Ученые мужи, толкуя исчезновение Прометея, оперируют двумя терминами, и, по моему разумению, совершенно напрасно, ибо термины эти решительно ничего не объясняют. Они говорят: потому исчез Прометей, потому сохранились двенадцать олимпийцев, что двенадцать олимпийцев были богами полиса , тогда как Прометей - богом tekhne. Я не стану сейчас отвлекаться и напоминать о том, что двенадцать олимпийцев тоже не все были богами полиса, то есть олицетворяли идею государственности, в особенности же не были таковыми сотни богов и божков помельче вокруг них, которые, однако, тоже сохранились. Нет, то, что произошло с Прометеем, произошло в Микенах. Там, где Прометей жил после освобождения. Именно в те самые десятилетия, перед Троянской войной.
Прометею рассказывали о наиболее животрепещущих, наиболее злободневных проблемах микенской политики. И просили пророчества. А он - мудрец, "промыслитель", "провидец" - анализировал, "рассчитывал" и все им выкладывал начистоту, как и подобает богу, который любит Человека.
И потому потерпел крах.
Правда, господа микенцы в основном отмалчивались - но что они думали про себя относительно его "предсказаний"! Те, кто подоброжелательней, фыркали: "Сразу видно, что с неба свалился!", "Право, наивные у него представления об элементарнейших законах экономики". А злые языки нашептывали: "Видно, Геракл его уже обработал". Или даже: "Ставленник Геракла, дело ясное!"
Однако поначалу, и еще очень долго, озабоченно морщились микенские лбы: "А он хитрей, чем мы предполагали, - так и норовит нас облапошить!" И, утомясь от усилий, время от времени уже подумывали: может, и не стоит просить у Прометея совета.
А Прометей, вероятно, слушая их пререкания, приходил к выводу, что тратить время на бдения в государственном совете - дело, кажется, совершенно пустое.
Но будем осторожны - очень осторожны! - рассуждали столпы микенского общества. Ведь Прометей - бог! Да, как ни смотри, бог! И, похоже, не столь уж опальный, не в такой уж немилости у Зевса, ведь с тех пор, как он здесь объявился, в городе - никаких бедствий, напротив! (Да, и Зевс, как только дело касается какого-либо божества, всегда на защиту своего рода-племени становится!)
И микенцы снова и снова старались прямо или обиняками нащупать, выпытать с осторожной почтительностью, в чем состоит его божественная сила. Странно казалось им, что Прометей не требует себе храма, жертвоприношений, не назначает обрядов, да они не слишком ему тут и верили; просто приняли к сведению, что высказываться на сей счет он пока не желает. Видно, помочь городу не очень-то способен. Но повредить - может!
Надо полагать, им все больше не давал покоя вопрос, какие имеются в его распоряжении санкции. Вопрос чрезвычайно важный, быть может наиважнейший! Подбирались они к нему всячески, и так и эдак, со всех сторон.
- Не прогневайся, господин мой, но ведь мы не знаем обрядов и церемоний, тебе угодных, и домочадцы наши и слуги того не знают. Будь добр, поведай нам, что запрещаешь ты, как и за какие провинности караешь! Ни за что на свете не желали бы мы оскорбить тебя, не хотели бы по незнанию своему совершить нечто такое, из-за чего мы сами или слуги наши вдруг ослепли бы, или обратились в летучих мышей, или подверглись иной какой напасти, как это у вас, богов, в обычае.
А Прометей и в сотый раз твердил одно и то же: поймите же наконец, я - добрый бог!
Чем, разумеется, ничуть их не успокаивал. Оно и понятно. В самом деле, взять хотя бы Гестию - тоже ведь добрая богиня, уж кто-кто, а Гестия действительно добра. Всякий раз, как на небесной агоре идет суд, Гестия неизменно стоит за обвиняемого. Гестия охраняет путников, у Гестии ищут спасения преследуемые, она в самом деле сплошная доброта - еще бы - богиня домашнего очага. Однако, оскорбленная, умеет наказывать и она, наказывать ужасно!
Но Прометей только смеялся на это:
- Гестия умеет, а я нет. Ну как вы не понимаете: я - добрый бог.
В конце концов они поняли - долго-предолго не понимали, но потом все-таки поняли: как видно, бывает и такое. Боги есть всякие, почему же не быть и Прометею - доброму богу. Поняли, что это природа Прометея - быть добрым богом, и самая суть его в том, что он добрый бог, а не был бы он добрым - не был бы и Прометеем, вообще уже не существовал бы. Иными словами, Прометей не может не быть добрым богом.
Повторяю, поняли это много-много времени спустя. По моим наблюдениям - даже при регулярных соприкосновениях, - проходит лет пять-шесть, покуда люди поймут такое и поверят.
А пока что микенцы еще боялись.
Между тем двор по-прежнему волновала Прометеева цепь. Естественно: железная цепь такой величины и в самом деле вещь незаурядная. Ну, хорошо, Прометей отказывается от храма, не желает и корпуса жрецов для почитания и хранения цепи. Что-то здесь, конечно, не так, но, черт возьми, в конце концов у него есть на то свои причины: он не желает отдавать свою цепь ни храму Зевса, ни Геры или кого-то другого, желает сохранить ее себе на память.
Да, но что значит - "сохранить на память"? Если бы он действительно сохранял се!
Но мы знаем: Прометей только что отхватил от цепи солидный кусок, чтобы выковать шлем для Геракла. Мы заблуждались бы относительно Прометея, вообще не поняли бы его сущности, если бы предположили, что он способен был отпустить Геракла в новые его опасные и дальние походы все с той же бутафорской львиной мордой на голове, когда у него самого лежит без дела - просто так, на память! - великолепная, выкованная Гефестом цепь из благороднейшей стали. (Что-что, а делать цепи Гефест был мастер: однажды, как мы знаем, он и Геру на цепях подвешивал. Правда, для Геры сковал их из серебра. Все-таки - мать.)
Шлем все еще не найден, и описаний его нет, однако, зная другие работы рук Прометеевых, можем не сомневаться: Прометей сделал для Геракла очень красивый шлем. Он был тоньше, легче бронзовых и притом прочнее. Но почти полуметрового куска цепи как не бывало! Что он делает?! Так вот и собирается растранжирить все? Нет, это недопустимо! Город-то бедный. Ну, хорошо, хорошо, богатый, конечно, богатый, самый богатый город в Европе. И все-таки - бедный в сравнении с лелеемыми им планами, грандиозными планами! Да и не в том дело - просто сейчас как раз такое время, когда каждый талант на счету! Прометей - гость Микен, он даже намерен как будто вообще здесь обосноваться ("О, для нас это высокая честь!"), но его цепь - неважно, где она висит, в храме или у него дома, как память, - это городская реликвия, общая драгоценность, сокровище, принадлежащее всему городу! И вот, часть этого бесценного металла - на голове Геракла; кто знает, куда еще этот шлем попадет, где окажется?! Что за беда, если бог дает какие-то туманные советы? Это все пустяки: вежливо его выслушаем и поостережемся советами пользоваться. Но железная его цепь - это деньги! Сокровище!
Вот только кто решится сказать ему, да и как такое сказать? Отобрать-то все же нельзя. Даже если это правда, что он "добрый бог" и мстить не будет, не годится столь грубо нарушать законы гостеприимства. Можно ли подвергать себя гневу Эриний?
Вот если бы он сам отдал ее, свою цепь! Не отбирать и даже не просить - но сделать так, чтобы отдал сам, по собственному почину.
Женщины
И тут настало время - откладывать больше нельзя - продемонстрировать результаты моих исследований еще в одном направлении, весьма щекотливом и для многих утонченных натур, боюсь, по праву оскорбительном: о женщинах в жизни Прометея.
Думаю, на основании всего предыдущего любезный Читатель уже догадывается, что в намерения мои не входит пичкать его скользкими сплетнями и пустыми выдумками. Щекотлива тема или нет - мы должны смотреть правде в глаза, ибо эта правда строго научна: в жизни Прометея женщины были. Даже допуская, что долгий и мучительный плен Прометея (хотя он и не сказался, по-видимому, губительно на общем состоянии этого вечного организма - относительно вечного, как мы теперь знаем) все же несколько подпортил, а то и вовсе иссушил, по крайней мере отсутствием практики, его мужские способности, - нам весьма трудно представить себе, чтобы микенские женщины тихо и безропотно приняли к сведению: в их городе, среди них живет-поживает некий бог и - нигде ничего! Припомним хотя бы отдельные, все еще недостаточно воспетые достоинства женщин. Например, их чисто материнские свойства - неизменную готовность прийти на помощь воздержанному мужчине, с решимостью врачевателя подступиться к тому, кто самой воздержанностью своей возбуждает подозрение в некоей неполноценности.
Не забудем и о том, что мы находимся в тринадцатом веке до нашей эры, когда Зевс, а также - с большим или меньшим успехом - Гермес, Аполлон, Посейдон то и дело впутывались в бесчисленные любовные приключения на Земле. Этнологи, по следам Фрейда, связывают это с осознанием роли оплодотворения, образованием патриархата, захватом ионийцами и ахейцами своей новой родины, сопровождавшимся, как правило, насилиями, и в первую очередь над жрицами предэллинских культов. Не вступая в дискуссию по существу, скажу: даже отвлекаясь от внутренних противоречий, таящихся в таком объяснении, даже соглашаясь считать, что память человечества позднее приблизила события незапамятной древ ности к обозримым границам - в "ракурсе" временной перспективы, - то есть к десятилетиям кануна Троянской войны, я все-таки не вижу необходимости в подобных псевдорационалистических толкованиях. Для нас гораздо существеннее подумать просто о том, что у каждого народа была эпоха, когда он видел своих богов лицом к лицу, беседовал с ними, как и они с ним, сидел с ними за одним столом и они тоже вкушали его пищу, когда боги нет-нет да и вступали в сожительство с дочерями человеческими. И от такой связи происходили незаурядные личности, как, например - уже напоследок,
- Иисус. Такое явление не объяснить просто "осознанием", от чего рождаются дети. Поэтому оставим в покое псевдорациональные, уводящие в сторону толкования, удовлетворимся самою реальностью!
То есть в нашем случае удовлетворимся тем фактом, что именно в это время - не так ли? - спартанская царица, эта провинциальная дамочка, несколько пренебрежительно третируемая в микенских кругах, стала вдруг распространять слухи, что несет яйца от самого Зевса. ("Чисто гусыня!" - это не я говорю, это говорят про нее микенские дамы; и похоже, что их мнение разделяет сам Зевс, иначе с чего бы он являлся ей, как я уже упоминал, в образе лебедя?!) А теперь представим себе душевное состояние знатных микенок. Ведь "спартанская гусыня"-то полубогов высиживает, отпрысков Зевса!
В этой ситуации божественная природа Прометея, его происхождение от старшей ветви богов, несомненно, приобрели особое значение в кругу микенских дам. И многие из них - особенно же те, кто постоянно был озабочен поддержанием своего престижа, - также решили, что непременно произведут на свет полубогов. В виде ли яйца или как-то иначе, это дело десятое, но, коль скоро Прометей находится в Микенах, надо пользоваться случаем! Сколько было подобных дам и кто они были поименно, знать нам не дано. Да и вряд ли когда-либо это станет известно. Но типаж угадать можно. Почти несомненно, что среди них была Адмета, дочь Эврисфея. Можем мы угадать приблизительно и то, как пытались осуществить свои намерения эти дамы. Адмета, конечно же, прямо отправилась к Прометею под покровом ночи в сопровождении единственной наперсницы и, сбросив плащ, без проволочек возлегла с ним рядом. Адмета почитала себя редкостной красавицей, перед которой никто не способен устоять, да и вообще она привыкла властвовать. Примерно так же поступили и другие дворцовые дамы, решительно или стуча зубами от страха, бесстыдно или с девической сдержанностью. Одна вносила вдруг кубок с освежающим напитком, другая - немного сладостей: "Я ведь заметила, вы ничего не ели за ужином"; третья: "Что-то не спалось, вышла в коридор, вдруг слышу, вы вскрикнули…" И если Прометей говорил, что вовсе не кричал - да и что еще мог он сказать? - дама тотчас от игры переходила к делу.
Иная приглашала Прометея к себе. Причем в такой день, когда муж уезжал охотиться или осматривать имение. Она приглашала бесхитростного бога в дом и, в то время как он ожидал в приемном зале - мегароне, - вдруг влетала туда, едва одетая, с легким вскриком: "Иисусе, вы уже здесь, Прометей? А я было горничную хотела кликнуть, только что приняла ванну… Ай, не смотрите же, ах, ах, да где же эта девчонка…" И, грациозно перебегая по залу, нагибаясь, вытягиваясь на цыпочки, "искала" горничную, которую сама же услала прочь вместе со всеми домочадцами. И при этом, повторяю, была едва одета, а может, и вовсе не одета, тут уж все зависело от возраста дамы, достоинств ее фигуры и самооценки.
Иные брали стряпней - прежде всего хорошенько кормили Прометея.
Какая-нибудь - в обществе - задыхающимся шепотком объясняла Прометею на ухо, как необходима ему истинная духовная подруга. Или - как необходим духовный друг ей самой, ибо дружба - величайшее и столь редкое в наше время сокровище. Или - что зрелая женщина все же иное дело, чем все эти зеленые пустышки…
И что он - первый в ее жизни. Второй в ее жизни. Третий в ее жизни. (Больше не бывает.)
Не стану вдаваться далее в хитроумнейшие уловки микенских дам, старавшихся заманить Прометея в свои сети, - изобретательность женщин в этом отношении далеко превосходит фантазию любого писателя. В конце концов, четыре основных типа - напористый, молчаливо-кокетливый, кулинарный, психологизирующий - могут быть расцвечены бесчисленным количеством оттенков, обогащены великим множеством вариантов.
Одно представляется мне безусловным: все эти ухищрения вряд ли помогли знатным микенкам обзавестись наследниками-полубогами. Ибо в противном случае мы о том знали бы . Сыновей и дочерей богов память людская всегда держала на учете. Так, родись у Прометея сын, он обязательно оказался бы среди греческих воинов в Трое и добросовестный Гомер непременно обронил бы о нем словечко, пусть даже назвав не сыном Прометея, но сыном такого бога, которого можно с Прометеем спутать . Будь у Прометея дочь, под Троей сражался бы зять его и, как зять бога, был бы хоть где-то упомянут вышеназванным автором. Однако подобного упоминания нет!
Но вот и самое решающее доказательство: слава, как известно, дело счастья, удачи, но все же среди неисчислимых вариантов удачи мы видим несколько постоянных факторов: долголетие, талант, а также - и в нашем случае это особенно существенно - честолюбивая жена и наследники.
Отправная точка нашего исследования - парадоксальный факт: исчезновение Прометея из памяти народной, из преданий, не так ли? Он исчез, будучи богом, добрым богом, единственным по-настоящему добрым богом - величайшим благодетелем человечества.
Но мыслимо ли это, родись у какой-нибудь из честолюбивых микенских дам - неважно, какой именно, - от Прометея сын?! Да разве потерпела бы вдова, разве потерпел бы ею взращенный отпрыск, чтобы Прометея просто-напросто забыли?! Разве не "выбила" бы она храм для него, улицу какую-нибудь или площадь, даже город для увековечения Прометеева имени?! Не добилась бы установления ежегодного празднества, вечеров, посвященных Прометею, состязаний его имени?! И утверждаю: если бы хоть одной из микенских дам удалось с успехом завершить свое предприятие, имя Прометея сияло бы ярко, пусть бы и Зевс уже сошел в Аид, пусть вымер бы весь Олимп!
Прометей не был импотентом. Это несомненно, иначе мы это знали бы . Даже ЮНЕСКО уделяет импотенции большое внимание, древний же мир - тем паче. Мы знали бы это хотя бы в форме иносказания: "За время пребывания в неволе Прометей ослеп".
Поэтому чего не было, того не было. Но и слишком инициативным - как говорится, завзятым сластолюбцем - Прометей не был тоже. Ведь и эту породу предание заботливо хранит в памяти. Деяния, ими совершенные и не совершенные, остаются вечно юной темой литературы, которая без конца их перерабатывает, дабы, развлекаясь, люди совершенствовались, дабы утонченней становилась их нравственность, обогащалась душа. Прометей не был завзятым сластолюбцем, поскольку мы ничего об этом не знаем. Прометей был всего-навсего таков, каково большинство из нас, стареющих мужчин. Он покорял женщину, когда не мог отвертеться, и вступал с нею в связь, если не находил сгоряча подходящего алиби. Но наследника у него не было. По крайней мере от честолюбивой и знатной микенской дамы.
А теперь я вернусь к сути наших размышлений: даже представить себе невозможно, не правда ли, чтобы микенские дамы, увидя цепь Прометея, тотчас не загорелись: "Ах, какой apart браслет мог бы получиться из единственного звенышка этой цепи!" Когда же Прометей смастерил шлем Гераклу, а потом еще и арфу, тут, мне кажется, даже мужья не стали препятствовать женам от раздумий перейти к действиям. Да, тут уж микенские красавицы поднялись, вероятно, все как одна.
Примем еще во внимание, что хотя в те времена к супружеской верности относились не более легкомысленно, чем теперь, но зато неверность, если она и становилась всем известна, не считалась таким преступлением, как сейчас. Будь у меня склонность к неточным формулировкам, я сказал бы: верность и неверность они понимали иначе, чем мы. Но, желая быть точным, скажу: они понимали верность и неверность так же, как мы, просто тогдашние обычаи позволяли им не отрицать это так пылко, как отрицаем мы. Пенелопа - вечный образец женской верности, не так ли? А между тем общеизвестно, что Пенелопа во время двадцатилетнего отсутствия Одиссея весьма бурно развлекалась с целой армией женихов. И только на одно не давала согласия: объявить Одиссея мертвым. Между тем их брак не был браком по любви. С ее стороны он был вынужденным, со стороны же Одиссея это был брак по расчету. Причем Одиссею выпал двойной выигрыш: во-первых, он получал в жены фанатическую поклонницу Зевса, а это значило, что она признает единобрачие и безусловное подчинение мужу, а во-вторых, сам без роду-племени, он сразу обзаводился хорошим родством. Но мало того - на другой же день после свадьбы Одиссей, попирая обычай, насильно увез Пенелопу в Итаку. И, как указывают некоторые источники, проделал это весьма грубо.