Ничего подобного. Меня просто немного затошнило. Полетав один раз на аэроплане, я не желал лезть в него опять, по крайней мере в тот момент.
Дик ушел из моей жизни, а спустя несколько месяцев, зимой, я получил от него другое письмо, в котором он сообщал, что собирается на некоторое время в Париж, и просил снять для него комнаты. Он едет с дамой.
Конечно, сниму. Вперед, маленький фокстерьер. Сказать по правде, приезд Дика и мне был кстати. Я обедал в отеле и много задолжал хозяйке, а два англичанина, снимающие комнаты на неопределенное время, - вполне приличный доход.
Наверное, уже осматривая комнаты и то и дело повторяя: "Замечательно", - я начал представлять себе спутницу Дика, но у меня ничего не получалось. Или она суровая, плоская спереди и сзади, или красивая, высокая, в платье цвета резеды с нежным запахом лаванды.
Видите ли, к тому времени, следуя своему правилу никогда не оглядываться на прошлое, я почти забыл о Дике. Даже его песенку о несчастном человеке я уже не мог воспроизвести, не перевирая мотива.
Поначалу я решил не ездить на вокзал. Но потом передумал и стал одеваться, надо сказать, с особенной тщательностью. На этот раз отношения с Диком должны быть совсем другими. Никаких откровений и никаких слез на ресницах. Благодарю покорно!
"С тех пор, как ты уехал из Парижа, - мысленно произносил я, повязывая черный с серебряными крапинками галстук перед (неоплаченным) зеркалом над камином, - мои дела складываются весьма удачно. Сейчас готовлю две книги, написал роман "Чужие двери", он скоро начнет выходить отдельными выпусками и принесет мне кучу денег. Да! У меня есть еще маленькая книжечка стихотворений, - воскликнул я, хватая платяную щетку и принимаясь за бархатный воротник на новом пальто цвета индиго, - совсем маленькая, "Забытые зонтики", - я засмеялся и помахал щеткой, - она станет величайшей сенсацией!"
"Не поверить невозможно", - подумал я, оглядев себя с головы до ног и натянув мягкие серые перчатки. Похоже, значит, так оно и есть.
Это подало мне мысль. Я взял записную книжку и, все еще стоя перед зеркалом, черкнул в ней фразу… другую… Быть похожим и не быть тем, на кого похож? Или быть им и не быть похожим? Разве быть похожим не значит быть тем, на кого похож? Или быть и не быть похожим? В любом случае, кто спорит?..
Тогда это показалось мне чрезвычайно проницательным и совершенно необычным. Однако, признаюсь, когда я, улыбаясь, брался за записную книжку, что-то язвительно шепнуло мне: "Ты - литератор? Да у тебя вид человека, записывающего ставки на скачках!" Но мне не хотелось прислушиваться. Выходя из квартиры, я постарался как можно тише и быстрее закрыть дверь, чтобы не вспугнуть консьержку, после чего с быстротой зайца - по понятной причине - ринулся вниз по лестнице.
Вот и старая паучиха. Слишком она проворна для меня. Подпустила к самой последней ниточке и вот тут-то набросилась: "Минуточку. Минуточку, мсье, - доверительно шепнула она. - Зайдите ко мне. Заходите". И еще поманила жирным половником. Я подошел к ее двери, но этого оказалось недостаточно. Порог - и без лишних разговоров дверь на запоре.
Для безденежных жильцов есть два способа, как вести себя с консьержкой. Первый: напустить на себя важный вид, сделать ее своим врагом, ругаться и не вступать с ней в переговоры; второй: поддерживать с ней хорошие отношения, умасливать ее, пока черная тряпка двумя узлами не свяжет ей челюсти, убеждать ее в своем доверии, особенно если надо уладить конфликт с газовщиком или отсрочить квартирную плату.
Я попробовал второй способ, хотя оба в равной мере омерзительны и не приводят к цели. Как бы то ни было, избранный способ всегда оказывается хуже и не дает желаемого результата.
На этот раз речь шла о квартирной плате… Консьержка изображала, как хозяйка угрожает выгнать меня на улицу… Потом, как она, консьержка, укрощает дикого зверя… Потом опять хозяйку, брызжущую слюной прямо в лицо консьержке. Консьержкой в ту минуту был я. Признаться, это было очень противно. Тем более, что на газовой плите булькала черная кастрюля, томя сердца и желудки обитателей дома.
- Ба! - вскричал я, уставясь на каминные часы, но, быстро сообразив, что они стоят, стукнул себя по лбу, словно они совсем ни при чем. - Мадам, в девять тридцать у меня важное свидание с редактором. По-видимому, завтра я буду в состоянии…
На улицу! На улицу! В метро! Втискиваюсь в переполненный вагон. Чем больше народу, тем лучше. Каждый человек - лишняя преграда между мной и консьержкой. Я торжествовал.
- Извините, мсье, - услыхал я женский голос и увидел высокое очаровательное существо с пышным бюстом, спрятанным под черным платьем и украшенным букетом фиалок. Поезд дергало, и фиалки лезли мне в глаза. - Извините, мсье!
Злобно улыбаясь, я глядел на нее снизу вверх.
- Больше всего на свете, мадам, я люблю цветы на балконе.
Тут я заметил, что моя красавица опирается на руку великана в шубе. Он побледнел как мел, и только его нос стал цвета зеленого сыра.
- Что вы сказали моей жене?
Меня спас вокзал Сен-Лазар. Однако согласитесь, что даже автору "Фальшивых монет", "Чужих дверей", "Забытых зонтиков" и еще двух незаконченных книг нелегко было сохранить торжествующий вид.
Бесчисленные поезда продымили мой мозг, бесчисленные Дики Хармоны пробежали мимо, пока наконец прибыл нужный поезд. Небольшая кучка ожидающих придвинулась к барьеру и разразилась такими бурными приветствиями, что в моем воображении возникло многоголовое чудовище, за спиной которого не Париж, а большая ловушка, специально поставленная для приехавших простачков.
И они шли в нее, их хватали, тащили в разные стороны, чтобы потом, очевидно, сожрать. Где же моя жертва?
Боже милостивый! Улыбка с моего лица исчезла не менее быстро, чем упала поднятая было для приветствия рука. Целое ужасное мгновение мне казалось, что по перрону идет женщина с фотографии в пальто и шляпе Дика - его мать. Силясь улыбнуться - видели бы вы это усилие, - он изогнул губы в точности, как на той фотографии, и сам стал похож на нее, измученный, страстный и гордый.
Что случилось? Почему он так изменился? Спросить его?
Все-таки я ждал Дика и, чтобы посмотреть, как он отзовется на это, пару раз сознательно вильнул хвостом.
- Здравствуй, Дик! Как живешь, старина? Все в порядке?
- В порядке. В порядке. - Он едва не задыхался. - Ты снял комнаты?
Черт возьми, уже давно! Я все понял. Луч света ударил в черную поверхность воды: мой моряк не утонул. Я чуть не перекувырнулся от удовольствия.
Он, несомненно, нервничает. Смущается. Старается сохранить знаменитую английскую серьезность. Ну и позабавлюсь же я! Право, мне захотелось его обнять.
- Я снял комнаты, - чуть не крикнул я. - А где же мадам?
- Она присматривает за багажом, - с трудом проговорил он. - Вон она идет.
Неужели эта девочка, что шагает рядом со старичком-носильщиком, словно он ее нянька и только что вытащил ее из коляски, чтобы загрузить вещи?
- Она не мадам, - прибавил Дик, как прежде медленно выговаривая слова.
Тут она увидала его и помахала крошечной муфтой. Потом бросила свою няньку, подбежала к нам и быстро-быстро залопотала по-английски, но Дик ответил ей по-французски:
- Хорошо, хорошо. Я улажу.
Однако прежде, чем заняться носильщиком, он сделал неопределенный жест в мою сторону и что-то буркнул. Мы были представлены друг другу. Она протянула руку по-мальчишески, как это свойственно англичанкам, и теперь стояла передо мной с задранным подбородком и неестественно выгнутой спиной… она изо всех сил старалась… она тоже… подавить нелепое волнение… пожав мне руку, сказала (уверен, что она не вполне сознавала происходящее):
- Je ne parle pas français.
- A я знаю, что говорите, - произнес я с такой нежностью и убежденностью в голосе, словно был зубным врачом, которому предстояло удалить ей первый молочный зубик.
- Конечно, говорит, - подтвердил Дик, оборачиваясь к нам. - Послушай, найми кеб или такси, что угодно! Не оставаться же на этом проклятом вокзале всю ночь! Ну?
Это было так грубо, что на мгновение я растерялся, и Дик, вероятно, заметил, потому что обнял меня за плечи, как бывало раньше, и сказал:
- Прости, старик. Мы ужасно устали. Будто несколько лет прошло. Да? - Это уже относилось к ней, но она не ответила, опустила голову и принялась гладить серый мех муфты. И гладила его всю дорогу.
"Неужели я ошибся? - думал я. - Или им просто невтерпеж? Как говорится, добраться бы до постели. Верно, намучились в поезде. Сидели рядышком, под одним пледом…" Так я размышлял, пока шофер укладывал вещи. Всё…
- Послушай, Дик, я еду на метро. Вот адрес отеля. Вас там ждут. Заходи ко мне, когда сможешь.
Честное слово, мне показалось, что он сейчас упадет в обморок, так он побледнел.
- Разве ты не едешь с нами? - воскликнул он. - Я думал, это само собой разумеется. Поедем. Ведь не бросишь же ты нас одних?
Я махнул рукой. Слишком сложно, слишком по-английски, на мой вкус.
- Хорошо, хорошо. С удовольствием. Я только думал, может быть…
- Едем! - приказал Дик маленькому фокстерьеру, после чего сделал широкий и неловкий разворот в ее сторону. - Садись, Мышка.
Мышка забралась в черную нору и весь путь до отеля гладила Мышку II.
В такси нас так трясло и швыряло, как будто жизнь решила сыграть нами в кости.
Я настоял на том, чтобы занять неудобное место, но к ним лицом, потому что никак не хотел упустить случая подсмотреть вспыхивавшие на несколько мгновений картинки, когда мы въезжали в белые круги света.
Дик забился в угол, поднял воротник пальто, засунул руки в карманы, широкополая шляпа затеняла его лицо и была словно неотделима от его тела, чем-то вроде крыла, под которым он прятался. При свете фонарей было видно, что она сидит неестественно прямо, а ее очаровательное личико больше похоже на рисунок, чем на живое лицо… каждая его черточка, делавшаяся более резкой в колеблющемся сумраке, была полна неизъяснимого смысла.
Мышка оказалась красавицей. Совершенством, но таким хрупким и утонченным, что всякий раз, когда я смотрел на нее, я будто видел ее впервые. Потрясение, испытанное мною, сравнимо разве лишь с восторгом, когда вместо чаинок на дне тончайшей фарфоровой чашки вдруг видишь невесть откуда взявшееся крошечное существо, полубабочку-полуженщину, и она зовет, машет руками, спрятанными в рукава.
Насколько я мог тогда разглядеть, у Мышки были темные волосы и синие или черные глаза. Но самое главное - это длинные ресницы и тоже темные перышки бровей.
Фасон ее длинного пальто вы можете найти в любом старом журнале, изображающем англичанок за границей. И не только муфта, но и опушка на рукавах, воротник, плотно облегающая головку шляпа были из серого меха.
"Мышка - так уж мышка", - решил я. Но до чего же это увлекательно… немыслимо увлекательно! Волны их возбуждения все ближе и ближе подбирались ко мне, пока я не бросился им навстречу, не погрузился в них, не отдался им целиком, так что в конце концов мне тоже стало трудно держать себя в руках.
Неожиданно меня потянуло выкинуть что-нибудь экстравагантное… клоунское. Запеть, замахать руками, закричать, тыча пальцем в окно: "Дамы и господа, перед вами одна из достопримечательностей, которыми славен notre Paris", выпрыгнуть на ходу из такси, вскарабкаться на крышу и влезть с другой стороны или высунуться из окна и в сломанный телескоп, да еще повернув его не тем концом, раньше всех углядеть долгожданный отель; к тому же из телескопа могла бы получиться на редкость оглушительная труба.
Проигрывая все это, я не только внимательно наблюдал за своими выкрутасами и даже незаметно аплодировал себе, не снимая перчаток, но и разговаривал с Мышкой.
- Вы первый раз в Париже?
- Да, никогда не была раньше.
- О, тогда вам будет на что посмотреть.
Я уже был готов слегка пробежаться по разным местам и музеям Парижа, как такси, дернувшись в последний раз, остановилось.
Знаете… это очень глупо… но, когда я открывал двери и шел следом за Диком и Мышкой к конторке, у меня появилось странное ощущение, что отель принадлежит мне.
В конторке на подоконнике стояла ваза с цветами, и я осмелел настолько, что поменял местами несколько цветков, потом сделал пару шагов в сторону и любовался своей работой, пока администраторша приветствовала вновь прибывших. А когда она повернулась ко мне, вручила ключи и сказала (garçon был занят багажом): "Мсье Дюкетт проводит вас", - мне ужасно захотелось легонько стукнуть Дика ключом по плечу и так, чтобы никто не слышал, шепнуть ему: "Слушай, старина, ты мой друг, и я хочу сделать тебе небольшую скидку…"
Мы долго поднимались по лестнице. Пролет, еще пролет. Мимо чьих-то поношенных ботинок (почему возле дверей никогда не увидишь красивой обуви?). Выше. Еще выше.
- Боюсь, немного высоковато, - с дурацким видом пробормотал я. - Но это потому…
Им было явно безразлично, почему, и я не стал продолжать. Они все принимали как должное, будто и не ждали ничего другого. Это было всего лишь частью того, что им предстояло в будущем… иначе я не мог объяснить себе их поведение.
- Наконец, добрались. - Я бегал по коридору, включал свет, объяснял.
- Это твоя комната, Дик. Другая - побольше, там есть альков и в нем маленькая гардеробная.
Мой "хозяйский" глаз отметил чистые полотенца и покрывала, даже красную вышивку на постельном белье. Мне нравились эти комнаты, с покатым потолком, выступами со всех сторон, - именно то, чего ждешь, если в первый раз едешь в Париж.
Дик швырнул шляпу на кровать.
- Вероятно, я должен помочь ему втащить ящики? - спросил он, ни к кому в отдельности не обращаясь.
- Должен, - ответила Мышка, - они ужасно тяжелые.
Она повернулась ко мне и в первый раз едва заметно улыбнулась:
- Понимаете, в них книги.
Удивительно странный взгляд он метнул в нее, прежде чем буквально со всех ног броситься к двери. Он не помог - просто сдернул ящик со спины гарсона, после чего, едва держась на ногах, вернулся в комнату, свалил его на пол и помчался за следующим.
- Это твой, Дик, - сказала Мышка.
- Ладно, если ты не возражаешь, он пока постоит тут, - проговорил Дик, с трудом глотая воздух (ящик, наверное, был совершенно неподъемным), и вытащил горсть монет. - Полагаю, ему нужно дать денег.
Гарсон был того же мнения.
- Мсье что-нибудь нужно?
- Нет! Нет! - нетерпеливо ответил Дик.
Но тут заявила о себе Мышка. Нарочито спокойно, даже не взглянув на Дика, она сказала по-французски, но с резким английским акцентом:
- Нужно. Я хочу чаю. Чай для троих.
Вдруг она подняла вверх муфточку так, будто пальцы ее были крепко сцеплены внутри, и этим движением она говорила бледному, обливающемуся потом гарсону, что у нее нет больше сил и спасти ее может только "… чай. Немедленно".
Вся сцена показалась мне поразительно точной, ее жест и крик именно такими, какими должны были быть у англичанки (хотя я и вообразить не мог ничего подобного), оказавшейся лицом к лицу с великим несчастьем, и я едва удержался, чтобы не вмешаться.
"Нет, нет! Довольно! Хватит! Остановимся на этом. На слове "чай". Ваш жадный наблюдатель сыт по горло и лопнет, если проглотит еще хоть слово".
Даже Дика проняло. Он был похож на человека, который долго спал и теперь проснулся. Он медленно поворачивался лицом к Мышке, медленно поднимал на нее измученный взгляд и медленно произносил голосом, отдаленно напоминающим прежний мечтательный голос Дика:
- Да. Хорошая мысль. - Потом он опять помолчал. - Ты, наверное, устала. Мышка. Сядь.
Она села в кресло, украшенное по бокам кисточками, он лежал, вытянувшись, на кровати, я устроился на стуле, скрестил ноги и принялся смахивать с колен несуществующие пылинки, изображая парижскую непринужденность.
После короткой паузы он спросил:
- Мышка, ты не хочешь снять пальто?
- Спасибо, нет. Не сейчас.
А меня тоже спросят? Или подождут, когда я подниму руку и, как в детстве, крикну: "Теперь моя очередь. Я тоже хочу ответить".
Нет, не буду кричать. И они молчали.
Пауза затягивалась и прервать ее становилось все труднее.
"…Давай, парижский фокстерьер! Позабавь этих неулыбчивых англичан! Неудивительно, что они так любят собак".
Однако… почему я должен их забавлять? Это не входит в мои "обязанности", сказали бы они. Тем не менее я сделал прыжок, и довольно жизнерадостный, в сторону Мышки.
- Какая жалость, что сейчас темно. Из этих окон совершенно очаровательный вид. Смотрите, отель стоит на углу и оба окна выходят на разные и в то же время совершенно одинаковые длинные прямые улицы.
- Да, - отозвалась Мышка.
- На словах не так занимательно… - рассмеялся я. - Но здесь столько жизни… мальчишки на велосипедах, во всех окнах люди… Да вы сами увидите утром… Очень интересно. И совсем не скучно.
- Да, - повторила Мышка.
Не знаю, что было бы, если б в эту минуту не появился бледный потный гарсон с чайным подносом, который он держал высоко над головой, изображая кинематографического силача с пушечными ядрами в виде чайных чашек…
Ему удалось поставить поднос на стол, ничего не разбив.
- Подвиньте стол сюда, - попросила его Мышка.
Казалось, официант был единственным человеком, с которым она хотела разговаривать. Вынув руки из муфты, она сняла перчатки и откинула назад старомодную мантилью.
- Вам с молоком или с сахаром?
- Нет, спасибо. Без молока и без сахара.
Как хорошо воспитанный человек, я сам пошел за своей чашкой. Она налила еще одну.
- Эта Дику.
Преданный фокстерьер поспешил положить добычу к его ногам.
- А, спасибо, - произнес Дик, после чего я вернулся на свой стул, а она опять утонула в своем кресле.
Дик где-то витал. Вдруг он очнулся, несколько секунд изумленно смотрел на чашку, потом схватился за шляпу и быстро-быстро заговорил:
- Да, вот что, ты не опустишь письмо? Надо, чтоб оно ушло с вечерней почтой. Очень надо. Оно срочное… - Почувствовав на себе взгляд Мышки, он повернулся к ней. - Это маме. - Потом опять ко мне. - Я недолго. У меня все есть. Его надо обязательно отправить сегодня. Ты подождешь? Я… я тебя не задержу.
- Конечно, конечно. С удовольствием.
- Может, ты сначала выпьешь чаю? - ласково спросила его Мышка.
… Чай? Чай? Да, сейчас. Чай… Чашка на тумбочке… Погруженный в свои мысли, он улыбнулся милой Мышке своей самой светлой, самой лучшей улыбкой.
- Нет, спасибо. Не сейчас.
Все еще бормоча извинения, он вышел из комнаты, притворил за собой дверь и зашагал по коридору.
Я обжигался чаем, торопясь поскорее отнести чашку обратно на стол, чтобы встать рядом с Мышкой и спросить ее:
- Простите меня за дерзость… за нескромность, но Дик даже не пытается ничего скрыть. Что-то случилось? Вам нужна моя помощь?