Лариосик. Николаша, Николаша, что ты, погоди!
Мышлаевский. Довольно! Я воюю с девятьсот четырнадцатого года. За что? За отечество? А это отечество, когда бросили меня на позор?!.. И я опять иди к этим светлостям?! Ну нет. Видали? (Показывает шиш.) Шиш!
Студзинский. Изъясняйся, пожалуйста, словами.
Мышлаевский. Я сейчас изъяснюсь, будьте благонадежны. Что я, идиот, в самом деле? Нет, я, Виктор Мышлаевский, заявляю, что больше я с этими мерзавцами генералами дела не имею. Я кончил!
Лариосик. Виктор Мышлаевский большевиком стал.
Мышлаевский. Да, ежели угодно, я за большевиков!
Студзинский. Виктор, что ты говоришь?
Мышлаевский. Я за большевиков, но только против коммунистов.
Студзинский. Это смешно. Надо понимать, о чем ты говоришь.
Лариосик. Позволь тебе сказать, что это одно и то же: большевизм и коммунизм.
Мышлаевский(передразнивая). "Большевизм и коммунизм". Ну, тогда и за коммунистов…
Студзинский. Слушай, капитан, ты упомянул слово "отечество". Какое же отечество, когда большевики? Россия кончена. Вот помнишь, командир говорил, и командир был прав: вот они, большевики!..
Мышлаевский. Большевики?.. Великолепно! Очень рад!
Студзинский. Да ведь они тебя мобилизуют.
Мышлаевский. И пойду, и буду служить. Да!
Студзинский. Почему?!
Мышлаевский. А вот почему! Потому! Потому что у Петлюры, вы говорили, сколько? Двести тысяч! Вот эти двести тысяч пятки салом подмазали и дуют при одном слове "большевики". Видал? Чисто! Потому что за большевиками мужички тучей… А я им всем что могу противопоставить? Рейтузы с кантом? А они этого канта видеть не могут… Сейчас же за пулеметы берутся. Не угодно ли… Спереди красногвардейцы, как стена, сзади спекулянты и всякая рвань с гетманом, а я посередине? Слуга покорный! Нет, мне надоело изображать навоз в проруби. Пусть мобилизуют! По крайней мере буду знать, что я буду служить в русской армии. Народ не с нами. Народ против нас. Алешка был прав!
Студзинский. Да какая же, к черту, русская армия, когда они Россию прикончили?! Да они нас все равно расстреляют!
Мышлаевский. И отлично сделают! Заберут в Чека, обложат и выведут в расход. И им спокойнее, и нам…
Студзинский. Я с ними буду биться!
Мышлаевский. Пожалуйста, надевай шинель! Валяй! Дуй!.. Шпарь к большевикам, кричи им: не пущу! Николку с лестницы уже сбросили раз! Голову видал? А тебе ее и вовсе оторвут. И правильно - не лезь. Теперь пошли дела не наши!
Лариосик. Я против ужасов гражданской войны. В сущности, зачем проливать кровь?
Мышлаевский. Ты на войне был?
Лариосик. У меня, Витенька, белый билет. Слабые легкие. И, кроме того, я единственный сын у моей мамы.
Мышлаевский. Правильно, товарищ белобилетник.
Студзинский. Была у нас Россия - великая держава!..
Мышлаевский. И будет!.. Будет!
Студзинский. Да, будет, будет - ждите!
Мышлаевский. Прежней не будет, новая будет. Новая! А ты вот что мне скажи. Когда вас расхлопают на Дону - а что вас расхлопают, я вам предсказываю, - и когда ваш Деникин даст деру за границу - а я вам это тоже предсказываю, - тогда куда?
Студзинский. Тоже за границу.
Мышлаевский. Нужны вы там, как пушке третье колесо! Куда ни приедете, в харю наплюют от Сингапура до Парижа. Я не поеду, буду здесь в России. И будь с ней что будет!.. Ну и кончено, довольно, я закрываю собрание.
Студзинский. Я вижу, что я одинок.
Шервинский(вбегает). Подождите, подождите, не закрывайте собрания. Я имею внеочередное заявление. Елена Васильевна Тальберг разводится с мужем своим, бывшим полковником генерального штаба Тальбергом, и выходит… (Кланяется, указывая рукой на себя.)
Входит Елена.
Лариосик. А!..
Мышлаевский. Брось, Ларион, куда нам с суконным рылом в калашный ряд. Лена ясная, позволь, я тебя обниму и поцелую.
Студзинский. Поздравляю вас, Елена Васильевна.
Мышлаевский(идет за Лариосиком, убежавшим в переднюю). Ларион, поздравь - неудобно! Потом опять сюда придешь.
Лариосик(Елене). Поздравляю вас и желаю вам счастья. (Шервинскому.) Поздравляю вас… поздравляю.
Мышлаевский. Но ты молодец, молодец! Ведь какая женщина! По-английски говорит, на фортепьянах играет, а в то же время самоварчик может поставить. Я сам бы на тебе, Лена, с удовольствием женился.
Елена. Я бы за тебя, Витенька, не вышла.
Мышлаевский. Ну и не надо. Я тебя и так люблю. А сам я по преимуществу человек холостой и военный. Люблю, чтобы дома было уютно, без женщин и детей, как в казарме… Ларион, наливай! Поздравить надо!
Шервинский. Погодите, господа! Не пейте это вино! Я вам сейчас принесу. Вы знаете, какое это вино! Ого-го-го!.. (Взглянул на Елену, увял.) Ну так, среднее винишко. Обыкновенное Абрау-Дюрсо.
Мышлаевский. Лена, твоя работа! Женись, Шервинский… ты совершенно здоров! Ну, поздравляю вас и желаю вам…
Дверь в переднюю открывается, входит Тальберг в штатском пальто, с чемоданом.
Студзинский. Господа! Владимир Робертович… Владимир Робертович…
Тальберг. Мое почтение.
Мертвая пауза.
Мышлаевский. Это номер!
Тальберг. Здравствуй, Лена! Вы как будто удивлены?
Пауза.
Немного странно! Казалось бы, я мог больше удивляться, застав на своей половине столь веселую компанию в столь трудное время. Здравствуй, Лена. Что это значит?
Шервинский. А вот что…
Елена. Погоди… Господа, выйдите все на минутку, оставьте нас вдвоем с Владимиром Робертовичем.
Шервинский. Лена, я не хочу!
Мышлаевский. Постой, постой… Все уладим. Соблюдай спокойствие… Нам выкатываться, Леночка?
Елена. Да.
Мышлаевский. Я знаю, ты умница. В случае чего кликни меня. Персонально. Ну что ж, господа, покурим, пойдем к Лариону. Ларион, забирай подушку, и идем.
Все уходят, причем Лариосик почему-то на цыпочках.
Елена. Прошу вас.
Тальберг. Что это все значит? Прошу объяснить.
Пауза.
Что за шутки? Где Алексей?
Елена. Алексея убили.
Тальберг. Не может быть!.. Когда?
Елена. Два месяца тому назад, через два дня после вашего отъезда.
Тальберг. Ах, Боже мой, это ужасно! Но ведь я же предупреждал. Ты помнишь?
Елена. Да, помню. А Николка - калека.
Тальберг. Конечно, все это ужасно… Но ведь я же не виноват во всей этой истории… И согласись, это никак не причина для устройства такой, я бы сказал, глупой демонстрации.
Пауза.
Елена. Скажите, как же вы вернулись? Ведь сегодня большевики уже будут…
Тальберг. Я прекрасно в курсе дела. Гетманщина оказалась глупой опереткой. Немцы нас обманули. Но в Берлине мне удалось достать командировку на Дон, к генералу Краснову. Киев надо бросить немедленно… времени нету… Я за тобой.
Елена. Я, видите ли, с вами развожусь и выхожу замуж за Шервинского.
Тальберг(после долгой паузы). Хорошо! Очень хорошо! Воспользоваться моим отсутствием для устройства пошлого романа…
Елена. Виктор!..
Входит Мышлаевский.
Мышлаевский. Лена, ты меня уполномачиваешь объясниться?
Елена. Да! (Уходит.)
Мышлаевский. Понял. (Подходит к Тальбергу.) Ну? Вон!.. (Ударяет его.)
Тальберг растерян. Идет в переднюю, уходит.
Мышлаевский. Лена! Персонально!
Входит Елена.
Уехал. Дает развод. Очень мило поговорили.
Елена. Спасибо, Виктор! (Целует его и убегает.)
Мышлаевский. Ларион!
Лариосик(входит). Уже уехал?
Мышлаевский. Уехал!
Лариосик. Ты гений, Витенька!
Мышлаевский. "Я гений - Игорь Северянин". Туши свет, зажигай елку и сыграй какой-нибудь марш.
Лариосик тушит свет в комнате, освещает елку электрическими лампочками, выбегает в соседнюю комнату. Марш.
Господа, прошу!
Входят Шервинский, Студзинский, Николка и Елена.
Студзинский. Очень красиво! И как стало сразу уютно!
Мышлаевский. Ларионова работа. Ну, теперь позвольте вас поздравить по-настоящему. Ларион, довольно!
Входит Лариосик с гитарой, передает ее Николке.
Поздравляю тебя, Лена ясная, раз и навсегда. Забудь обо всем. И вообще - ваше здоровье! (Пьет.)
Николка(трогает струны гитары, поет).
Скажи мне, кудесник, любимец богов,
Что сбудется в жизни со мною?
И скоро ль на радость соседей-врагов
Могильной засыплюсь землею?
Так громче, музыка, играй победу,
Мы победили, и враг бежит, бежит, бежит!
Мышлаевский(поет).
Так за Совет Народных Комиссаров…
Все, кроме Студзинского, подхватывают:
"Мы грянем громкое "Ура! Ура! Ура!"".
Студзинский. Ну, это черт знает что!.. Как вам не стыдно!
Николка(запевает).
Из темного леса навстречу ему
Идет вдохновенный кудесник…
Лариосик. Замечательно!.. Огни… елочка…
Мышлаевский. Ларион! Скажи нам речь!
Николка. Правильно, речь!..
Лариосик. Я, господа, право, не умею! И, кроме того, я очень застенчив.
Мышлаевский. Ларион говорит речь!
Лариосик. Что ж, если обществу угодно, я скажу. Только прошу извинить: ведь я не готовился. Господа! Мы встретились в самое трудное и страшное время, и все мы пережили очень, очень много… и я в том числе. Я пережил жизненную драму… И мой утлый корабль долго трепало по волнам гражданской войны…
Мышлаевский. Как хорошо про корабль…
Лариосик. Да, корабль… Пока его не прибило в эту гавань с кремовыми шторами, к людям, которые мне так понравились… Впрочем, и у них я застал драму… Ну, не стоит говорить о печалях. Время повернулось. Вот сгинул Петлюра… Все живы… да… мы все снова вместе… И даже больше того: вот Елена Васильевна, она тоже пережила очень и очень много и заслуживает счастья, потому что она замечательная женщина. И мне хочется сказать ей словами писателя: "Мы отдохнем, мы отдохнем…"
Далекие пушечные удары.
Мышлаевский. Так-с!.. Отдохнули!.. Пять… шесть… Девять!..
Елена. Неужто бой опять?
Шервинский. Нет. Это салют!
Мышлаевский. Совершенно верно: шестидюймовая батарея салютует.
За сценой издалека, все приближаясь, оркестр играет "Интернационал".
Господа, слышите? Это красные идут!
Все идут к окну.
Николка. Господа, сегодняшний вечер - великий пролог к новой исторической пьесе.
Студзинский. Кому пролог, а кому - эпилог.
Приложение
БЕЛАЯ ГВАРДИЯ
Роман
19 и 20 главы романа (ранняя реакция)
19
― Шаркни ножкой, скажи дяде: здравствуй, дядя, - научила Елена, наклоняясь.
― Драсту, дядя, - недоверчиво и вздохнув сказал Петька Щеглов Мышлаевскому.
― Здравствуй, - мрачно ответил ему Мышлаевский, потом покосился вниз и добавил: - Судя по твоей физиономии, ты большой шалун.
Петька Щеглов тотчас же взялся за юбку Елены, засопел, губы выпятил кувшинчиком, нахмурился.
― Ну балбес, ну балбес длинный, чего ребенка дразнишь?
― Чиво дразнишь, - выговорил и Петька неприязненно.
Шервинский, Карась, сама Елена захохотали, а Петька спрятался за юбку, так что выглядывала левая его нога в тупоносом ботинке и праздничной лиловой штанине.
― Не слушай их, не слушай, маленький, они нехорошие, - говорила Елена, извлекая Петьку из складок, - гляди на елку, смотри, какие огоньки.
Петька вылез из юбки, глаза его устремились по направлению маленьких огней. От них вся гостиная сверкала, переливалась, источала запах леса, сверкал дед.
― Дать ему апельсин, - растрогался Мышлаевский, - дать.
― Потом апельсин, - распорядилась Елена, - а теперь танцевать давайте. Все. Танцевать хочешь? Ну, ладно.
Колыхнулась портьера, и в гостиную вышел Турбин. Он был в смокинге, открывавшем широкую белую грудь, с черными запонками. Голова его, наголо остриженная во время тифа, чуть-чуть начала обрастать, гладко выбритое лицо было лимонного оттенка, он опирался на палку. Блестящие глаза его еще больше заблестели от елочных огней. Следом за Турбиным явился Лариосик, и тоже в смокинге. И главное, добытом неизвестно где; всем отлично было известно, что в багаже Лариосика этого одеяния не было. Как большой хомут на Лариосиковой шее сидел отложной крахмальный воротник с лентой черной бабочкой, и из рукавов вылезали твердые манжеты с запонками в виде лошадиной морды с хлыстом. Лариосик целых два дня летал где-то по городу и достал все-таки смокинг, узнав, что это дело принципиальное. Петлюра - каналья. Пусть хоть десять Петлюр будет в городе, а здесь, в стенах Анны Владимировны, он не властен. Пусть стены еще пахнут формалином, пусть из-за этого чертова формалина провалилась первая елка в сочельник, не провалится вторая, и последняя, сегодня - в крещенский сочельник. Она будет, она есть, и вот он, Турбин, встал вчера, желтый. И рана его заживает чудесно. Сверхъестественно. Это даже Янчевский сказал, а он, все видевший на своем веку, знает, что сверхъестественного не бывает в жизни. Ибо все в ней сверхъестественно.
На Мышлаевском смокинг сидит, как не на каждом сядет. И не поймешь, в чем дело. И не нов, и пластрон не первоклассный, а между тем все как-то к месту. Вероятно, штаны первоклассные. Вот, например, Лариосику трудно как-то в смокинге, выражение лица трудно как-то подобрать к смокингу, и все время кажется, что подтяжки выскочат в прорез жилета, а Мышлаевский ворочается свободно, размашисто, никаких выражений лица не устраивает, а между тем его хоть в кинематографе снимай. И портит его только одно. Не свойственная Мышлаевскому дума, довольно тревожная. Она улеглась в трех складках на патрицианском лбу и в беспокойных глазах. И так: то оживится, Мышлаевский, то вдруг нахмурится и задумается. В чем дело - неизвестно. Во всяком случае, когда Николка на печке в столовой изобразил свежую своевременную надпись китайской тушью:
Пор. Мышлаевский сделал попытку воспитать ребенка в крещенский сочельник 1919 года. Он хороший семьянин, -
Мышлаевскому эта надпись не понравилась. Он нахмурился, как облако, пожевал губами.
― Ты что-то много последнее время острить стал.
Николка густо раскраснелся.
― Если, Витенька, тебе не нравится, я сотру. Ты обиделся?
― Нет, не обиделся, а просто интересуюсь, чего это ты распрыгался так. Что-то больно весел. Манжетки выставил… на жениха похож.
Николка расцвел малиновым огнем, и глаза его утонули в озере смущения.
― На Мало-Провальную слишком часто ходишь, - продолжал Мышлаевский добивать противника шестидюймовыми снарядами, - это, впрочем, хорошо. Рыцарем нужно быть, поддерживай турбинские традиции.
― Не понимаю, Витенька, про что ты говоришь, - забормотал Николка, - на какую такую Провальную?..
― Вот такую самую… Иди встречай.
Звонок протрещал в передней высоко и в сердце Николки. В гостиной оборвалась на клавишах фриска из 2-й рапсодии под пальцами Елены.
― Очень рада. Очень. Позвольте же вас познакомить. Все белогвардейцы.
― У вас так нагадно, я не знала. Пгамо смутишься…
― Что вы. Не обращайте внимания. Только свои. Смокинги - это они принципиально. По поводу Петлюры.
― Социальной революции, - вставил Мышлаевский.