Но к этому времени интерес Годфри к делу о краже уступил место все более возраставшему в нем беспокойству о Данстене и Уайлдфайре, поэтому он и направился, но не в Тарли, а в Батерли, не в силах дольше оставаться в неведении. Опасение, не сыграл ли Данстен с ним подлую шутку, удрав с Уайлдфайром, чтобы вернуться через месяц, когда проиграет или промотает деньги, полученные за лошадь, угнетало его даже больше, чем мысль о возможности несчастного случая. И теперь, когда бал миссис Осгуд остался позади, он злился на себя за то, что доверил лошадь Данстену. Вместо того чтобы попытаться рассеять свои сомнения, он лишь усугублял их, как делают все суеверные люди, думая, что если очень ждешь плохого, то оно не придет. Поэтому, услышав топот приближавшейся рысью лошади и заметив, как над изгородью появилась шляпа всадника, пока еще скрытого за поворотом, Годфри подумал, что его заклинания увенчались успехом. Но как только он увидел лошадь, сердце его снова упало. Это был не Уайлдфайр, а через несколько секунд Годфри стало ясно, что и всадник не Данстен, а Брайс, который, подъехав, остановился, чтобы заговорить с ним. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего.
- Ну, мистер Годфри, удачливый же ваш братец, любезный Данси!
- Что вы хотите этим сказать? - быстро спросил Годфри.
- Как, разве он еще не вернулся домой? - удивился Брайс.
- Домой? Нет. Что случилось? Говорите скорей! Что он сделал с моей лошадью?
- А, я так и думал, что лошадь ваша, хотя он и уверял, что вы уступили ее ему.
- Уж не сломал ли Уайлдфайр ногу по его вине? - спросил Годфри, багровея от ярости.
- Еще того хуже, - ответил Брайс. - Видите ли, я сговорился с ним купить коня за сто двадцать фунтов - цена непомерная, но Уайлдфайр мне нравился. И что же делает Данстен? Скачет, летит прямо на высокий частокол за канавой и губит лошадь. Когда ее нашли, она уже давно издохла. Значит, он с тех пор так и не возвращался домой?
- Домой? Нет, - ответил Годфри, - и пусть лучше не показывается. Какой же я дурак! Надо было сообразить, что именно так все и кончится!
- Сказать по правде, - продолжал Брайс, - после того как я сторговался с ним, мне пришло в голову, что он, наверно, взял лошадь и продает ее без вашего ведома, - я не поверил, что она принадлежит ему. Я знал, что Данси любит откалывать такие штуки. Но куда же он мог деться? В Батерли его не видели. Сам он, должно быть, не пострадал, потому что пошел пешком.
- Не пострадал? - с горечью переспросил Годфри. - Да он никогда не страдает. Он создан лишь для того, чтобы причинять страдания другим.
- Значит, вы действительно поручили ему продать Уайлдфайра? - спросил Брайс.
- Да, поручил. Лошадь, на мой вкус, немного тугоуздая, - сказал Годфри; ему было больно при мысли, что Брайс догадается о его безденежье, заставившем его расстаться с конем. - Я и поехал, чтобы узнать, что случилось, - я подозревал неладное. Теперь вернусь домой, - добавил он, поворачивая лошадь и втайне мечтая о том, как бы избавиться от Брайса. В эту минуту он чувствовал, что теперь уже вплотную надвинулся тот перелом в жизни, который так давно его страшил. - Вы тоже едете в Рейвлоу?
- Ехал, но теперь уже не поеду, - ответил Брайс. - Мне нужно во Флиттон, и по дороге я собирался заехать в Рейвлоу, чтобы сообщить вам, что знаю о лошади. Думаю, мистер Данси постарается не заглядывать домой, пока первая буря не стихнет. Он, наверно, отправился с визитом в "Три короны" около Уитбриджа - я знаю, он любит это место.
- Очень возможно, - рассеянно подтвердил Годфри; затем, опомнившись, с деланным равнодушием добавил: - Я уверен, что он скоро объявится.
- Ну, здесь я поворачиваю, - сказал Брайс, не удивляясь тому, что Годфри так расстроен. - Поэтому я прощаюсь с вами и надеюсь, что в другой раз смогу сообщить что-нибудь более приятное.
Годфри медленно поехал дальше, мысленно рисуя себе сцену признания отцу. Он чувствовал, что этого ему теперь уже не избежать. Покаяться в растрате необходимо на следующее утро, и если он умолчит об остальном, все равно вскоре явится Данстен и, узнав, что ему суждено испытать на себе тяжесть отцовского гнева, не замедлит рассказать всю историю, хотя ничего на этом и не выгадает. Есть, пожалуй, способ все еще обеспечить себе молчание Данстена и на время отвратить беду: он, Годфри, мог бы сказать отцу, что сам истратил полученные от Фаулера деньги, и, поскольку раньше он никогда не совершал подобных проступков, отец побушует и успокоится. Но Годфри не мог заставить себя прибегнуть к такому средству. Он сознавал, что, отдав Данстену деньги, уже был виновен в злоупотреблении доверием, едва ли менее преступном, чем трата их на собственные нужды. И все же между этими двумя поступками была разница, которая не позволяла ему принять вину на себя.
"Я вовсе не считаю себя праведником, - говорил он себе, - но я и не последний негодяй, по крайней мере я могу вовремя остановиться. Лучше я понесу наказание за то, что сделал, чем возьму на себя проступок, которого никогда бы не совершил. Я никогда не истратил бы чужих денег ради своего удовольствия, их вырвали у меня силой".
Весь остальной день Годфри, за исключением минутных колебаний, сохранял твердое намерение завтра же во всем признаться отцу, и он нарочно умолчал о гибели Уайлдфайра, с тем чтобы эта история послужила ему на следующее утро вступлением для более тяжкого признания. Старый сквайр привык к частым отлучкам Данстена, и поэтому отсутствие сына и лошади не вызвало с его стороны никаких замечаний. Годфри продолжал твердить себе, что если он упустит эту единственную возможность для признания, едва ли ему представится другая, а тем временем отец узнает об этом, даже если не от подлого Данстена, то, быть может, иным, еще более ужасным путем. Молли может прийти сама, как грозила. Годфри пытался облегчить себе предстоящую сцену, мысленно прорепетировав ее: сначала он поведает о том, что по малодушию отдал Данстену деньги, затем откроет, что Данстен держит его в руках, и он, Годфри, не может вырваться из-под власти брата. Тем самым он подготовит отца к чему-то очень страшному, а затем скажет, в чем дело. Старый сквайр был человек крутой: он принимал решения в пылу гнева и не отменял их, даже когда гнев остывал, - так застывает и твердеет, превращаясь в камень, огненная лава. Подобно многим страстным и неумолимо суровым людям, он позволял злу расцветать под покровом своей собственной беспечности до тех пор, пока оно не начинало тяжко давить на него же, а тогда он круто менял свое поведение и становился безжалостно жесток. Так он поступал со своими арендаторами: смотрел сквозь пальцы на их задолженность, не обращал внимания, если они не чинили заборов, резали скот, продавали на сторону солому и совершали другие недопустимые вещи, но когда, из-за своей же снисходительности, он сам оказывался без денег, то принимал самые крутые меры и не слушал никаких просьб и оправданий. Годфри знал все это и болезненно переживал внезапные приступы ярости отца, которые ему, человеку слабохарактерному, были совершенно чужды. Он не осуждал ошибочную снисходительность отца, предшествовавшую этим приступам, - она казалась ему чем-то вполне естественным. И все-таки Годфри льстил себя надеждой, что отец из гордости предпочтет скрыть позорную женитьбу сына, чем выгнать его из дому и сделать имя Кессов посмешищем всей округи.
Так Годфри смотрел в этот вечер на состояние своих дел и около полуночи лег спать в приятной уверенности, что покончил с внутренними сомнениями. Но на следующее утро, проснувшись в предрассветном мраке и тишине, он обнаружил, что не в состоянии разбудить свои вчерашние мысли, как будто они очень устали и не могут снова приняться за работу. Вместо доводов в пользу признания он теперь думал лишь о его опасных последствиях; воскрес прежний ужас перед немилостью отца, заговорила прежняя боязнь создать непреодолимую преграду между ним, Годфри, и Нэнси, дала о себе знать давнишняя привычка полагаться на благоприятный случай, который спасет его от разоблачения. Почему он должен сам, своими руками, уничтожить всякую надежду на спасение? Нет, вчерашнее решение было неправильным. Просто он был разъярен поступками Данстена, его увлекло страстное желание порвать связывавший их тайный договор. На самом деле будет гораздо разумнее попытаться смягчить гнев отца на Данси и сохранить все, по возможности, в прежнем положении. Если Данси не вернется домой в ближайшие дни (Годфри не предполагал, что у этого негодяя достаточно денег для того, чтобы пропадать бог весть где гораздо дольше), то дело может уладиться само собой.
Глава IX
Годфри встал и позавтракал ранее обычного, но остался в отделанной дубом столовой, ожидая, пока младшие братья покончат с едой и уйдут. Отец имел обыкновение ежедневно натощак совершать в сопровождении управляющего небольшую прогулку. В Красном доме все завтракали в разное время, и сквайр обычно приходил последним, предварительно нагуляв себе аппетит, которого у него по утрам не было. Стол, уставленный сытными кушаньями, ждал уже два часа, и наконец появился сам сквайр, высокий дородный мужчина лет шестидесяти, чей нахмуренный лоб и довольно суровый взгляд были в странном контрасте с вялым, слабовольным ртом. Во всем его облике, как и в одежде, нетрудно было заметить привычную неряшливость, и все же что-то во внешности старого сквайра сразу отличало его от простых фермеров, которые, быть может, по манерам не уступали ему, но прожили трудную жизнь с сознанием, что рядом с ними есть люди более высокого положения. Ни в осанке, ни в голосе им не хватало самоуверенности и властности человека, который считает, что если и есть люди повыше его, ему до них так же мало дела, как до Америки или до звезд. Сквайр привык к почтительному отношению всей округи. Он привык считать, что его род, его фамильные кубки и вообще все ему принадлежащее было самым старинным и самым лучшим. А так как ему никогда не доводилось общаться с джентри более высокого ранга, его уверенность оставалась не поколебленной неприятным сравнением.
Войдя в комнату, он взглянул на сына и сказал:
- Что такое? Разве ты еще не позавтракал?
Они не поздоровались друг с другом, но не из-за какой-либо враждебности, а просто потому, что прекрасный цветок вежливости не произрастает в домах, подобных Красному дому.
- Я уже позавтракал, сэр, - ответил Годфри, - но ждал случая поговорить с вами.
- А, хорошо! - равнодушно заметил сквайр, усаживаясь в кресло. Он отрезал кусок мяса и бросил его гончей, которая вошла в столовую вместе с ним. - Позвони, чтобы мне принесли эль. Вы, молодые парни, думаете только о своих удовольствиях. О других людях вы не очень-то спешите позаботиться!
Он говорил громогласно и словно выкашливал слова, что считалось в Рейвлоу привилегией его сословия.
Жизнь сквайра была такой же праздной, как и жизнь его сыновей, но сам сквайр и его знакомые в Рейвлоу поддерживали фикцию, будто легкомыслие свойственно только молодости, тогда как умудренная старость вынуждена страдать, утешая себя лишь сарказмом. Годфри сидел молча, пока слуга не принес эль и не закрыл за собой дверь. За это время гончая сожрала столько говядины, что ее хватило бы для праздничного обеда бедняка.
- Третьего дня с Уайлдфайром случилась беда, - начал Годфри.
- Что? Ноги ему переломали? - спросил сквайр, отпив глоток эля. - Я считал, что ты умеешь ездить верхом! Подо мной ни разу в жизни лошадь не падала. Упади она, мне бы долго пришлось дожидаться новой, ибо моего отца не так легко было заставить раскошелиться, как некоторых других известных мне отцов, но и нынешним родителям придется изменить своим обычаям. Ничего не поделаешь! Со всеми этими закладными да недоимками у меня сейчас денег не больше, чем у нищего на дороге. Да еще этот дурак Кимбл уверяет, что газеты поговаривают о мире. Вот тогда уж все полетит к черту. Цены сразу же упадут, и мне никогда не получить недоимок, хотя бы я продал с торгов всех должников. Вот еще этот проклятый Фаулер - теперь уж я не стану с ним церемониться. Я велел Уинтропу сегодня же съездить к Коксу. Этот лживый негодяй обещал мне отдать сто гиней еще в прошлом месяце. Пользуется тем, что ферма его на отлете, и думает, я забуду о нем.
Сквайр произнес эту речь, кашляя и приостанавливаясь, но паузы не были настолько продолжительны, чтобы Годфри мог ими воспользоваться и заговорить. Он чувствовал, что отец хочет оградить себя от всяких денежных просьб по поводу несчастного случая с Уайлдфайром. Подчеркивая отсутствие наличных денег и неуплату недоимок, он ставил Годфри в положение, весьма неблагоприятное для признания. Однако, раз начав, Годфри вынужден был продолжать.
- С Уайлдфайром вышло похуже, чем перелом ноги, - сказал Годфри, как только отец замолчал и приступил к еде. - Он налетел на частокол и погиб. Но я не намеревался просить у вас новую лошадь, я думал только о том, что потерял возможность возвратить вам деньги, как я собирался сделать, продав Уайлдфайра. Третьего дня Данси поехал на нем на охоту, чтобы продать его. Он уже сошелся с Брайсом на ста двадцати фунтах, но потом вздумал поскакать за гончими, сделал неудачный прыжок и прикончил лошадь на месте. Если бы не это, я бы сегодня возвратил вам ваши сто фунтов.
Сквайр положил нож и вилку на стол и в изумлении уставился на сына. Не отличаясь особой сообразительностью, он не мог понять, чем вызван такой странный переворот в семейных отношениях, когда сын предлагает отцу сто фунтов.
- Дело в том, сэр… Я очень сожалею… Я виноват перед вами, - сказал Годфри. - Фаулер действительно заплатил те сто фунтов. Он отдал их мне, когда я видел его в прошлом месяце. А потом Данси стал изводить меня, требуя денег, и я дал их ему, потому что надеялся, что смогу скоро вернуть их вам.
Сквайр побагровел от гнева, прежде чем его сын успел договорить, и с трудом произнес:
- Ты отдал их Данси? А с каких это пор вы с Данси стали такими друзьями, что вместе растрачиваете мои деньги? Значит, и ты становишься негодяем? Говорю тебе, я этого не потерплю. Вышвырну из дома всю ораву и снова женюсь. Прошу тебя помнить, что мое имение не майорат. Со времен моего деда Кессы вольны распоряжаться своей землей как им заблагорассудится и оставлять ее кому хотят. Запомни это! Отдать деньги Данси! С какой радости ты дал их ему? Тут кроется какая-то ложь.
- Нет, сэр, лжи тут нет, - сказал Годфри. - Я сам ни за что не позволил бы себе истратить ваши деньги, но Данси так пристал ко мне, что я по глупости не сумел ему отказать. Однако, вернул бы он деньги или нет, я все равно уплатил бы вам долг. Вот и вся история. Я не собирался присваивать ваши деньги, я не из тех, кто на это способен. Вы не знаете за мной ни одного бесчестного поступка, сэр!
- Где же тогда Данси? Почему ты здесь стоишь и болтаешь? Поди позови Данси, говорю тебе, и пусть он скажет, зачем ему понадобились мои деньги и что он с ними сделал. Он еще пожалеет об этом. Я выгоню его из дома! Я так сказал, и так будет. Он увидит, что со мной шутки плохи. Ступай и приведи его!
- Данси еще не возвратился, сэр.
- Что? Значит, он сломал себе шею? - сказал сквайр, не без досады оттого, что в этом случае не сможет выполнить свою угрозу.
- Нет, Данси, по-видимому, остался цел, потому что лошадь нашли уже мертвой, а он, должно быть, ушел пешком. Я думаю, мы скоро увидим его. А где он сейчас, я не знаю.
- А чего ради ты отдал ему мои деньги? Отвечай-ка, - закричал сквайр, снова напускаясь на Годфри, поскольку Данси был вне пределов досягаемости.
- По правде говоря, сэр, я и сам не знаю, - нерешительно ответил Годфри.
Это была слабая увертка, но Годфри не умел лгать и, не понимая, что двуличность не может процветать без подкрепления ее ложью, не придумал никакой отговорки.
- Не знаешь? Так я скажу тебе в чем дело. Ты что-то натворил, и тебе пришлось подкупить его, чтобы он молчал, - промолвил сквайр с необычной проницательностью, поразившей Годфри, у которого учащенно забилось сердце. Как близка к истине была догадка отца! Внезапная тревога заставила его решиться еще на один шаг: когда дорога ведет вниз, достаточно самого легкого толчка.
- Видите ли, сэр, - сказал он, пытаясь говорить легко и спокойно, - между мной и Данси действительно было маленькое дельце, но оно не касается никого, кроме нас двоих. Едва ли стоит разбирать шалости молодых людей; вы и не узнали бы об этом, сэр, не случись несчастья с Уайлдфайром. Я бы вернул вам деньги.
- Шалости! Вот уж! Тебе пора кончать с шалостями. И я заставлю тебя это понять! - сказал сквайр, сердито сдвигая брови и бросая на сына гневный взгляд. - У меня нет денег расплачиваться за твои проделки. У моего деда были конюшни, полные лошадей, да и дом его был полной чашей, хотя времена, как я слыхал, были куда тяжелее. Так же мог бы жить и я, если бы на мне, подобно пиявкам, не висели четыре балбеса. Я был вам слишком добрым отцом, вот в чем моя беда. Но теперь я натяну вожжи!
Годфри молчал. В своих суждениях он не отличался особой проницательностью, но понимал, что снисходительность отца вызвана совсем не добротой, и смутно сознавал, что напрасно его не приучали к дисциплине, которая помогала бы ему преодолевать слабоволие и способствовала его благим порывам. Сквайр быстро доел хлеб и мясо, запил еду элем и, повернувшись в сторону сына, снова заговорил:
- Тебе же будет хуже, если все пойдет прахом. Лучше бы ты помог мне в хозяйстве!
- Я не раз предлагал вам, сэр, что займусь делами, но вы всегда смотрели косо на мои предложения, как будто я хочу занять ваше место.