В свете вышесказанного ясно, как следует понимать верность Пенелопы. А именно: она не желала вновь выйти замуж и тем лишить Одиссея трона, дав ему в лице нового мужа наследователя и врага. Иначе говоря, она сделала самое большое, что может сделать для мужа жена: она была с ним солидарна. А так как, по законам природы, нуждалась в мужчине, то и держала их вокруг себя в избытке, постоянно меняя. Не то что действительно неверная Клитемнестра, слюбившаяся с Эгистом и измыслившая детронизацию и убиение своего супруга.
Ахейская моногамия имела в виду брак, а не половую жизнь. И для мужчины не было позором, если жена ему изменяла. Ясно, что Менелай бы не сражался битых десять лет за Елену - да, да, помимо всего прочего, и за Елену, желая вернуть ее! - и ахейцы не признали бы одним из полководцев своих рогоносца Менелая, если бы рассуждали об этих вещах так, как рассуждают ныне некоторые мужчины. Что же до милостей, коими удостаивает супругу какой-нибудь бог, то этому, по моим наблюдениям, иной раз радуются и нынешние мужчины. Брак означал установление правовых и экономических связей, брак означал семью, дом, где воспитываются дети и обретают покой заслуженные старцы. Иными словами, брак был яслями и детским садом, а также институтом пенсионного обеспечения, но и только.
Итак, подведем итог: ни чувство стыда, ни муж, ни страх публичного осуждения не удерживали микенских женщин от попытки сближения с Прометеем. Ради наследника или браслета - не имеет значения. (Хотя бы даже просто так - мы и такого варианта не можем исключить вполне.)
Вариант "просто так" я взял в скобки. Однако мне очень не хотелось бы, да и вообще было бы чрезвычайно несправедливо, если бы на этом основании кто-то обнаружил во мне некий раблезианский антифеминизм. Поверьте, ничто мне так не чуждо! Взял же я этот вариант в скобки, потому что, откровенно говоря, считаю практически немыслимым, чтобы к Прометею могли проникнуть и такие женщины, которым он даже обрадовался бы, которые не .собирались ни тягаться с Ледой, ни хвастаться металлическими браслетами, ни сеять вокруг себя зависть своими похождениями, а просто любили Прометея или, что для иных женщин одно и то же, жалели его за ужасные, уму непостижимые адские муки, за совершенную против него, им выстраданную несправедливость, - женщины, которые, быть может, даже понимали, что за все, решительно за все должны благодарить его, Прометея. Конечно же, не могло не быть в Микенах таких женщин, которые за скромностью Прометея угадали бы подлинное величие, в тихом нраве и доброте увидели божественную его сущность, во всем поведении - истинную человечность.
Но подумаем вместе, могла бы такая женщина приблизиться к Прометею при тех, остальных?
И можно ли себе представить, чтобы Прометей оттолкнул всех, кто рвался к нему, и отправился на поиски затаившейся где-то скромной фиалки?
Боюсь, что нет.
У Прометея хватало других забот, да и не так уж был он молод; самое же главное - боюсь я, что если бы он и встретил такую, лишь ради него расцветшую, лишь за него самого его любящую фиалку, то и не поверил бы уже, что фиалки бывают.
Исходя из самой природы Прометея, мы можем с достаточной достоверностью установить, как принимал он любовные атаки женщин. Он был добрый бог, поэтому не мог ни притворяться, ни лгать. Он был очень старый и очень мудрый добрый бог. То есть он знал: в любви могут лгать губы, но - как принято говорить - не сердце. Хотя можно сформулировать это и так: он был уже достаточно стар и мудр, поэтому сердце его уже не умело лгать. Словом, я, конечно, не думаю, чтобы он попросту отвергал микенских дам, к тому же среди них попадались, надо думать, такие - и такие складывались ситуации, - что самому богу выстоять не под силу! Но одно несомненно, и мы уже упоминали об этом: последствий - демографических последствий - эти приключения не имели.
Однако столь же несомненно и то, что, видя, как безумствуют микенские дамы из-за его цепи, он легко дарил им по звену от нее независимо от того, было между ними что либо или не было. Дарил, пока не раздарил все. Или почти все.
Ему и в голову не приходило, что его действия бестактны, более того - преступны. Металл был монополией города. Купля-продажа металлических изделий должна была совершаться через посредничество фирмы Часовой и ювелирной промышленности, как это принято и в наши дни в отношении благородных металлов. Только и того, что фирма называлась иначе - храмом.
Совершенно очевидно, что стоило появиться первым ласточкам с полученным от Прометея браслетом - наградой за любовные утехи или же просто свидетельством его сердечной доброты, - как власти тотчас это заметили. Но когда за супругами владетельных особ щеголять железными браслетами стали и представительницы средних слоев, власть вмешалась самым решительным образом. Вмешалась и - как сказали бы мы сегодня - наложила на остатки цепи арест. Прометею объяснили, кого и что, какого бога и какой закон он оскорбил и теперь, во искупление содеянного, на какие именно общественные цели должен предложить остатки своей цепи.
Замечу, что в этом, на мой взгляд, вполне очевидном факте интересен не столько сам факт, сколько более глубокий смысл, который сквозь него просвечивает. А именно: в конечном итоге женщины причинили Прометею только неприятности.
Оно и понятно. Нужно быть беспардонным соблазнителем, отпетым циником, чтобы, сталкивая соперниц друг с дружкой, строго соблюдая среди них иерархию, использовать эту пикантную ситуацию для упрочения своих позиций в Микенах. Порядочного мужчину подобная популярность способна лишь погубить.
Все они, кого он не пожелал или по каким-то от него не зависящим причинам не мог сделать матерью полубога, на него злились. А как было бы просто этого избежать! Стоило только припугнуть их соответствующими "пророчествами". (Дитя, что должно от него родиться, непременно окажется матереубийцей, погубителем семейства и даже всего города. Шаблоны готовы!) После того оставалось лишь припасть к прелестнице, уронить голову ей на колени, объяснить, сколь свято и чисто его чувство, главное же - совершенно духовно. Рассказать о миллионе лет тяжких мучений, а когда она уронит слезу (непременно уронит!), осыпать ее пылкими поцелуями, восклицая: "Ради этой минуты стоило перенести все!" И непременно добавить: "Как вы похожи на мою мать!"
Да-да, и все сразу наладится. И женщины станут его любить. Разыграй он эту комедию хоть с сотней женщин, все сто будут защищать его, твердить повсюду, что он, "в сущности, очень славный". Так всегда и бывает. И не потому, что женщины глупы. Они отлично знают истину. Однако ждут - и правильно делают! - чтобы мужчина обманывал их. Эти хитрости и обманы и делают любовь любовью. Тем отличая людей от животных. И женщина вправе требовать этого в знак уважения ее достоинства.
Однако Прометей, как мы знаем, в силу печального стечения обстоятельств, не включился в этот процесс облагораживания женщины. К тому же Геракл с товарищами своими вновь отправился в поход, так что возле Прометея не нашлось теперь и доброго друга, который бы помог богу ориентироваться в столь сложных делах человеческих. Да и вообще: тому, кто не обучился этому искусству лет в шестнадцать - восемнадцать, никогда уже не удастся овладеть им по-настоящему. Потому-то столько неудачных браков вокруг!
Но нет, ведь это надо вообразить такое: бог, всегда и во всем искренний!
Да еще все больше сомневающийся в бескорыстии и искренности чувств, обрушиваемых на него микенскими дамами…
Короче говоря, Прометей грубо обошелся с тончайшим кружевом женской души. Одну за другой оскорбил самых именитых. Тут уж браслет - вознаграждение недостаточное. А он раздаривал их направо и налево, как только приходило в голову, как только улавливал малейший намек.
И в результате именно браслетами вконец разобидел микенок. Обидел тех, кому не подарил браслета. Но обидел и тех, кому подарил, ибо - зачем дарил другим!
Мы уже знаем Прометея. После первых своих приключений он, конечно, спешил к Кузнецу, чтобы, и себе же в радость, сделать из чудесного своего железа изящное тонкое украшение. Но позднее он охладел к этому. Во-первых, просто не поспевал с утра до ночи заниматься в кузне этой "компенсацией" - а ему ли делать что бы то ни было наспех, кое-как?! Тогда уж лучше вовсе ничего не делать! Во-вторых, он видел, не мог не видеть, что дамы, получив подарок, тотчас взвешивают его на ладони, самой же работой не интересуются. Не знают в ней толку. Зато отлично знают - о чем не подозревал Прометей, - что в случае нужды сумеют продать безделушку лишь по цене железного лома.
Словом, Прометей вскоре стал раздавать звенья цепи своей без обработки - на браслеты: дамы даже предпочитали их, говорили, что так "натуральнее".
Однако я опасаюсь, что с некоторых пор Прометеевы браслеты надевать перестали.
Представим себе званый вечер в Микенах. Это, разумеется, отчасти религиозный, отчасти государственный праздник, но прежде всего светский раут. Одна за другой появляются жены и дочери самых знатных особ, и у каждой на руке Прометеев браслет.
Помните, какой скандал разразился на одном из кинофестивалей несколько лет назад, когда две - замечу: только две! - кинозвезды появились в совершенно одинаковых туалетах - "неповторимых" творениях Диора! Какая началась истерика, как обе они тут же вылетели пулей, какой процесс о возмещении убытков навязали Диору! А теперь вообразим то же самое, но при участии дам и барышень из доброй полусотни самых хороших домов! Да еще вот такой нюанс: упомянутых киноактрис, разумеется, никому не пришло в голову заподозрить в том, что они переспали с Диором ради злополучных своих туалетов, - а тут!..
Мы полагаем, что эти события заняли немалое время, к тому же были ведь и перерывы, паузы, так что на все про все следует отвести года три-четыре, а пожалуй, даже пять лет. То у одной, то у другой лицо покрывалось бледностью при виде все новых и новых железных браслетов: "Ну-ну! Этакое дерьмо!.. Могла ли я думать?.." (Слова "этакое дерьмо" - мы-то понимаем, не правда ли? - хотя и завуалированно, относились, по существу, к Прометею. Было бы роковым заблуждением считать столь решительное высказывание косвенной самокритикой!) То там, то здесь на Пелопоннесе вспыхивали скандалы, то там, то здесь начинала вдруг яриться и безумствовать какая-нибудь напористая дама, почитающая себя несравненной красавицей, достойной совершенно особой судьбы. И она проклинала имя Прометея, проклинала тот час, когда Геракл освободил его, час, когда бог появился в Микенах.
- А вы, дурачье, еще такой тарарам, такое торжество устроили в его честь! И ты туда же!
В конце концов, на кого и обратить бедной женщине свой гнев, как не на собственного мужа! "Ты же мямля, ты всегда и все стерпишь, твою жену оскорбляют все кому не лень!"
А муж-то ее тоже не мелкая сошка, вот что надобно помнить!..
Что же до любви истинной… Да, нужно ведь и ее принять во внимание, пусть хотя бы как слабенькую гипотезу. Скромный и нежный цветок, возросший в каком-нибудь захолустном поместье, пристанище во время многодневной охоты, мог, разумеется, привлечь взгляд Прометея - равно как и нарядная рабыня, разносящая напитки в светском собрании, в перерывах между спортивными состязаниями, или как, скажем, простодушная и мечтательная горожаночка с той же улицы, где проживал Кузнец: такая дева, заметив благосклонность бога, была бы потрясена до глубины души и, стыдливо краснея, так трогательно не верила бы очевидному и так была бы счастлива, что это неминуемо имело бы чувственные последствия. О, не хватало еще, чтобы высокий Олимп подстроил и это! Тут уж микенские дамы заговорили бы иначе. Судьба несчастной девчушки, во всяком случае, была бы предрешена. Вспомним: кровавые обычаи только-только начинали выходить из моды - то есть их еще нетрудно было бы и возродить. Я знаю аналогичный случай, происшедший в знакомом мне кругу. Некий - не бог, но что-то вроде - холостой инженер довольно долго колебался между директрисой будапештской бельевой фабрики и мастером одной из поточных линий, работавшей под ее началом (не между придворной львицей и простой горожаночкой!). Так продолжалось с полгода, пока и директриса и мастер поняли, чем вызваны хронические колебания желанного для обеих жениха. Случилось это уже несколько лет назад, но мастер фабрики так и осталась с той поры белошвейкой-частницей. О чем, кстати сказать, нимало не сожалеет. Что, однако же, больше говорит о высоком гуманизме нашего развитого социалистического общества, нежели об отсутствии желания уничтожить врагиню свою у директрисы, когда она приняла "волевое" решение: "Чтобы духу ее здесь не было!"
Увы, как ни смотрю, как ни верчу я эту тему и так и этак, словно калейдоскоп, - все известные нам факторы, а также неизвестные, но вполне вероятные отношения неизменно складываются в траурный рисунок. И я не вижу даже самой малой возможности для Прометея обрести хоть немного счастья, не говоря уж об удаче, благодаря женщинам, благодаря их - можем выразиться и так, поскольку речь идет о боге, - особо пылкому религиозному чувству. Между тем обыкновенный мужчина - и чем обыкновенней, тем вернее, - обязательно извлек бы из всего этого пользу.
Прометей подорвал свой престиж бога в глазах мужчин, ведь между теми, кто приникает к одному и тому же источнику, неминуемо устанавливается некое фамильярное равенство. А оскорбленные женщины делали все возможное, чтобы оскорбились и их мужья!
Итак, микенские господа увидели: Прометей легкомысленно и, можно сказать, компрометирующим город образом расшвыривает то единственное, что в конечном счете составляет его собственную осязаемую "позитивную" ценность; тогда они сразу осмелели и изыскали такой способ изъятия железной цепи, чтобы и бога не оскорбить пуще необходимого, и противу закона гостеприимства не погрешить. Никто не потребовал от Прометея: "Остальное извольте тотчас представить в казну!" - о нет! Ему заказали различную храмовую утварь, большие и малые ритуальные предметы, и, конечно же, не иначе как в память и в честь счастливого освобождения титана, в знак вящей их радости, что он живет в одном с ними городе! Тонко, не правда ли? Воспользовавшись нынешней терминологией, я бы сказал: они учредили орден Великого Огнедарителя, или Микенский орден Великого Бога-Огнедарителя, и попросили Прометея любезно выковать соответствующие побрякушки первой, второй, пятой и так далее степени. Разумеется, из единственно подходящего для этой цели материала. Все это представляется весьма вероятным: ведь только так они могли, не нанося обиды, выманить драгоценный металл у скомпрометировавшего себя бога, - действуя уже не через жен своих, что все же чревато неприятностями, а прямо, но с тем, однако, чтобы драгоценность так или иначе осталась в семье.
Очень вероятно, что именно в это время (а не сразу по прибытии в Микены) получил и Прометей собственными руками изготовленный перстень с обломком кавказской скалы - как орден Великого Огнедарителя третьей степени. (Первая степень, надо думать, полагалась мужам, облеченным верховной государственной властью, да и на вторую могли рассчитывать только активные зевсисты, находившиеся на самых ответственных постах.)
Тех, кто желает в моих гипотезах видеть лишь игру фантазии, прошу обратить внимание на следующее: даже если бы я решился безответственно фантазировать на столь серьезную тему, игре этой преградил бы путь, свел бы ее почти на нет ряд строго бесспорных закономерностей!
Ибо, повторяю еще и еще раз:
Освобожденного Прометея человечество забыло. И это не просто забывчивость!
Следовательно, освобожденный Прометей не совершил, по-видимому, ничего исключительного, хорошего или дурного, что как-то выделялось бы из обыденного. Ничего такого, чего не помнить нельзя.
Далее: освобожденный Прометей, помимо вещей обыденных, совершал, напротив, такие вещи - либо с ним происходили такие вещи, - которые человечество склонно предавать забвению, забывает охотно и с психологической точки зрения даже неизбежно.
Вот это оно и есть. То, о чем не только не помнят, но что хотят забыть - женщины, мужчины, все решительно, и чем скорее, тем лучше.
Поверьте, с присущей мне, в меня въевшейся строго научной педантичностью я неутомимо рассмотрел, одну за другой, все без исключения возможности, которые хоть как-то могли идти в расчет. И теперь со спокойной совестью говорю: пока кто-то еще, действуя в строго очерченных границах имеющихся фактов, существующих закономерностей и необходимостей, не выдвинет новые гипотезы, посрамляющие мою (в чем я весьма сомневаюсь), до тех пор мы должны принять за истину полученные мною результаты.
И напоследок еще немного мифо-гео-историко-архео-этно-социо-психо-филологии
В первой песне "Илиады", если не ошибаюсь, Нестор перечисляет давних своих друзей и боевых товарищей - и все они, как на подбор, первоклассные герои, выдающиеся мифологические фигуры. Уже в этой своей "выходной арии" Нестор показывает себя несравненным хвастуном. В списке его фигурируют, например, Тесей и Пиритой. Конечно, он мог с ними встречаться, мог при случае - чего не бывает! - пригласить их к себе, повести в окрестные леса поохотиться либо к заливу порыбачить. Но это не выходило за рамки заурядного шапочного знакомства, быть друзьями-соратниками они никак не могли; в цикле легенд о Тесее - Пиритое я не обнаружил даже намека, чтобы и Нестор участвовал в какой-нибудь их геройской - тогда-то еще, скорей, хулиганской - вылазке…
Получается что-то вроде того, как, скажем, в наши дни я знакомлюсь где-нибудь в доме отдыха, к примеру, с товарищем Кишем. В течение первых же нескольких минут, во всяком случае двух-трех часов, я узнаю, сколько и каких именно высокопоставленных персон числит он в своем родстве, с какими знаменитыми и выдающимися людьми дружит, с кем из них учился в школе… и, к слову, непременно будет сказано, что в теннис он играет обыкновенно с Самим. (Если же это "к слову сказанное" я не уясню себе сразу, то есть приму, не отвесив достаточно глубокого поклона, оно будет повторено с нажимом еще несколько раз.) А дальше случай столкнет меня с Самим, допустим, в самолете, и Сам от нечего делать вздумает со мной побеседовать. Поскольку же время тянется медленно, то среди всего прочего упомянет он и о том - мимоходом, конечно, в связи с проблемами общественного здравоохранения, - что, как ни много у него дел, он, хоть трава не расти, еженедельно дважды по два часа занимается теннисом. На что я с видом посвященного: "Да-да, знаю. С товарищем Кишем". Он же: "С товарищем Кишем?.." И этот характерный, словно ускользающий взгляд, и потом как будто фальцетом: "А-а…" Из чего я тотчас понимаю, что товарищ Киш однажды действительно играл, по обыкновению , с Самим, когда у того почему-то не случилось другого партнера. Правильно?
Вот и с Нестером понимать следует так: Нестор упивается рассказами о дружбе с Тесеем и Пиритоем, они же не поминают его ни единым словом. Любит Нестор прихвастнуть своей причастностью к "хорошему обществу"! (Кстати, эту его слабость отмечают многие античные авторы и даже указывают, что, скорее всего, и кичится-то он не по праву, ибо свидетелей нет: он пережил всех.)
А теперь заметим себе хорошенько: Геракла Нестор не упоминает!
Геракла, который во время Троянской войны был уже богом.