- Перевариваю пищу в своей комнате, проговорил Барон, недвусмысленно кладя конец беседе и, верно, раскаиваясь в том, что предложил мне свой зонтик.
Когда мы пришли в пансион, там едва не начался открытый мятеж.
Я бегом одолела лестницу и с площадки громко поблагодарила Барона.
- Всегда рад, - отчетливо произнес он.
Со стороны герра Оберлерера было очень любезно прислать мне тем же вечером цветы, а фрау Оберрегейрангшрат попросила у меня выкройку детской шапочки!
* * *
На другой день Барон уехал.
Sic transit gloria German mundi.
Сестра баронессы
перевод Л. Володарской
- Сегодня приезжают еще две гостьи, - сообщил управляющий пансионом, отодвигая для меня стул. - Только что получил письмо, в котором меня ставят об этом в известность. Баронесса фон Галь посылает к нам свою дочь - бедная девочка глухая - для прохождения лечебного курса. Она будет жить у нас месяц, а потом прибудет сама Баронесса.
- Баронесса фон Галь, - воскликнула фрау Докторша, как будто учуяв аристократическое имя еще за порогом комнаты. - Она приезжает. В "Sport and Salon" на прошлой неделе была ее фотография. Она принята при дворе. Мне говорили, что супруга кайзера говорит ей "du". Правда, чудесно? Пожалуй, я последую совету доктора и останусь тут еще на шесть недель. Нет ничего лучше детского общества.
- Девочка глухая, - словно извиняясь, проговорил управляющий.
- Ах, ну и что? В больных детях есть своя прелесть.
Теперь каждого постояльца, входившего в комнату, немедленно посвящали в предстоящую радость.
- Баронесса фон Галь посылает к нам свою дочь, а через месяц приедет сама.
Завтрак с кофе и рогаликами превратился в настоящую оргию. Мы наслаждались от души. Анекдоты о Высокорожденных лились нескончаемым потоком, из которого мы, подслащивая его, пили; и еще объедались связанными с ними скандалами, щедро сдабривая их маслом.
- Для них предназначена комната рядом с вашей, - обратился ко мне управляющий. - Надеюсь, вы разрешите взять портрет супруги кайзера Елизаветы, который висит у вас над кроватью, чтобы мы могли повесить его у них над софой.
- Это, в общем-то, наше, домашнее… - Фрау Оберрегейрангшрат похлопала меня по руке. - Вам ведь наверняка все равно.
Я ощутила легкий укол. Не то чтобы мне было жаль расстаться с изображением синего бархатного бюста и бриллиантов, меня задел ее тон - выдворявший меня за пределы ее круга - выжигавший на мне клеймо иностранки.
Весь день прошел в более или менее обоснованных предположениях всякого рода. Было решено, что из-за жары не стоит днем выходить на улицу, а лучше полежать и собраться с силами перед тем, как нам подадут кофе. К дверям подъехал экипаж. Из него вышла высокая девушка и пошла к дому, держа за руку девочку. Когда они вошли в холл, их уже ждали и повели наверх. Через десять минут обе спустились, чтобы расписаться в книге гостей. На девушке было черное облегающее платье, у ворота и на запястьях отделанное белыми оборками. Каштановые волосы, заплетенные в косы, украшал черный бант; еще она была необычайно бледной, и на левой щеке у нее чернела маленькая родинка.
- Я - сестра баронессы фон Галь, - представилась она, пробуя перо на промокательной бумаге и недовольно улыбаясь нам.
Даже для самых пресыщенных из нас это были волнующие мгновения. Две баронессы за два месяца! Управляющий немедленно исчез, чтобы вернуться с новым пером.
На мой плебейский взгляд несчастный ребенок был на редкость непривлекательным - ее словно постоянно умывали синим мылом, да и волосы напоминали серую шерсть. На ней был детский передник, до того накрахмаленный, что она могла смотреть на нас лишь поверх сборчатого воротника, - передник как социальный барьер и, наверное, не стоило ждать от тетки столь благородного происхождения, что она будет заниматься ушами своей племянницы. Тем не менее, глухая племянница с немытыми ушами произвела на меня самое гнетущее впечатление.
Тетушку с племянницей усадили во главе стола. Несколько мгновений мы растерянно переглядывались. Первой опомнилась фрау Оберрегейрангшрат.
- Надеюсь, вас не очень утомила поездка?
- Нет, - ответила сестра Баронессы, улыбаясь в свою чашку.
- Надеюсь, милое дитя тоже не очень утомилось? - спросила фрау Докторша.
- Не утомилось.
- Надеюсь, путешествие не помешает вам сегодня заснуть? - почтительно присоединился к ним герр Оберлерер.
- Нет.
Поэт из Мюнхена не сводил глаз с обеих гостий. И, пока его душа рвалась им навстречу, кофе из чашки беспрепятственно лился на галстук.
Свободный Пегас, подумала я. Смертельные спазмы Од к Одиночеству! У молодой женщины было все, чтобы вдохновить поэта, я уж не говорю о посвящениях, так что с первой же минуты его страдающий темперамент забыл о постельном режиме и зашагал как здоровый.
Тетушка с племянницей удалились к себе сразу же после еды, предоставив нам перемыть им на досуге косточки.
- Порода, - задумчиво проговорила фрау Докторша. - Да уж. А как ведет себя. Вот это сдержанность, и как нежна с ребенком.
- Жаль, ей нельзя отлучиться от девочки! - воскликнул студент из Бонна.
До тех пор он полагался на три шрама и ленточку, чтобы добиться успеха, однако для сестры Баронессы требовалось нечто большее.
Все последующие дни были заполнены ею. Будь она хотя бы на йоту менее прекрасного происхождения, и мы бы не вынесли бесконечных разговоров о ней, песен в ее честь, подробных отчетов о ее передвижениях. Девушка же милостиво сносила наше поклонение, а нам только того и надо было.
Поэт сразу же стал ее доверенным лицом. Он носил за ней книги, когда она отправлялась на прогулку, качал на коленях больную девочку - привилегия поэта - и однажды утром пришел в салон с записной книжкой.
- Сестра Баронессы сообщила мне, что уйдет в монастырь, - сказал он. (Услышав это, студент из Бонна выпрямился в кресле.) - Я написал несколько строк сегодня, когда все спали, упиваясь сладким ночным воздухом, льющимся из открытого окна…
- Ах, у вас же слабая грудь, - заметила фрау Докторша.
Поэт обратил на нее холодный взгляд, и она залилась румянцем.
- Я написал вот что:
Ах, неужели в монастырь
Уйти прекрасной суждено?
Придет весна, как лань, вольна,
Где ей найти тебя дано?
Девять стихов, столь же очаровательных, призывали девушку к решительным переменам. Уверена, что, последуй она его совету, и всей остальной жизни в монастыре ей не хватило бы, чтобы прийти в себя.
- Я вручил ей список, - сказал поэт. - И сегодня мы собираемся пойти в рощу за цветами.
Студент из Бонна встал и покинул комнату. Я попросила поэта еще раз прочитать стихи. На шестой строчке в окне я заметила сестру Баронессы, которая вместе с юношей в шрамах покинула пансион через главные ворота, вдохновив меня на такие хвалы поэту, что он предложил переписать мне стихи.
В те дни мы все жили в большом напряжении. Скачок от скромного пансиона до заведения, причастного к высоким дворцовым стенам, непременно должен был привести к падению. Однажды вечером фрау Докторша увидела меня в библиотеке и прижала к груди.
- Она рассказала мне о своей жизни, - прошептала фрау Докторша. - Сама пришла ко мне и предложила помассировать плечо. Знаете, меня ужасно мучает ревматизм. Представляете, ей уже шесть раз делали предложение руки и сердца. И так красиво, что, уверяю вас, я даже плакала - все предложения были от высокородных кавалеров. А самое красивое было сделано в лесу. Хотя, я думаю, предложение лучше делать в гостиной, - все-таки четыре стены - правда, там была частная роща. Он, то есть молодой офицер, сказал, что она похожа на молодое деревце, веток которого еще не коснулась грубая рука человека. Как мило! - Она вздохнула и завела глаза к потолку. - Конечно, вам, англичанам, трудно это понять, ведь вы, когда играете в крикет, выставляете напоказ ноги и разводите у себя дома собак. Жалость-то какая! Юная девушка должна быть, как дикая роза. Никогда не понимала, как вы вообще умудряетесь выходить замуж.
Она с таким чувством покачала головой, что я тоже покачала головой, и в мое сердце проникла печаль. Мне пришло в голову, что мы, в самом деле, плохо воспитаны. Неужели романтическая душа осенила своим розовым крылом только немецких аристократов?
Я вернулась в свою комнату, повязала на голову розовый шарф и с томиком стихотворений Мерике отправилась в сад. За летним домом рос большой куст сирени. Там я села на траву, раздумывая о печальном смысле смутных намеков уходящего утра. И тоже написала стихи.
Деревья там качаются дремотно,
Где мы в объятье тесном с ним слились.
Так они заканчивались. "В объятье тесном" звучало слишком приземленно. Напоминало о платьях в шкафу. Неужели моя дикая роза уже завяла на пыльной дороге? Пожевав травинку, я крепко обхватила колени. И вдруг - волшебное мгновение - услыхала голоса, доносившиеся до меня из летнего домика, голоса сестры Баронессы и студента из Бонна.
Лучше уж чужое счастье, чем совсем ничего; и я навострила уши.
- У вас такие маленькие ручки, - сказал студент из Бонна. - Они похожи на белые лилии, плывущие по озеру вашего черного платья.
Это было по-настоящему красиво. Я стала ждать, каков будет ответ аристократки. Но она всего лишь промурлыкала что-то довольным голосом.
- Можно мне взять одну лилию?
Я услышала два вздоха - наверное, они взялись за руки - он исследовал те самые черные воды на аристократической красавице.
- Поглядите на мой большой палец рядом с вашим.
- У вас ухоженные руки, - застенчиво проговорила сестра Баронессы.
Дура! Разве влюбленные думают о маникюре?
- Как бы мне хотелось поцеловать вас, - прошептал студент. - Но знаете, у меня жестокий катар, и я не смею, чтобы не заразить вас. Сегодня ночью я чихнул шестнадцать раз и сменил три носовых платка.
Швырнув Мерике в сиреневый куст, я пошла к дому. У входной двери фыркал большой автомобиль. В салоне царило смятение. Баронесса нежданно приехала к своей маленькой дочери. Не сняв желтый макинтош, она стояла посреди комнаты и задавала вопросы управляющему. Все постояльцы пансиона были тут, даже фрау Докторша, которая, по-видимому, изучала расписание поездов, стараясь встать как можно ближе к августейшей персоне.
- А где моя горничная? - спросила Баронесса.
- Горничной нет, - ответил управляющий. - У нас ваша высокородная сестрица и дочь.
- Сестрица?! - возмутилась Баронесса. - Дурак, у меня нет сестры. Мою малютку сопровождает дочь портнихи.
Tableau grandissimo!
Фрау Фишер
перевод Л. Володарской
Фрау Фишер была удачливой владелицей свечной фабрики где-то на берегах Эгера и раз в году отрешалась от дел ради лечения в Дорхаузене, куда приезжала с вещевой корзинкой, аккуратно закрытой брезентом, и сумкой. В ней, помимо носовых платков, одеколона, зубных щеток, шерстяного шарфа, полезного для "magen", были образцы свечного производства, которые она раздавала как знаки благодарности, когда подходило время уезжать.
В один из июльских дней в четыре часа дня она явилась в пансион Мюллер. В это время я сидела в беседке и смотрела, как она торопливо шагает по тропинке в сопровождении рыжебородого привратника, который нес в руках корзинку, а в зубах - подсолнечник. Вдова и ее пять юных дочерей красиво расположились на крыльце, приняв приличествующие случаю позы; а приветственные объятия так затянулись, что я ощутила приятное волнение.
- До чего тяжелая дорога! - воскликнула фрау Фишер. - И поесть в поезде нечего - нет ничего существенного. Уж поверьте, у меня желудок совсем ссохся. Но все равно не хочу портить себе аппетит перед обедом - мне хватит чашки кофе, если принесете его мне в комнату. Берта! - Она повернулась к самой младшей из пяти девочек. - Как же ты похорошела! У тебя уже есть груди! Поздравляю, фрау Хартманн.
Вдова опять схватила фрау Фишер за руки.
- Кати тоже красивая, но чересчур бледная. Наверное, молодой человек из Нюрнберга опять приехал. Как вы со всем справляетесь? Каждый год думаю: вот, приеду, а гнездышко пусто. Удивительно.
Фрау Хартманн отозвалась виновато, будто извиняясь:
- У нас счастливая семья с тех пор, как умер мой дорогой муженек.
- Ох, уж эти браки - надо иметь смелость; ничего, ничего, дайте им время, а уж они вас не подведут, даст бог… Много у вас постояльцев?
- Все комнаты заняты.
В холле хозяйка принялась за подробный рассказ, продолжила его на лестнице, потом, разделив на шесть частей, в большой комнате (окнами в сад), которую фрау Фишер занимала каждый год. Я читала книгу "Чудеса Лурда", которую католический священник, устремив мрачный взгляд мне в самую душу, вручил мне для внимательного прочтения, однако чудеса совершенно перестали меня интересовать, благодаря появлению фрау Фишер. В такой обстановке белые розы никак не смогли бы раскрыться у ног Девы Марии.
"…Простой пастушок приглядывал за ее стадами на бесплодных полях…"
Голоса из комнаты наверху:
- Раковину, конечно же, мыли с содой.
"…Девочка была глухонемой, и все думали, будто она дурочка…"
- Ну да, это новый портрет Кайзера. Картину с Иисусом Христом в терновом венке мы перевесили в коридор. Не так уж весело было спать тут, когда он смотрел со стены. Дорогая фрау Фишер, почему бы вам не выпить кофе в саду?
- Чудесная мысль. Но сначала я сниму корсет и ботинки. Как приятно опять надеть сандалии. В этом году мне как никогда необходимо лечение. Нервы! Я вся на нервах. И в поезде сидела, закрыв лицо носовым платком, даже когда контролер пришел за билетами. Сил моих больше нет!
В беседку она пришла в черно-белом пеньюаре и миткалевом чепчике с кожаным козырьком в сопровождении Кати, которая несла синие кувшинчики с солодовым кофе. Нас официально представили друг другу. Усевшись, фрау Фишер достала идеальной чистоты носовой платок и протерла им чашку и блюдце, после чего подняла крышку с кофейника и мрачно заглянула внутрь.
- Солодовый кофе, - произнесла она. - Ах, даже не знаю, как переживу первые дни. Естественно, когда уезжаешь из дома, приходится терпеть неудобства и непривычную пищу. Но, как я всегда говаривала моему дорогому муженьку, если есть чистая простыня и вкусный кофе, мне и этого довольно для счастья. А уж теперь, когда у меня совсем сдали нервы, никакая жертва, принесенная во имя лечения, не кажется слишком большой. У вас-то что болит? По виду не скажешь, что больная!
Я улыбнулась и пожала плечами.
- Какие-то вы все странные, англичане. Вам как будто не нравится, когда заводят речь о телесном. А ведь это все равно что говорить о поезде и ни словом не обмолвиться о паровозе. Разве можно понять человека, ничего не зная о его желудке? Когда моего мужа одолела тяжкая болезнь, припарки…
Она положила кусочек сахара в кофе и стала смотреть, как он тает.
- Один мой молодой друг ездил в Англию на похороны брата, так он рассказывал, что женщины у вас надевают такие корсажи в ресторан, что официант, хочет-не хочет, а заглядывает за него, когда ставит тарелку с супом на стол.
- Так делают немецкие официанты, - отозвалась я, - а английские смотрят поверх вашей головы.
- Вот, - вскричала она, - видите, до чего вы зависимы от Германии. Даже официанта вышколить и то не умеете.
- По мне, так лучше пусть смотрит поверх головы.
- Значит, вы стыдитесь своего корсажа.
Я обвела взглядом сад с многочисленными желтофиолями и примитивными розовыми кустами, которые тянулись вверх, словно в немецких букетах, и подумала, что мне не нравятся ни те, ни другие. Пожалуй, надо было бы спросить, не отправился ли ее молодой приятель в Англию в качестве официанта, обслуживающего поминальные обеды, но я почла за лучшее промолчать. Слишком пекло солнце, чтобы точить об нее зубы, да и стоит ли решаться на жестокость, став жертвой говорливой фрау Фишер до половины седьмого вечера? И небеса вознаградили меня за мое терпение: прямо к нам шел по тропинке герр Рат, облаченный по-ангельски в белый шелковый костюм. Они с фрау Фишер были старыми друзьями. Подобрав подол своего пеньюара, она освободила для него местечко на зеленой скамейке.
- От вас так и веет прохладой, - проговорила она, - и, если позволите сказать, костюм на вас просто великолепный!
- Разве вы не видели меня в нем в прошлом году? Шелк я привез из Китая - протащил через русскую границу, завернувшись в него. Много привез: хватило на два платья для невестки, на три костюма для меня, да еще осталось моей домоправительнице в Мюнхене. Вот уж я попотел! Потом пришлось весь шелк перестирывать.
- В вашей жизни больше приключений, чем у любого из немцев. Когда я вспоминаю, как вы были в Турции и как вашего проводника покусала бешеная собака, как он упал в пропасть и чуть не утонул в розовом масле, мне очень жалко, что вы не написали книгу.
- Совсем нет времени. Кое-что я все же записываю. Но теперь вы тут, и мы возобновим наши тихие вечерние беседы. Да? Мужчине необходимо и приятно хотя бы иногда отдыхать в обществе женщин.
- Это я понимаю. Даже тут у вас напряженная жизнь - всем вы нужны, все вас обожают. Вот и мой дорогой муж был таким же. Он был высоким, красивым мужчиной, а нет-нет и приходил вечером в кухню, чтобы сказать: "Жена, хочу пару минут побыть глупым". Ему сразу становилось лучше, когда я гладила его по голове.
Лысая голова герра Рата, блестевшая на солнце, словно символизировала состояние мужчины, не имеющего жены.
Мне стало любопытно, что представляют собой тихие вечерние беседы. Каково это изображать Далилу при безволосом Самсоне?
- Вчера приехал герр Хоффман из Берлина, - сказал герр Рат.
- Тот молодой человек, с которым я не желаю разговаривать? В прошлом году он сказал мне, что во Франции жил в отеле, где не было салфеток. Не представляю, как такое может быть! В Австрии салфетки есть даже у извозчиков. Еще я слышала, как он говорил с Бертой о "свободной любви", когда она убирала в его комнате. Таких людей в моем кругу нет. Я давно подозревала, что он не такой, каким хочет казаться.
- Молодая кровь играет, - добродушно отозвался герр Рат. - У меня вышло с ним несколько споров - вы ведь слышали, правильно?
- Много споров, - улыбнулась я.
- Несомненно, вы тоже считаете меня несовременным. Впрочем, я не делаю тайны из своего возраста; мне шестьдесят девять лет; но вам следует согласиться, что он должен был бы помолчать, когда я говорю.
Отвечая ему с возможной убедительностью, я вдруг поймала взгляд фрау Фишер и сразу же поняла, что мне лучше пойти к себе и заняться написанием писем.
В моей комнате было темно и прохладно. Каштан протянул зеленые ветки к моему окну. Поглядев на узкий набитый конским волосом диван, который откровенно насмехался над моим аморальным желанием свернуться на нем клубочком, я бросила на пол красную подушку и легла. Но едва устроилась поудобнее, как открылась дверь и вошла фрау Фишер.