(Нежная музыка. Мышка поднимается, несколько минут ходит по сцене, потом возвращается в свое кресло и наливает ему такой горячий чай, что слезы выступают на глазах у ее друга, едва он пригубливает его, но он выпивает его весь, до горького осадка на дне чашки…)
Мышка долго молчала, так что у меня было время пофантазировать. Она заглянула в заварной чайник, налила в него горячей воды, помешала ложкой.
- Да, случилось. Но, боюсь, вы мне не поможете. Спасибо. - Она слабо улыбнулась. - Извините, пожалуйста. Наверное, это ужасно.
Ужасно, конечно! Почему я не сказал ей, что уж много-много месяцев не переживал ничего подобного?
- Вы страдаете, - прочувствованно произнес я, как будто именно это было для меня особенно невыносимо.
Она не стала отрицать. Кивнула головой и прикусила нижнюю губу, но я заметил, что у нее дрожит подбородок.
- Я действительно ничего не могу сделать? - спросил я еще более прочувствованно.
Она покачала головой, оттолкнула столик и вскочила на ноги.
- Это скоро пройдет, - прошептала она и, не глядя на меня, стала возле туалетного столика. - Все уладится. Так больше нельзя.
- Ну, конечно, - поддакнул я, думая о том, не покажусь ли я ей чересчур бессердечным, если закурю сигарету. Мне вдруг ужасно захотелось курить.
Наверное, в зеркале она увидела, что я сунул руку в карман, вытащил сигаретницу и тотчас затолкал ее обратно, поэтому сказала:
- Спички там… где подсвечник. Я видела.
По ее голосу я понял, что она плачет.
- Благодарю вас. Все в порядке. Я нашел спички. - Закурив сигарету, я принялся ходить по комнате.
Такая тишина бывает лишь часа в два ночи. Мне даже показалось, что я слышу потрескивание досок, словно бы не в отеле, а в деревянном доме. Я докурил сигарету и загасил окурок в блюдце еще до того, как Мышка повернулась и подошла к столу.
- Вам не кажется, что он там слишком долго?
- Наверное, вы очень устали и хотите лечь, - как можно мягче сказал я. (И мысленно прибавил: "Пожалуйста, не обращайте на меня внимания".)
- Но ведь его долго нет, - упрямо повторяла она.
Я пожал плечами.
- Пожалуй.
Она устремила на меня странный взгляд и так застыла, к чему-то прислушиваясь.
- Его нет целую вечность, - сказала она. И вот она уже около двери, открывает ее, пересекает коридор и скрывается в его комнате.
Я ждал. Прислушивался. Боялся упустить хоть слово. Стараясь не шуметь, подошел к двери. Комната Дика тоже открыта. Ни звука.
Поверьте, у меня вдруг мелькнула безумная мысль, что они целуются там, в тишине, долгим умиротворяющим поцелуем, которому одному дано не только уложить печаль в постель, но и понянчиться с ней, заботливо подоткнуть одеяло, посидеть рядышком, пока она не заснет спокойным сном. Ах, как хорошо.
Всё. Тут я услышал шаги и на цыпочках вернулся на свое место.
Это была Мышка. Она шла обратно, ощупью отыскивая дорогу, чтобы дать мне письмо. А где же конверт? Будто боясь, что еще не просохли чернила, она держала лист бумаги за самый краешек.
Голова у нее была опущена… лицо спрятано в меховой воротник, так что я ничего не заметил, пока… бумажка не выпала из ее руки и она сама не рухнула на пол возле кровати… прижалась к ней щекой, разметала руки, будто не осталось у нее больше ничего, чем она могла бы защищаться, оттого отдавала она себя на волю течения, и оно уносило ее вдаль, туда, где не было видно дна.
Мгновенная картина возникла у меня в голове. Дик застрелился. За ней последовали другие: я бросаюсь к нему, его тело, голова не повреждены, только над виском маленькая синяя дырочка, поднимаю на ноги весь отель, организую похороны: закрытый кеб, новая визитка…
Я нагнулся, поднял письмо и, поверите ли, парижское comme il faut оказалось столь сильным, что я не мог приняться за чтение, не извинившись.
"Мышка, моя маленькая Мышка!
Ничего не выйдет. Это невозможно. Я не представляю себе. Нет, я люблю тебя. Я тебя очень люблю, Мышка, но я не могу обидеть ее. Всю жизнь ее только и делали, что обижали. Я просто не в силах нанести ей последний удар. Пойми, она только кажется сильнее нас обоих, на самом деле она совсем слабая и очень гордая. Это убьет ее… убьет ее, Мышка. О господи, я не могу убить мою мать! Даже ради тебя. Ради нас. Ты понимаешь?.. понимаешь?
Пока мы строили планы, все казалось возможным, но поезд тронулся, и я понял, что все кончено. Я почувствовал, она не отпускает меня… зовет обратно. И сейчас я слышу ее голос. Она осталась совсем одна и еще ничего не знает. Надо быть исчадием ада, чтобы решиться сказать ей, и я не могу. Мышка, пусть она ничего не узнает. Мышка, неужели, неужели в глубине души ты не согласна со мной? Не могу, все так ужасно, я даже не знаю, хочу ли ехать обратно. Сам хочу? Или это мама зовет меня? Не знаю. Мысли путаются. Мышка… Мышка, что будет с тобой? Боюсь думать. И не смею. Потому что не выдержу. Я должен выдержать. Мне осталось… проститься с тобой и уехать. Я бы не смог уехать, не простившись. Ты бы испугалась. Тебе не надо пугаться. Не будешь?.. нет? Я не могу… Всё. Не пиши мне. У меня не хватит мужества ответить тебе, а твой тонкий почерк…
Прости меня. Не люби меня. Нет, люби. Люби меня.
Дик".
Что вы об этом думаете? Своеобразное послание, не правда ли? Мне стало легче оттого, что он не застрелился, а потом я почувствовал бурную радость - мы стали равны… более чем равны с моим "очень, очень любопытным" англичанином…
Глаза у Мышки были закрыты, лицо спокойное, но она плакала, и слезы жемчужинами скатывались по ее щекам, только веки слегка подрагивали.
Почувствовав мой взгляд, она открыла глаза и увидела письмо.
- Вы уже прочитали?
Я бы поверил ее спокойствию, если бы не голос. Наверное, так разговаривала бы крошечная морская раковина, выброшенная на берег соленой волной…
Принимая печальный вид, я кивнул и положил письмо на стол.
- Невероятно! Просто невероятно! - про шептал я.
Она встала, подошла к умывальнику, намочила в кувшине платок, провела им по глазам и сказала:
- Да нет же. Как раз вполне вероятно.
Все еще прижимая мокрый платочек к глазам, она подошла к креслу с кисточками по бокам и села в него.
- Я знала, - произнесла она холодным просоленным голосом. - Знала с самого начала, как только мы сели в поезд. Я чувствовала и все-таки на что-то надеялась… - Она опустила платок и улыбнулась, кажется, в последний раз. - Такая глупость. Бывает.
- Бывает.
Мы немного помолчали.
- Что вы собираетесь делать? Вернетесь домой? Найдете его?
Она выпрямилась в кресле и долго пристально смотрела на меня.
- Странная мысль! - ледяным тоном произнесла она. - Я не буду его искать. А вернуться… это исключено. Я не могу вернуться.
- Но…
- Нет, это невозможно. Все мои друзья уверены, что я замужем.
Я протянул к ней руку…
- Бедный мой дружочек.
Она отпрянула. (Испугалась фальши.)
Один вопрос никак не выходил у меня из головы, самый ненавистный из всех.
- Как у вас с деньгами?
- Двадцать фунтов… тут. - Она положила руку на грудь. Я поклонился, это было гораздо больше, чем я ожидал.
- У вас уже есть какие-нибудь планы?
Знаю, знаю. Более дурацкого, более идиотского вопроса нельзя было придумать. Кроткая, доверчивая, она разрешала мне, по крайней мере мысленно, обнимать ее крошечное трепещущее тело, гладить шерстку на голове… и вот я сам оттолкнул ее. Если бы я мог ударить себя!
Она встала.
- У меня нет никаких планов. Однако уже поздно. Вам пора идти. Пожалуйста.
Как мне вернуть ее? Я хотел, чтобы она вернулась, и, клянусь, мне было уже не до игры.
- Пожалуйста, поверьте, я вам друг! - воскликнул я. - Позвольте мне прийти к вам завтра пораньше. Позвольте мне помочь вам… немножко. Я в полном вашем распоряжении.
Победа! Она вылезла из норки… еще робкая… но вылезла уже.
- Спасибо, вы очень добры. Спасибо. При ходите завтра. Я буду вам рада. Мне здесь трудно, потому что… - Я опять пожимал ее мальчишескую руку. - Je ne parle pas français.
Лишь пройдя половину бульвара, я все понял… осознал в полной мере.
Они страдали… по-настоящему страдали. На моих глазах два человека страдали так, как никогда никто при мне…
Вы конечно, знаете, что будет дальше. Знаете, о чем я собираюсь написать. Что ж, иначе это был бы не я.
С того раза в отеле меня не видели.
За мной все еще числится солидный долг, но стоит ли говорить об этом, о деньгах, если я больше никогда не видел Мышку.
Я хотел пойти к ней. Собирался… доходил до двери… писал и рвал письма… все было. Но я так и не решился на последний шаг.
Даже теперь мне не совсем понятно, почему. Хотя могу предположить, что меня удержала боязнь… боязнь показаться ей хуже, чем тогда. Это, наверное, главное. А вы, небось, думали, что я сгорал от любопытства и сунулся к ней, говоря грубо, своим собачьим носом…
Je ne parle pas français. В моей памяти это осталось ее лебединой песней.
Из-за Мышки я нарушаю главное правило моей жизни. Да вы и сами заметили. Но я все равно вспоминаю, вспоминаю.
…Вечером в каком-нибудь мрачном кафе механическое пианино начинает наигрывать "Мышкину" мелодию (а сколько таких мелодий!), и мое воображение…
На берегу моря, где-нибудь очень далеко отсюда, маленький домик, возле него девушка в одеянии американских индианок, она машет рукой красивому босоногому юноше, и он бежит к ней.
- Что это у тебя?
- Рыба.
Я улыбаюсь и отдаю ей рыбу.
…Та же девушка и тот же юноша, но в других костюмах. Она сидит у открытого окна.
- Мышка, эта земляника тебе. Я и не притронусь к ней.
…Вечер. Дождь. Над ними зонтик, они идут домой. Возле двери останавливаются и прижимаются друг к другу мокрыми щеками.
Еще, еще… пока к моему столику не подойдет какой-нибудь грязный волокита, не сядет напротив, не начнет гримасничать и сквернословить. Пока я не услышу собственный голос: "У меня есть для вас маленькая девочка, совсем маленькая… крошечная. - Я целую кончики пальцев и прикладываю их к груди. - Честное слово джентльмена и писателя". Я ведь молодой серьезный писатель, изучающий современную английскую литературу.
Пора идти. Пора. Снимаю с гвоздя пальто и шляпу. Мадам уже привыкла ко мне. Улыбается.
- Вы еще не обедали?
- Еще нет, мадам.
Юная гувернантка
перевод Л. Володарской
Ах, боже мой, это ужасно, что она едет ночью. Лучше днем, конечно, днем гораздо лучше. Но дама в бюро по найму гувернанток и слушать ничего не хотела.
- Вечерний рейс удобнее. В поезде вы займете купе для дам и будете там в большей безопасности, чем в любом заграничном отеле. Постарайтесь не выходить из вагона, не гулять по поезду и не забывать про дверь туалета. В Мюнхене вы будете в восемь часов. До отеля "Грюнвальд", как сообщает фрау Арнольдт, не более минуты. Можете нанять носильщика. Фрау Арнольдт приедет в шесть часов вечера, так что в вашем распоряжении целый день. Советую вам отдохнуть и освежить в памяти немецкий язык. Если проголодаетесь, пойдите в ближайшую кондитерскую и возьмите кофе с булочкой. Вы уже бывали за границей? Нет?
- Нет.
- Что ж, я всегда говорю своим девочкам, что лучше поначалу не доверять людям, чем доверять без оглядки. Гораздо безопаснее, если вы будете подозревать случайных знакомых в дурных намерениях, в таких случаях приятнее ошибиться. Звучит довольно грубо, но ведь о нас заботиться некому, верно?
В дамском отделении оказалось очень мило. Доброжелательная горничная разменяла ей деньги и укрыла ноги. Она лежала на жесткой кушетке с розовым рисунком и благодушно наблюдала, как пассажирки пришпиливали к валикам шляпы, снимали ботинки и юбки, открывали несессеры, заворачивали волосы на загадочные шуршащие комочки и, прежде чем лечь спать, повязывали головы вуалями. Бух, бух, бух. Безостановочно крутился винт корабля. Горничная прикрыла лампу чем-то зеленым и, подтянув повыше юбку, села возле печки с длинным вязанием. Над ее головой, на полочке, стояла бутылка с узким горлышком, над которым свешивались переломившиеся цветы. "Мне очень нравится путешествовать", - подумала юная гувернантка и, разморенная теплом и легким покачиванием, улыбнулась.
Однако, когда пароход остановился и она вышла на палубу с корзиной в одной руке, пледом и зонтом - в другой, чужой, холодный ветер чуть не сдул шляпу с ее головы. Она посмотрела наверх, на мачты и перекладины, черные на фоне сверкающего неба, и вниз, на темную площадку, где стояли в ожидании чужие замерзшие люди. Она шла вместе с сонной толпой, из которой все, кроме нее, знали, куда им идти и что делать. Вдруг она испугалась. Совсем немножко… Ровно настолько, чтобы пожалеть… пожалеть, что теперь не день и рядом с нею нет ни одной из тех женщин, которые улыбались ей в зеркале, когда причесывались.
- Билеты, пожалуйста. Ваши билеты. Приготовьте ваши билеты.
Балансируя на каблуках, она одолела сходни, после чего к ней подошел мужчина и тронул ее за плечо.
- Вам куда, мисс?
Говорил он по-английски. Раз на нем такая фуражка, значит, он сторож или начальник станции. Не ожидая ответа, он выхватил у нее корзинку.
- Туда, - решительно крикнул он ей грубым голосом и стал протискиваться сквозь толпу.
- Но мне не надо носильщика. (Какой ужасный человек!) Мне не надо носильщика. Я сама.
Чтобы не отстать, ей пришлось бежать, но злость придала ей силы, и она догнала "негодяя" и попыталась вырвать у него из рук корзину. Он не обратил на это никакого внимания и свернул на длинную неосвещенную платформу, которая шла поперек путей. "Да он грабитель!"
Она окончательно перестала сомневаться в том, что он грабитель, когда ступила между блестящими рельсами и ощутила под ногами гаревый настил. На другой стороне - боже милостивый! - поезд с надписью "Мюнхен". Мужчина остановился возле большого освещенного вагона.
- Второй класс? - нагло спросил он.
- Да. Дамское купе.
Бедняжка задохнулась от бега. Открыв маленький кошелек, она искала мелочь, пока этот ужасный человек забрасывал ее корзину на верхнюю полку пустого купе, на окне которого значилось: "Dames Seules". Войдя в вагон, она протянула ему двадцать сантимов.
- Это что такое? - вновь заорал он, переводя взгляд на нее, даже обнюхивая деньги, будто никогда в жизни не только не держал в руках, но и не подозревал о существовании подобной монеты. - Вы мне должны франк! Понятно? Нет? Франк! Моя цена - франк!
Франк! Пусть не воображает, что она собирается дать ему франк за все, что он с ней проделал, только потому, что она еще совсем девчонка и едет одна. Ни за что! Ни за что! Она сжимала в руке кошелек и даже не глядела на него… Она разглядывала Сен-Мало и просто-напросто не слушала его.
- Ах, нет? Нет! Надо четыре монеты. Вы ошиблись. А эту забирайте обратно. Я желаю получить свой франк.
Он спрыгнул на ступеньку ниже и бросил монету ей обратно. Дрожа от ужаса, сжавшись в комочек, она все же протянула ледяные пальчики и подняла монету… спрятала ее в кулачке.
- Больше вы не получите, - пролепетала она.
Минуту-другую она чувствовала на себе его острый взгляд, пока он, скривив в усмешке рот, осматривал ее с головы до ног.
- Оч-чень хорошо! Trrrès bien!
Передернув плечами, он исчез в темноте.
Фу, кажется, все. Какой ужас! Она встала, чтобы взглянуть на корзину, но заметила в зеркале себя, бледную, с круглыми от страха глазами.
- Теперь все позади, - развязав "дорожную вуаль" и расстегнув зеленую накидку, сказала она своему отражению, почему-то уверенная, что оно испугалось еще больше ее.
На платформе начали собираться люди. Они стояли маленькими группками, некоторые перекидывались словами, и все они были зелеными благодаря вокзальным фонарям. Маленький мальчик в красном с грохотом прокатил огромный стол на колесиках и теперь стоял, опираясь на него, он что-то насвистывал и обмахивал салфеткой свои ботинки. Женщина в черном фартуке из альпаки катила перед собой тачку с подушками. Она казалась сонной и рассеянной и катила словно не тачку, а коляску с младенцем, покачивая ее вверх-вниз, вверх-вниз. Откуда-то приплыли кольца белого дыма и повисли над крышей, как вылепленные из тумана виноградины.
"До чего странно! - подумала юная гувернантка. - И то, что сейчас полночь, и вообще… Она выглянула из своего уголка, осмелев и возгордившись тем, что не дала франк носильщику. - Я сама могу о себе позаботиться… Конечно, могу. Главное - это не…"
Неожиданно для нее из коридора донесся грохот шагов и громкие мужские голоса, прерываемые взрывами смеха. Они приближались. Юная гувернантка опять забилась в уголок. Четыре молодых человека в котелках шли мимо, буравя ее взглядами. Один из них игриво показал на надпись "Dames Seules" и все четверо сгрудились у двери, чтобы получше разглядеть малышку в углу. Господи, они заняли соседнее купе. Она слышала, как они топали, устраиваясь, потом все неожиданно стихло, и она увидала прямо перед собой высокого стройного юношу с узенькими черными усиками.
- Мадемуазель не желает присоединиться к нам? - спросил он по-французски. Она видела и других за его спиной, глазевших на нее. Она не встала, не произнесла ни слова, только выпрямилась. - Мадмуазель не желает оказать нам честь? - с откровенной насмешкой переспросил высокий. Кто-то из них прыснул, и все четверо громко рассмеялись. - Мадмуазель очень серьезна, - кланяясь и гримасничая, произнес молодой человек, после чего он снял шляпу. И она опять осталась одна.
- En voiture! En voiture!
Кто-то пробежал сначала в одну, потом в другую сторону.
"Хорошо бы сейчас был день или хотя бы еще одна женщина. Мне страшно".
Юная гувернантка выглянула в окно и вновь увидала своего носильщика, бегущего к поезду… того же самого человека, всего увешанного чемоданами. Но… Что он делает? А он в это время поддел большим пальцем наклейку "Dames Seules" и, сорвав ее, стал в сторонке и украдкой взглядывал на ее окно, пока какой-то старичок в клечатой пелерине карабкался на высокую ступеньку.
- Это купе для дам.
- О нет, мадмуазель, вы ошибаетесь. Уверяю вас; мерси, мсье.
- En voi-turre!
Пронзительный свисток. Носильщик с торжествующим видом спрыгнул с подножки, и поезд тронулся. Глаза ее наполнились слезами, сквозь которые она едва различала старика, разматывающего шарф и развязывающего егерскую шапочку. Какой он старый. Да ему не меньше девяноста. Усы совсем белые, глазки маленькие, голубые, за большими с золотыми дужками очками, морщинистые щечки… Забавный старичок… самым очаровательным образом поклонился девушке и спросил на скверном французском языке: