- Я никогда не вру, - все так же добродушно и хрипловато ответил мясник, - но и спорить не собираюсь, хотя бы кто надрывался до судорог: я его не покупал, и он мне не нужен. Я только говорю, что туша - загляденье. Уж раз я сказал, то от своих слов не откажусь. Но спорить я ни с кем не собираюсь.
- Конечно! - язвительно подтвердил коновал и окинул взглядом всех присутствующих. - Может, ты и не круглый дурак; может, ты и не уверял, что корова - рыжая, дерхемка; может, ты и не говорил, что у нее на лбу звезда. Так уж не отказывайся от своих слов!
- Да будет вам, - вмешался хозяин, - оставьте корову в покое. Оба вы правы и оба неправы, как я всегда говорю. Я ничего не могу сказать, была ли это корова мистера Лемметера, но я точно знаю, что "Радуга" - это "Радуга". Впрочем, раз уж речь зашла о Лемметерах, вы, конечно, знаете о них больше всех, мистер Мэси? Вы помните, как отец мистера Лемметера явился в наши края и взял в аренду Уорренс?
Мистер Мэси, портной и приходский псаломщик (обязанности последнего он недавно, по причине ревматизма, вынужден был разделить с невзрачным молодым человеком, сидевшим сейчас напротив него) склонил на бок седую голову и повертел пальцами, выражая всем своим видом довольство, несколько сдобренное иронией. В ответ на обращение хозяина он снисходительно улыбнулся и сказал:
- Да, да, помнить-то я помню, но пусть поговорят другие. Я уж теперь в отставке и уступаю место молодым. Спросите их, ведь они ходили в тарлийскую школу, там их учили произношению. В мое время такой науки еще не было.
- Если вы намекаете на меня, мистер Мэси, - встревоженно, но смиренно заметил помощник псаломщика, - то я вовсе не из таких, которые говорят там, где следует молчать. Как поется в псалме:
"Что есть добро, я твердо знаю
И в дело точно претворяю".
- Что ж, мне остается пожелать, чтобы вы не сбивались с того тона, который вам дан. И если вы хотите претворять добрые правила в добрые дела, пожалуйста, претворяйте! - вмешался здоровенный весельчак, в будни прекрасный колесный мастер, а по воскресным дням - запевала в церковном хоре.
При этих словах, уверенный, что выражает точку зрения музыкальных кругов Рейвлоу, он подмигнул двум гостям, которых жители деревни величали не иначе, как "фагот" и "рожок".
Мистер Туки, помощник псаломщика, разделявший ту непопулярность, которая обычно выпадает на долю помощников, густо покраснел, но ответил чрезвычайно сдержанно:
- Мистер Уинтроп, если вы представите мне доказательство, что я неправ, я не такой человек, чтобы не пожелать исправиться. Но есть люди, которые считают, что у них замечательный слух, и требуют, чтобы весь хор следовал за ними. Могут же быть, надеюсь, два мнения!
- Да, да, - сказал мистер Мэси, очень довольный щелчком по юной самонадеянности. - Вы правы, Туки, всегда есть два мнения: мнение человека о самом себе и мнение о нем других. Даже о треснувшем колоколе было бы два мнения, если бы он мог сам слышать себя.
- Что вы, мистер Мэси! - сказал бедный Туки, сохраняя полную серьезность среди общего смеха. - По настоянию мистера Крекенторпа я согласился выполнять часть обязанностей приходского псаломщика, когда вы по слабости здоровья не в состоянии выполнять их сами, и поэтому имею право петь в хоре, - ведь вы же участвовали в нем?
- Но между вами и этим старым джентльменом большая разница, - сказал Бен Уинтроп. - У старого джентльмена божий дар. Ведь сквайр, бывало, приглашал его выпить стаканчик только для того, чтобы послушать, как он поет "Красного пирата", не так ли, мистер Мэси? Это - природный дар. Вот мой малыш Эрон - у него тоже дар, он исполнит вам любой напев сразу, прямо как певчий дрозд. Что же касается вас, мистер Туки, то вам лучше провозглашать "аминь"; ваш голос хорош для носовых звуков, а нутро у вас к пению не приспособлено, оно дает звук не лучше пустой камышины.
Такая бесцеремонная прямота ценилась как самая сочная шутка в компании, собиравшейся в "Радуге", поэтому оскорбительный выпад Бена Уинтропа пришелся всем больше по душе, чем остроумие мистера Мэси.
- Теперь мне все понятно, - заявил мистер Туки, теряя хладнокровие. - Вы сговорились выжить меня из хора, чтобы мне не досталась моя доля рождественских денег, в этом все дело. Но я поговорю с мистером Крекенторпом; меня не так легко скинуть со счета.
- Нет, нет, Туки, - сказал Бен Уинтроп. - Мы отдадим вам вашу долю, только чтобы вы вышли из хора - вот как мы сделаем! Бывает, люди готовы платить деньги, лишь бы от чего-нибудь избавиться, например от клопов.
- Да будет вам, - снова вмешался хозяин, считая, что платить людям за их отсутствие было бы делом опасным для общества, - шутка есть шутка! Мы все здесь, надеюсь, добрые друзья, пошутил сам - дай пошутить и другому. Вы оба правы и оба неправы, должен я сказать. Я согласен с мистером Мэси, что могут быть два мнения; и если бы спросили мое, я бы сказал, что обе стороны правы. И Туки прав и Уинтроп прав, им следует только разделить разницу пополам и помириться.
Коновал с довольно свирепым видом дымил трубкой, выражая этим презрение к столь пустячному спору. В музыке он ничего не смыслил и, причисляя себя к представителям медицины, в церковь никогда не ходил, опасаясь, что во время службы его могут вызвать к заболевшей корове. Но мясник, музыкант в душе, томился двойным желанием: он жаждал поражения Туки и одновременно стоял за сохранение мира.
- Разумеется, - сказал он, поддерживая миролюбивого хозяина, - мы любим нашего старого псаломщика. Это понятно, ибо он был прекрасным певцом, а его брат и сейчас известен как первый скрипач во всей округе. Эх, жаль, что Соломон не живет в нашей деревне, не то он мог бы иной раз сыграть нам, не так ли, мистер Мэси? Я угощал бы его печенкой и легкими до отвала!
- Да, да, - промолвил мистер Мэси, находясь на вершине благодушия. - Наша семья с незапамятных времен славится музыкантами. Но настоящее искусство отмирает, как я всегда говорю Соломону, когда он заглядывает сюда. Теперь уж нет тех голосов, что прежде, и никто даже не помнит того, что помним мы, старые сычи!
- А вы помните, мистер Мэси, как отец мистера Лемметера впервые появился в наших краях? - спросил хозяин.
- Еще бы не помнить, - ответил старик, насладившись наконец похвалами, необходимыми для того, чтобы заставить его рассказывать. - Славный это был старый джентльмен, хороший, даже лучше нынешнего мистера Лемметера. Насколько я знаю, он переселился к нам с севера. Здесь о тех местах никто толком не знает. Но это не могло быть очень далеко отсюда, и те края не особенно отличаются от наших, потому как он пригнал сюда отличных овец. Значит, там есть пастбища и все такое. Ходили слухи, что он продал свою землю там, чтобы взять здесь Уорренс. Странно это было, - зачем человеку, имеющему собственную землю, продавать ее, чтобы брать в аренду ферму в чужом месте. Поговаривали, будто он сделал это из-за смерти жены. Но ведь бывают причины, которых никому не постигнуть, - уж это я твердо знаю. Есть такие умники, что сразу назовут вам пятьдесят причин; меж тем настоящая причина подмигивает им из-за угла, а они и не видят. Как бы то ни было, вскоре все убедились, что мы заполучили нового соседа, который знает наши нравы и обычаи, живет открыто и никого не обижает. А молодой человек, нынешний мистер Лемметер, - сестер у него не было, - вскоре начал ухаживать за мисс Осгуд, сестрой нынешнего мистера Осгуда. До чего же она была тогда хороша! Говорят, будто теперешняя барышня похожа на нее, но так могут говорить только те, кто не знает, что было раньше. А я-то знаю, потому что сам помогал старому пастору, мистеру Драмлоу, венчать их.
На этом месте мистер Мэси остановился; он всегда рассказывал по частям, ожидая, по установившемуся порядку, вопросов слушателей.
- Да, и тут случилось нечто необычное, не так ли, мистер Мэси? - торжественно спросил хозяин. - Поэтому вы так хорошо и запомнили эту свадьбу?
- Еще бы, самое необычное! - подтвердил мистер Мэси, покачивая головой из стороны в сторону. - Самое необычное для мистера Драмлоу - бедный старый джентльмен, любил я его, хотя с головой у него было не все в порядке! Виною случившемуся были его преклонные лета и то, что в зимнюю пору он позволял себе глотнуть чего-нибудь согревающего перед утренней службой. А молодой мистер Лемметер, как на грех, решил венчаться в январе. Нельзя сказать, чтоб это было очень подходящее время для свадьбы. Венчание - не крестины, не похороны, его всегда можно отложить. И вот мистер Драмлоу - бедный старый джентльмен, любил я его, - задавая вопросы, перепутал их и спросил примерно так: "Согласна ли ты взять этого человека в жены?" А потом продолжал: "Согласен ли ты взять эту женщину в мужья?" Но самое удивительное то, что никто, кроме меня, не обратил на это ни малейшего внимания, и жених с невестой без запинки ответили "да", как я говорю "аминь" в нужном месте, даже не слушая, что было сказано раньше.
- Но вы-то хорошо заметили, что случилось, не так ли, мистер Мэси? Вы-то были достаточно в себе? - спросил мясник.
- А как же! - сказал мистер Мэси, жалея слушателя, у которого такое бедное воображение. - Ну, я тут весь задрожал. Я чувствовал себя так, словно кто потянул меня назад за фалды. Я не мог остановить пастора, - как я мог решиться на такое дело? Все же я сказал себе: "А вдруг их брак окажется недействительным из-за того, что слова перепутаны?" И голова у меня заработала, словно мельница, потому как я сызмала любил вертеть в голове всякие вопросы. И я спрашивал себя: "Слова или их смысл соединяют людей брачными узами?" Ведь пастор хотел сказать то, что нужно, и жених с невестой поняли его так, как нужно. Но потом я посмотрел на это по-новому: во многих случаях на смысле далеко не уедешь. Например, ты хочешь склеить две вещи и складываешь их вместе, смазав клеем. В этом есть смысл, но клей плох, и что же тогда у тебя выйдет? Поэтому я всегда говорю себе: "Дело не в смысле, а в клее". Когда мы вошли в ризницу, где им надо было расписаться, я так волновался, словно мне нужно было звонить разом в три колокола. Да что тут толковать! Вы и представить себе не можете, что иной раз творится в голове у человека с соображением.
- Но вы все-таки помалкивали, мистер Мэси? - спросил хозяин.
- Да, я помалкивал, пока не остался вдвоем с мистером Драмлоу, а тогда уж выложил ему все, но, как всегда, с полным почтением. И он мне объяснил. "Ну, ну, Мэси, говорит, не беспокойтесь; ни смысл, ни слова не решают дела. Запись в книге - вот это клей!" Вы видите, он легко разрешил этот сложный вопрос, священники и доктора знают всё наизусть, поэтому им не приходится затруднять себя и думать, что хорошо, а что худо, как это делал я множество раз. И, конечно, брак этот оказался очень удачным, только бедная миссис Лемметер, урожденная мисс Осгуд, скончалась, не успев даже вырастить своих девочек. Но что касается благосостояния и уважения, то едва ли здесь найдется другая семья с такой доброй славой.
Все присутствующие уже не раз слышали от мистера Мэси этот рассказ, но сейчас внимали ему так, будто это была их любимая мелодия: в определенных местах даже трубки на время переставали дымить, чтобы ничто не мешало слушателям услышать ожидаемые слова.
Однако повествование еще не было окончено, и мистер Снел, хозяин гостиницы, как раз вовремя задал наводящий вопрос:
- Говорят, у мистера Лемметера было кругленькое состояние, когда он явился в наши края?
- Да, - ответил мистер Мэси, - но едва ли нынешний мистер Лемметер увеличил его. Здесь всегда говорили, что, арендуя Уорренс, не разбогатеешь. Впрочем, ферма обходится ему недорого: она стоит на так называемой благотворительной земле.
- Да, но ведь, кроме вас, мало кто знает, как эта земля стала благотворительной, а, мистер Мэси? - полюбопытствовал мясник.
- Где им знать? - не без некоторого презрения ответил старый псаломщик. - Еще мой дед шил ливреи для грумов того мистера Клифа, который приехал сюда и выстроил большие конюшни в Уорренсе. Эти конюшни в четыре раза больше, чем у сквайра Кесса, ибо Клиф думал только о лошадях да об охоте. Рассказывали, что этот Клиф был простым лондонским портным, который плутовал до тех пор, пока не рехнулся. Сам-то он был не мастер ездить верхом; говорили, что он болтался в седле, как мешок. Старый Кесс не раз упоминал об этом при моем деде. Но уж если этот Клиф влезал на лошадь, то мчался так, будто за ним гнался сам дьявол. Был у него сын, паренек лет шестнадцати. Отец ни к чему не приучал его, а все время заставлял ездить верхом, хотя тот здорово трусил. Клиф будто бы хотел вытрясти из него портновский дух и сделать из мальчишки джентльмена. Я сам портной и уважаю волю господа, который определил мне работать иглой. И я горжусь вывеской "Портной Мэси", которая появилась над нашей дверью еще раньше, чем на шиллингах стали изображать голову королевы. А Клиф стыдился своего портновского звания, и его ужасно злило, когда смеялись над тем, как он ездит верхом. Здешние джентльмены терпеть его не могли. Бедный парнишка скоро стал хворать и умер, да и отец не надолго пережил его. С каждым днем он все больше чудил, и рассказывали, что он частенько в глухую ночь с фонарем в руках отправлялся в конюшни и зажигал там множество свечей. Ему не спалось, и он подолгу стоял, щелкая бичом и поглядывая на лошадей. Счастье еще, говорили тогда, что эти конюшни не сгорели вместе с бедными бессловесными тварями. Наконец он умер, совсем уже спятив, и, оказалось, оставил все свое имущество, Уорренс и все прочее, лондонскому благотворительному обществу. Так Уорренс и стал "благотворительной землей". А что касается конюшен, то мистер Лемметер никогда ими не пользуется, они совсем не подходят ко всему прочему. Ежели кто из вас, боже упаси, хлопнет там дверью - словно гром загремит над всей деревней!
- Но там, в конюшнях, наверно творится такое, чего днем и не увидишь, ведь правда, мистер Мэси? - спросил хозяин.
- А вот, погуляйте там темной ночью, - предложил мистер Мэси, таинственно подмигивая, - а потом, если угодно, можете делать вид, что перед рассветом не видели огней в конюшнях, не слышали ни топота копыт, ни щелканья бича и звериного воя. "Праздник Клифа" - так называли этот шабаш еще в те времена, когда я был мальчишкой, а иные говорили, что это был в самом деле праздник, который давал Клифу дьявол, отпуская его на время с горячей сковороды. Так рассказывал мне отец, а он был разумный человек, хотя теперь можно найти таких умников, которые знают то, что произошло до их рождения, гораздо лучше, чем собственные дела.
- Что вы скажете на это, Даулес? - спросил хозяин, обращаясь к коновалу, который сгорал от нетерпения вставить словечко. - Вот орешек, который только вам по зубам.
Мистер Даулес был в этой компании духом отрицания и гордился своей ролью.
- Что я скажу? Я скажу то, что должен сказать человек, который не закрывает глаз, когда ему нужно взглянуть на столб с указателем пути. Я говорю и готов побиться об заклад на десять фунтов с любым человеком, который пойдет со мной в погожую ночь на выгон перед уорренскими конюшнями, что мы не увидим там никаких огней и не услышим никакого шума, разве что захотим высморкаться. Вот что я скажу и говорил уже много раз. Однако здесь не находится никого, кто бы рискнул десятифунтовой бумажкой ради привидений, в которых он так уверен.
- Послушайте, Даулес, вам легко так спорить, - сказал Бен Уинтроп. - С таким же успехом можно спорить с человеком, что он не схватит ревматизма, если постоит в пруду по шею в воде в морозную ночь. Очень весело будет ему выиграть заклад, если он схватит ревматизм! Те, кто верит в "праздник Клифа", не захотят пойти к конюшням ради десяти фунтов.
- Если мистер Даулес хочет знать истину, - с саркастической усмешкой сказал мистер Мэси, сплетая пальцы, - ему незачем биться об заклад: пусть он пойдет туда сам, никто ему не помешает, и если он убедится, что мы ошибаемся, пусть скажет нам об этом.
- Спасибо, премного вам обязан! - презрительно фыркнул коновал. - Если кругом дураки, это не моя забота. Мне незачем разведывать правду о привидениях, я ее и так знаю. Но я не против пари, только бы все было честно и открыто. Ставьте десять фунтов, что я увижу "праздник Клифа", и я готов пойти один. В провожатых я не нуждаюсь. Пойти туда мне все равно, что трубку набить.
- Эге, кто же будет следить за вами, Даулес, и проверит, что вы свое сделали? Без этого пари будет не по-честному, - сказал мясник.
- Не по-честному? - гневно воскликнул мистер Даулес. - Пусть кто-нибудь встанет и заявит, что я собираюсь спорить не по-честному! Ну-ка, мистер Ланди, любопытно услышать это от вас!
- Может, и любопытно, - ответил мясник, - да только не мое это дело. Я с вами не спорю, а сбивать вам цену тоже не буду. Если кто даст вам сколько вы хотите, соглашайтесь. Я за мир и спокойствие.
- Да за это стоит и всякий щенок, который тявкает, пока не замахнешься на него палкой, - сказал коновал. - Но я не боюсь ни людей, ни привидений и готов пойти на честное пари. Я не собачонка, готовая пуститься наутек.
- Да, но дело вот в чем, Даулес, - искренне и примирительно заговорил хозяин. - Есть, по-моему, люди, которые не могут увидеть духа, хотя бы он стал перед ними как столб. И на то есть своя причина. Вот, к примеру, моя жена: она не слышит запаха, поднеси ты ей к носу самый острый сыр. Я сам никогда не видел призраков, но я говорю себе: значит, у меня нет нюха на них. А есть люди, которые чуют привидение. Поэтому я стою за обе стороны и говорю: правда лежит где-то посередке. Если бы Даулес пошел туда на ночь, а потом сказал, что так и не видел ничего похожего на "праздник Клифа", я бы поддержал его; а если бы кто другой сказал, что "праздник Клифа" бывает без всякого сомнения, я бы и его поддержал. По-моему, тут все дело в чутье.
Умозрительное рассуждение хозяина было неприязненно встречено коновалом, ярым противником компромиссов.
- Чепуха! - с новым приливом раздражения объявил он, ставя на стол стакан. - При чем тут запах? Разве был случай, чтобы привидение подбило кому-нибудь глаз? Ну-ка, так это или нет? Если духи желают, чтобы я в них поверил, пусть перестанут шнырять во тьме по пустырям и покажутся там, где есть люди и свечи.
- Очень нужно духам, чтобы в них верил такой темный человек! - сказал мистер Мэси, возмущаясь полнейшей неспособностью коновала постичь существование привидений.