. В письме к Теодору Гиппелю от 21 января 1797 года он описывает поразившую его внешность художника и признается, что Молинари дал "новый толчок" его фантазии. Нетрудно угадать, что этот образ оказал самое непосредственное влияние на создание фигуры Бертольда.
Бертольд ― истинный художник, глубоко преданный своему делу, он неустанно стремится к достижению высшей красоты и истины. Страстная одержимость придает его фигуре почти героический характер. Однако, как явствует из рассказа, беззаветное служение искусству может быть чревато пренебрежением к ценностям этического порядка. В жертву искусству Бертольд приносит счастье своих близких. В его истории запечатлена трагедия художника, устремленного к неземному идеалу и не сумевшего оценить красоту реальной жизни.
"Церковь иезуитов" принадлежит к характерному для романтической литературы жанру "новелл о художниках". Фабульная нить прерывается вторжением размышлений на эстетические темы. Они продолжают начатые в очерке "Жак Калло" раздумья Гофмана над проблемами искусства, всю жизнь занимавшими его. Речь идет об отношении искусства к жизни. Программный характер имеют слова мальтийца, обращенные к Бертольду. Он призывает художника не копировать природу, подражая переписчику, не владеющему языком переписываемой рукописи, а изучать ее язык, постигать ее "высшее начало" и пробуждать "пламенное стремление к высшей жизни". Не совершенство формы, а одухотворенность мыслью составляют суть подлинного искусства.
Сходные мысли содержатся в словах художника Френхофера в "Неведомом шедевре" Бальзака (1831); похожие рассуждения вложил и Гоголь в уста старого художника в своей повести "Портрет". На русский язык "Церковь иезуитов в Г." была переведена в 1830 году.
Г. ― Глогау. Реальные немецкие города часто обозначаются у Гофмана начальной буквой.
...крыс с корабля Просперо. ― В "Буре" Шекспира (I, 2) Просперо рассказывает историю своего изгнания из Милана:
Итак, поспешно вывезя на судне,
В открытом море нас пересадили
На полусгнивший остов корабля,
С которого давно сбежали крысы...
(Пер. Мих. Донского)
...в том итальянском стиле... ― стиль барокко, зародившийся вначале в Италии.
Доменикино Цампьери (1581―1641) ― итальянский художник, представитель монументальной живописи.
...сказка о Прометее... ― По одному из вариантов древнегреческого мифа о Прометее, титан создал человеческий род. Но Зевс нашел людей несовершенными, истребил их и создал новых. Речь идет о том, что посягательство художника на прерогативу Бога ― создание людей ― греховно.
...как сказано в одной трагедии... ― Имеются в виду слова Гамлета из трагедии Шекспира, обращенные к актерам: "Мне попадались актеры... Они так двигались и завывали, что брало удивление, какой из поденщиков природы смастерил человека так неумело, ― такими чудовищными выходили люди в их изображении" (III, 2, перевод Б. Пастернака).
...не сгрызли наш сахар... ― Иронический намек на представления философов-просветителей, в частности Г.-В. Лейбница (1646―1716), о предустановленной гармонии бытия.
Профессор Эйтельвейн Иоганн Альберт (1764―1848) ― директор строительной академии в Берлине, автор "Руководства к перспективе" (1810).
...Мария и Елизавета... младенцы Иоанн и Христос... ― В Евангелии от Луки (I) рассказывается о встрече Елизаветы, матери Иоанна Крестителя, с Марией, матерью Христа. Этот сюжет чрезвычайно распространен в религиозной живописи.
Мадонна Рафаэля из Дрезденской галереи ― так называемая Сикстинская Мадонна. Гофман видел ее в Дрездене в 1798 и 1813 гг.
Н. ― Нейсе, город в Верхней Силезии, в настоящее время польский город Ниса.
...Люцифер, который адским факелом озарил его жизнь. ― Имя Люцифер означает "несущий свет".
Д. ― Дрезден, где в замке Цвингер по сию пору находится одна из богатейших картинных галерей.
Корреджо (Антонио Аллегри, ок. 1494―1534) ― итальянский живописец, родоначальник барочной живописи.
Гаккерт Якоб Филипп (1737―1807) ― немецкий пейзажист классического направления, живший в Риме и Неаполе. Его высоко ценил Гете, посвятивший ему две работы. Гофман использовал их в новелле при характеристике творчества этого художника.
Клод Лоррен (наст. имя Клод Желе, 1600―1682) ― французский художник, мастер пейзажной живописи. Пейзажи Лоррена отличаются особым настроением.
Сальватор Роза (1615―1673) ― итальянский живописец, график, поэт и музыкант, один из любимейших художников Гофмана, герой его новеллы "Синьор Формика"; в своих романтических пейзажах охотно использовал световые эффекты.
...белое полотенце на пейзаже одного старинного голландского художника... ― Речь, по-видимому, идет о картине Рейсдаля "Вид Гарлема", существующей в нескольких вариантах.
...ответствовал мальтиец. ― В следующих за этим словах содержится спор с теоретическими взглядами Гаккерта, опубликованными Гете в его биографии художника.
Великомученица Екатерина ― Екатерина Александрийская, христианская святая, обезглавленная в 307 г.; считалась покровительницей философов. Ее образ часто использовался в церковной живописи. Она изображалась обычно вместе с Богоматерью и св. Барбарой.
...свет и в ночном ее царстве. ― Ночное царство для романтиков ― сфера невидимого, подсознательного, непознаваемого.
...вплоть до победоносного итальянского похода Бонапарта... ― В результате так называемых "итальянских походов" 1796―1797 гг. французские войска под командованием Наполеона Бонапарта завоевали ряд территорий в Италии и образовали несколько зависимых от Франции республик. В Неаполе разразилось народное восстание, направленное и против власти неаполитанского короля Фердинанда IV, и против французской оккупации. В описании событий Гофман опирался на книгу "Исторический опыт революции в Неаполе", появившуюся в 1805 г. в немецком переводе и подписанную инициалами переводчика ― В. М.
Король с королевой покинули Неаполь... ― Фердинанд IV в декабре 1798 г. вместе с женой отбыл на остров Сицилию.
Наместник заключил позорное перемирие с французским генералом... ― Перед бегством из Неаполя Фердинанд IV назначил своим наместником генерала Франца Пиньятелли, который заключил перемирие с Бонапартом в январе 1799 г.
Молитерно, Рокко Романо ― имена двух предводителей народного восстания, взятые писателем из указанного выше источника.
М. ― Мюнхен.
Река О. ― Одер.
Примечания
1
Да здравствует святая вера! (ит.)