- Отец! - сказала растерянно Розочка, - Отец, надо найти ее… Елену Ивановну. Я боюсь за нее!
Но он и сам уже собирался это сделать: вот удобный случай, чтобы отказать этой скандальной девушке от места…
А когда кто-то из кухни сказал ему, что пианистка схватила, убегая, топор, - Абрам Нашатырь поторопился.
На первой же аллее он столкнулся с торопливо подпрыгивающим братом.
- Абрам!… - запыхался Нёма, - Абрам!… Что случилось м?! Она повесилась… Ей-богу!
- Где?! - воскликнул Нашатырь.
- Там, где вешают белье… возле самого сарая… Я сам все видел, Абрам… все сам!…
- И ты ей не помешал, Нёма?… - тихо сказал Абрам Нашатырь. - Почему?…
Он волновался.
- Я не хотел мешать ей, Абрам… Это - такой удобный случай для нас обоих… Идем… позовем людей, милицию… чтобы ее сняли…
- Стой! - сильно сжал его руку брат. - Покажи мне, где она… идем вместе.
И Абрам Нашатырь, не отпуская руки, потащил за собой Нему.
- Как… как ты видел, Нёма?… Расскажи…
- Она бегала по саду, я - за ней: мне было интересно, Абрам, почему у нее топор вдруг в руке.
- Ну?… Ну!…
- Она два раза бросалась на мокрую землю и выла, как собака перед чьей-то смертью… Подожди, не прыгай так скоро, Абрам: ты забыл, что у меня только одна нога…
- Ну… Ну?! рассказывай же!…
- Я и рассказываю… Потом она побежала вдруг, как сумасшедшая, вот сюда, к сараю, и я - за ней. Только не мог уже догнать… а очень близко чтоб быть - боялся. Ты видишь, какая луна на открытом месте? Ну, так вот, с этого самого места я увидел: перерубила она топором веревку, что для белья, быстро… веревку на вот тот большой крюк, что для весов у тебя приделан…
- Она бешеная, Нёма… Бешеная!… - глухо бормотал Нашатырь.
- Ну да, Абрам, и на здоровье для нас обоих… Ящик там какой-то у сарая стоял, - так она этот ящик под ноги себе подставила, полезла на него… петлю сделала… и вообще все, что полагается, Абрам… Прощайте, - хотел я ей крикнуть, -так только сил у меня не хватило… Ну, пусти мою руку: я вешаться не собираюсь…
Они пошли к сараю.
Высовывавшийся из жидкой разорванной ваты пробегавших туч желтый, как медь, тазик луны освещал повисший близко над землей девичий труп. Неподалеку валялся топор. Абрам Нашатырь нагнулся и поднял его.
Руки дрожали.
- Та-ак… - сказал он, ловя свое дыханье. - Та-ак… Из-за неприличного звука… и умерла!… Тоже человек!…
Нёма не понимал.
- Идем, - сказал он, - позовем милицию. Или ты хочешь любоваться мертвым, будто он оставил тебе по завещанию наследство…
- Стой!… - ухватился за Нёмин костыль Абрам Нашатырь. - Стой… Ты прав: она мне действительно оставила наследство - тебя…
- Что это за разговоры, Абрам! И в такое время?… - встревожился Нёма.
- Ты убил ее мать, так она всю жизнь могла хотеть, чтоб тебя убил кто-нибудь другой…
Он говорил медленно, непонятно, словно раздумывал о чем-то серьезном, известном только ему одному. Рука его не оставляла Нёминого костыля.
- …И если бы она захотела сама умереть, так почему ей не отправить вперед себя того, кто убил ее мать… А?
Он уже думал вслух - этот скрытный всегда, осторожный человек.
- Абрам, что ты говоришь?! - вскрикнул Нёма. - Что это за странные разговоры?!
- Тише!… И если она только сегодня вспомнила при чужих людях про убийцу… И если убийца хочет еще, что называется, зарезать своего собственного брата, который его приютил?! Но это только я знаю… я один буду знать…
- Ты - сумасшедший, Абрам!… Ты что-то задумал, ей-богу… Нёма рванулся, но жилистая рука брата крепко ухватила за
костыль.
- Стой, я тебе говорю!… Кровосос!… Ты уедешь отсюда, я тебя в последний раз спрашиваю?! - схватил вдруг Абрам Нашатырь ворот Нёминой рубашки. - Уедешь, зверюга?!
- А-а-а!… - закричал, точно задыхаясь, Нёма. - А-а!… Караул… Правая рука Абрама Нашатыря коротким ударом железа разбила тупо хрустнувший Нёмин висок… Человек упал на землю, и мягко за ним - костыли. Абрам Нашатырь наклонился и минуту прислушивался.
Потом зажег спичку, поднес ее к мертвому лицу. Топор бросил тут же… Потом поднял быстро труп и костыли и быстро-быстро, крадучись, отнес его к тому месту, где встретил Нёму.
- Зовите милицию, - сказал он, войдя в гостиницу, - у меня в доме случилось несчастье: пианистка висит в петле, а моего брата убили. Марфа, побрызгай водой на Розочку, - ей плохо…
И вся прислуга видела в эту ночь, как падали на черствое и острое лицо хозяина его скупые, тяжелые слезы.
Всю ночь не спал: ходил по дому и по саду с милицией, успокаивал бившихся в истерике Розочку и Марфу Васильевну.
Когда ушли чужие, забрав с собой на телеге оба трупа, - был непривычно нежен с близкими и вместе с ними долго и молчаливо всматривался в оставшиеся Нёмины карточки.
Тихо сказал:
- Убила брата моего… сумасшедшая!
И все в эту ночь и позже - так думали…
А ранним утром, как всегда, вышел вслед за старым Яровом на крыльцо - встречать новых пассажиров.
Жмурилось солнце, прихорашивались на деревьях воробьи, в тишине гудела весело телеграфная проволока.
Сады пахли - яблоком…
Ленинград
Февраль - март 1926 г.