Красные, словно раскаленные, лаконосы были выше ростом, чем Кези; японские подсолнечники разрослись в небольшие джунгли. Кези села на самшитовый барьер. Если надавить на него посильней, получалась чудесная скамеечка. Но в нем было столько пыли! Кези наклонилась, чтобы получше рассмотреть, и, чихнув, потерла нос.
А потом она оказалась наверху поросшей зеленой травой горки, с которой можно было спуститься во фруктовый сад… Секунду она стояла, глядя вниз; потом легла на спину, взвизгнула и кубарем скатилась прямо в густую, усеянную цветами, траву фруктового сада. Полежав немного в ожидании, чтобы сад перестал вертеться у нее перед глазами, Кези решила сходить домой и попросить у служанки пустой коробок от спичек. Ей хотелось сделать сюрприз бабушке… Сначала она положит внутрь листок, а на него большую фиалку; потом положит очень маленькую белую гвоздичку, может быть, даже две гвоздички, по одной с каждой стороны фиалки, а потом насыплет лаванды, но так, чтобы не закрыть цветы.
Она часто делала бабушке такие сюрпризы, и всегда получалось очень удачно.
- Тебе нужны спички, бабушка?
- Да, деточка. Я как раз их ищу.
Бабушка медленно открывает коробок и видит выложенный внутри узор.
- Боже мой, дитя! Как ты меня удивила!
"Здесь можно каждый день делать сюрпризы", - подумала Кези; ее ботинки скользили, когда она карабкалась на травянистый холмик.
Но на пути к дому она подошла к тому островку, который лежал посреди дороги, разделяя ее на два рукава, сходившихся перед самым домом. Островок - высокая заросшая травой насыпь - был увенчан одним-единственным огромным растением с плотными серовато-зелеными колючими листьями. Из самой середины подымался высокий толстый стебель. Некоторые листья этого растения были так стары, что уже не тянулись, изгибаясь, кверху: они вяло висели, рассеченные, сломанные: несколько листьев, плоских и увядших, лежали на земле.
Что это за растение? Никогда прежде Кези не видела ничего похожего, она стояла и смотрела. Потом она увидела, что по тропинке идет мама.
- Мама, что это такое? - спросила Кези.
Линда взглянула на мощное, раскинувшееся растение с изогнутыми листьями и мясистым стеблем. Высоко поднявшись над ними, словно покоясь в воздухе и в то же время крепко держась за породившую его землю, оно, казалось, впилось в нее не корнями, а когтями. Скрученные листья словно что-то прятали; темный стебель взмывал в воздух, будто ветрам не дано согнуть его.
- Это алоэ, Кези, - сказала ей мать.
- А цветы у него бывают?
- Да, Кези, - и Линда улыбнулась, полузакрыв глаза. - Раз в сто лет.
7
По дороге из конторы домой Стенли Бернел остановил двуколку у Бодега, вылез и купил большую банку устриц. Рядом, в китайской лавке, он купил превосходный ананас - в самом соку, а потом увидел корзину свежих черных вишен и сказал Джону, чтобы тот отвесил ему фунт. Устрицы и ананас Стенли уложил в ящик под передним сидением, а вишни всю дорогу держал в руках.
Пэт, работник, соскочил с сидения и еще раз поправил коричневую полость.
- Поднимите ноги, мистер Бернел, я подверну концы, - сказал он.
- Хорошо! Хорошо! Первый класс, - повторял Стенли. - Ну, теперь едем прямо домой.
Пэт тронул серую кобылу, и коляска помчалась вперед.
"Право, мой работник - первоклассный парень", - размышлял Стенли. Стенли нравился его вид - аккуратная коричневая куртка и коричневый котелок. Ему нравилось, как Пэт поправлял на нем полость, и нравились его глаза. В этом парне не было и тени подобострастия, а уж этой черты Стенли терпеть не мог в людях. И Пэту, как видно, была по душе его работа - он выглядел счастливым и довольным.
Серая кобыла шла хорошо. Бернелу не терпелось скорее выбраться из города. Ему хотелось домой. Великолепно жить за городом - кончил работу и прочь из этой городской духотищи; едешь и дышишь свежим теплым воздухом, зная, что в конце пути тебя ждет собственный дом с садом, и лугом, и тремя первосортными коровами, и птичьим двором, где полно уток и другой домашней птицы. Великолепно!
И когда город наконец остался позади и они покатили по пустынной дороге, у Стенли от удовольствия сильнее забилось сердце. Он сунул руку в кулек и принялся за вишни, кладя в рот по три-четыре ягоды сразу и выплевывая косточки прямо на дорогу. Вишни были вкусные, такие сочные и прохладные, не побитые, без единого пятнышка.
Вот хотя бы эти две: с одного бока черные, а с другого белые. Превосходны! Чудесная пара маленьких сиамских близнецов. И он продел их в петлицу… Ей-богу, почему бы не угостить этого парня, Пэта, вишнями? Нет, пожалуй, лучше не стоит. Лучше подождать - пусть послужит еще немного.
Стенли начал строить планы, как он будет проводить субботние вечера и воскресенья. По субботам он не будет закусывать в клубе. Нет, он постарается удрать из конторы как можно раньше и, вернувшись домой, съест пару кусков холодного мяса и немного салату. И еще он прихватит с собой нескольких приятелей - вечером можно поиграть в теннис. Не слишком много - не больше трех. Берил тоже хорошо играет… Он вытянул правую руку, медленно согнул в локте, проверяя мускулы… Выкупаться, обтереться хорошенько, выкурить сигару после обеда на веранде…
В воскресенье утром они будут ходить в церковь - дети и все прочие. Тут он вспомнил, что еще не договорился, чтобы в церкви ему отвели скамью по возможности на солнечной стороне и поближе к алтарю, чтобы не дуло от двери. И он представил себе, как он исключительно хорошо читает нараспев слова молитвы: "Поправ смертью смерть, ты отверз всем уверовавшим врата царства небесного". И он уже видел аккуратную медную табличку, прибитую сбоку к церковной скамье: "М-р Стенли Бернел с семейством"… Остальную часть дня он проведет с Линдой… Вот они гуляют по саду: она держит его под руку, и он подробно рассказывает ей обо всем, что он собирается сделать на следующей неделе в конторе. Он слышит, как она говорит ему: "Мне кажется, это все очень умно, милый…" Эти беседы с Линдой о делах удивительно помогали ему, хотя, разговаривая, они часто говорили совсем не о том. Черт побери! Опять они плетутся! Пэт придерживает лошадь. Ну и мучение! У него даже засосало под ложечкой.
Приближаясь к дому, Бернел всякий раз испытывал панический страх. Еще не въехав в ворота, он уже кричал первому, кто попадался ему на глаза: "Дома все в порядке?" Но все равно не мог успокоиться, пока не слышал голос Линды: "Стенли! Вернулся?" Черт знает, как долго приходится добираться до дому - в их жизни за городом это единственный серьезный недостаток. Но теперь уже близко. Они поднялись на последнюю горку; дальше до самого дома пойдет пологий спуск, не больше полумили длиной.
Пэт слегка тронул лошадь кнутом и ласково приказал: "А ну, давай. А ну, давай".
До захода солнца оставались считанные минуты. Все кругом замерло, омытое ярким металлическим светом. С полей, раскинувшихся по обе им сторонам дороги, доносился аромат сочной травы, пахнувшей парным молоком. Железные ворота были открыты. Двуколка промчалась через них, вверх по дороге, вокруг островка и остановилась перед верандой, как раз посредине.
- Ну как, подходящая лошадка, сэр? - спросил Пэт, слезая с сидения и добродушно улыбаясь хозяину.
- Вполне. Очень хорошо, Пэт, - отозвался Стенли.
Из стеклянной двери вышла Линда. "Стенли! Вернулся?" - зазвенело в сумеречной тишине.
При звуке ее голоса у него так сильно забилось сердце, что он с трудом подавил в себе желание тут же взбежать вверх по ступенькам и обнять ее.
- Да, вернулся. Все в порядке?
Пэт развернул двуколку по направлению к боковым воротам, выходившим на задний двор.
- Минуточку, - задержал его Бернел. - Подайте мне вон те два пакета. - И он таким тоном сказал Линде: "Я привез с собой банку устриц и ананас", - словно дарил ей все земные плоды.
Они вошли в холл. В одной руке Линда несла устрицы, в другой - ананас. Бернел закрыл стеклянную дверь, сбросил шляпу, обнял жену, прижал к себе и поцеловал в темя, потом в уши, в губы, в глаза.
- Ох, милый! - сказала она. - Подожди же минуточку! Дай мне хоть положить эти дурацкие пакеты. - И она поставила банку с устрицами и ананас на маленький резной стул. - Что у тебя в петлице - вишни? - Она вытащила их и повесила ему на ухо.
- Не надо, голубка. Это тебе.
Тогда она сняла их.
- Ты не обидишься, если я оставлю их на после? До обеда они испортят мне аппетит. Пойдем к детям. Они как раз пьют чай.
В детской на столе стояла зажженная лампа. Миссис Ферфилд резала хлеб и мазала куски маслом. Три девочки, повязанные салфетками, на которых были вышиты их имена, сидели за столом. Когда вошел отец, они вытерли губы в ожидании поцелуя. Окна были открыты; на камине стоял кувшин с полевыми цветами, и лампа отбрасывала на потолок большой мягкий круг света.
- Вы, кажется, очень уютно здесь устроились, мама, - сказал Бернел, щурясь от яркого света. Три девочки сидели по трем сторонам стола, четвертая была не занята.
"Вот тут будет сидеть мой сын", - подумал Стенли. Он крепко обнял Линду за плечи. Ей-богу, ну не глупо ли чувствовать себя таким счастливым!
- Да, Стенли. Нам очень уютно, - сказала миссис Ферфилд, нарезая хлеб для Кези узкими ломтиками.
- Вам здесь больше нравится, чем в городе, а, дети? - спросил Бернел.
- О, да, - сказали девочки, а Изабел, подумав, добавила: - Спасибо тебе большое, дорогой папочка.
- Пойдем наверх, - позвала Линда. - Я принесу тебе домашние туфли.
Лестница была слишком узкой, чтобы идти по ней под руку. В спальне было совсем темно. Стенли слышал, как кольцо Линды постукивало о мраморную полку камина: она ощупью искала спички.
- У меня есть спички, дорогая. Сейчас зажгу свечи. - Но он не зажег, а подошел к ней сзади, снова обнял и прижал к плечу ее голову.
- Я так необыкновенно счастлив, - сказал он.
- Правда? - Линда повернулась к нему и, положив ему на грудь руки, заглянула в глаза.
- Право, не знаю, что на меня нашло, - проговорил он, словно извиняясь.
На дворе теперь стало уже совсем темно, выпала обильная роса. Когда Линда закрывала окно, холодные капли омочили ей кончики пальцев. Где-то далеко лаяла собака.
- Знаешь, мне кажется, что сегодня будет луна, - сказала Линда.
Когда она сказала это, когда холодная влажная роса коснулась ее пальцев, ей вдруг показалось, что луна уже взошла, а она, застигнутая врасплох, стоит в потоках холодного лунного света. Линда вздрогнула, отошла от окна и села на диван рядом со Стенли.
У мерцающего огня камина в столовой на мягком пуфе сидела Берил и играла на гитаре. Она приняла ванну и переоделась. Теперь на ней было платье из белого муслина в черный горошек, и к волосам была приколота черная шелковая роза.
В доме все стихло, все спит, друг.
Видишь, мы здесь одни.
Руку мне дай смелей, друг,
Крепче меня обними.
Она играла и пела для себя одной и, пока играла и пела, не переставала любоваться собой. Отблески пламени падали на башмаки, на красноватую деку гитары, на белые пальцы Берил…
"Если бы, стоя за окном, я увидела себя, я, несомненно, влюбилась бы", - подумала она. И она заиграла аккомпанемент еще мягче и уже не пела, а только слушала.
"Первый раз, когда я тебя увидел, моя крошка, - а ты и не подозревала, что кто-то смотрит на тебя, - ты сидела на мягком пуфе, подогнув маленькие ножки, и играла на гитаре. Боже, я никогда не забуду…" - Берил откинула голову и запела снова:
Даже луна устала…
Но тут раздался громкий стук в дверь, и в комнату просунулось багрово-красное лицо служанки.
- Пожалуйста, мисс Берил, мне нужно накрыть на стол.
- Пожалуйста, Элис, - сказала Берил ледяным тоном. Она поставила гитару в угол. Элис внесла большой черный железный поднос.
- Ох, и пришлось же мне сегодня повозиться с духовкой! - сообщила она. - Не печет, да и только.
- Вот как! - сказала Берил.
Нет, эта дурацкая девчонка совершенно невыносима. Берил влетела в темную гостиную и зашагала из угла в угол. Она никак не могла успокоиться, никак… Над камином висело зеркало. Она обеими руками оперлась о каминную доску и взглянула на отразившуюся в нем бледную тень. Какая она красивая, и нет никого, кто бы посмотрел на нее, никого…
"Почему ты должна так страдать? - казалось, говорило лицо в зеркале. - Ты не создана для страданий… Улыбнись!"
Берил улыбнулась, и ее улыбка действительно была так прелестна, что она снова улыбнулась, но на этот раз уже просто потому, что не могла не улыбнуться.
8
- С добрым утром, миссис Джонс.
- С добрым утром, миссис Смит. Я так рада вас видеть. Вы и ваших деток привели с собой?
- Да. Я привела обоих своих близнецов. Знаете, с тех пор, как мы виделись с вами в последний раз, у меня прибавился еще один ребеночек, но малютка появилась так внезапно, что я еще ничего не успела ей сшить. Поэтому я оставила ее дома… Как здоровье вашего мужа?
- Благодарю вас, он здоров. Правда, у него был ужасный насморк, но королева Виктория - она, знаете ли, приходится мне бабушкой, - прислала ему ящик ананасов, и насморк от них сразу прошел. Это ваша новая служанка?
- Да, ее зовут Гвен. Она у меня всего два дня. Гвен, это моя подруга, миссис Смит.
- С добрым утром, миссис Смит. Обед будет готов минут через десять.
- Мне кажется, ты не должна знакомить меня со служанкой. Я первая должна с ней заговорить.
- Ну, она не служанка, она компаньонка, а компаньонок можно знакомить. Это я точно знаю, потому что у миссис Сэмюэль Джозефе есть компаньонка.
- Ах, право, не стоит придавать этому значения, - небрежно сказала служанка, усердно сбивая колышком от сломанной платяной вешалки гоголь-моголь с какао. На бетонной ступеньке отлично варился обед. Гвен расстелила скатерть на розовой садовой скамейке. Она поставила перед каждым прибор: два листка герани тарелки, сосновую иглу - вилку и прутик - нож. На листе лавра лежали три цветка маргаритки - крутые яйца, несколько лепестков фуксии - ломтики холодной говядины, и очаровательные маленькие тефтели, приготовленные из земли, воды и семян одуванчика; гоголь-моголь с какао Гвен решила подать к столу в ракушках, в которых сбивала его.
- Не устраивайте себе лишних хлопот из-за моих детей, - любезно сказала миссис Смит. - Если вы возьмете эту бутылку и нальете в нее воды из-под крана - то есть, я хочу сказать, молока…
- Хорошо, - сказала Гвен и шепотом спросила миссис Джонс: - Можно я пойду к Элис и попрошу немножко настоящего молока?
Но тут их позвали домой, и все собравшееся к завтраку общество разбежалось, покинув свой очаровательный стол, бросив тефтели и вареные яйца на съедение муравьям и старой улитке, которая, высунув дрожащие рожки из-под перекладины садовой скамейки, принялась закусывать тарелочкой из герани.
- Бегите на веранду, дети. Пип и Регз приехали.
Мальчики Траут были теми самыми двоюродными братьями, о которых Кези рассказывала возчику. Трауты жили в миле от Бернелов, в доме, называвшемся "Коттеджем под баобабом". Пип был не по возрасту высок ростом, волосы у него были черные, прямые, а лицо очень белое. Регз, напротив, был очень маленький и такой худой, что, когда его раздевали, лопатки торчали у него, словно два крылышка. У них жил голубоглазый пес с длинным, загнутым кверху хвостом, помесь чего-то с чем-то. Его звали Снукер, и он повсюду ходил за ними следом. Мальчики целыми днями чесали его гребешком и щеткой и заставляли глотать разные ужасные смеси, которые Пип составлял сам и хранил тайно от всех в сломанной банке, закрытой крышкой от старого чайника. В тайну этой смеси не был посвящен до конца даже верный маленький Регз… Взять немного карболового зубного порошка, и щепотку мелко растолченной серы, и, пожалуй, чуть-чуть крахмала, чтобы шерстка у Снукера была пожестче… Но это было еще не все. В глубине души Регз считал, что туда входит порох… Пип никогда не разрешал ему принимать участие в составлении смеси, потому что это было очень опасно.
- Если тебе в глаз попадет хотя бы крупиночка, ты на всю жизнь останешься слепым, - говорил Пип, растирая смесь железной ложкой. - И не исключена возможность - заметь, возможность, что произойдет взрыв, стоит только ударить чуть сильнее…
Двух ложек такого состава на бидон с керосином было бы достаточно, чтобы убить целые полчища мух. Но Снукер все свободное время только сопел и кусался, и от него шел отвратительный запах.
- Это потому, что он настоящий бойцовый пес, - объяснил Пип. - Бойцовые псы всегда пахнут.
В городе маленькие Трауты часто оставались у Бернелов на целый день, а теперь, когда Бернелы жили в этом красивом доме с прекрасным садом, они были настроены особенно дружелюбно. Кроме того, оба мальчика любили играть с девочками: Пип, потому что их ничего не стоило провести и Лотти легко пугалась, а Регз по причине весьма постыдного свойства. Дело в том, что Регз обожал кукол. Как он смотрел на куклу, когда она лежала с закрытыми глазами! Он говорил шепотом и робко улыбался. А какое это было наслаждение, когда ему разрешали подержать куклу!
- Обхвати же ее. Не держи руки, как палки. Ты ее уронишь, - сердито наставляла его Изабел.
И вот они стояли на веранде, удерживая Снукера, который хотел войти в дом, а ему это не разрешалось, потому что тетя Линда терпеть не могла порядочных собак.
- Мы приехали с мамой в омнибусе, - сообщили они, - и пробудем у вас весь день. Мы привезли с собой большущий имбирный пряник для тети Линды. Его испекла наша Минни, он весь в орехах.
- Миндаль чистил я, - сказал Пип. - Нужно опустить руку в кастрюлю с кипятком и выгрести его оттуда, а потом щелкнуть вот так, и ядра сами повыскакивают из скорлупок; некоторые летят до самого потолка. Правда, Регз?
Регз утвердительно кивнул головой.
- Когда у нас пекут пироги, - продолжал Пип, - мы с Регзом всегда сидим на кухне. Мне дают чашку, а ему ложку и бисквит… Его делают из одной пены…
Он сбежал на лужайку по ступенькам веранды, нагнулся, уперся ладонями о землю, оттолкнулся и чуть было не встал на голову.
- Лужайка неровная, - сказал он. - Чтоб встать на голову, место должно быть ровное. Дома я на голове обхожу вокруг баобаба. Правда, Регз?
- Почти, - сказал Регз не очень уверенно.
- А ты встань на голову на веранде. Здесь совсем ровно, - посоветовала Кези.
- Ишь ты, умница. Это можно делать только на мягком. Потому что если дать толчок чуть посильнее и перевернуться, то в шее что-то щелкнет, и она сломается. Мне папа сказал.
- Ну, давайте поиграем во что-нибудь, - предложила Кези.
- Очень хорошо, - быстро согласилась Изабел. - Мы будем играть в больницу. Я буду милосердной сестрой, Пип может быть доктором, а ты, Лотти и Регз - больными.
Лотти не захотела так играть: прошлый раз Пип что-то засунул ей в горло, и ей было ужасно больно.
- Пф! - презрительно усмехнулся Пип. - Чуть побрызгал соком из мандариновой корочки…
- Ладно, давайте играть в дочки-матери, - сказала Изабел. - Пип будет папой, а вы нашими дорогими детками.
- Терпеть не могу играть в дочки-матери, - заявила Кези. - Ты всегда сначала заставляешь нас идти в церковь парами, потом ведешь обратно домой и укладываешь спать.
Вдруг Пип вытащил из кармана грязный носовой платок.