- О, заговорила. - Обрадовался гость.
- Зарекалась молчать, но ты ирод такой кого угодно доведёшь до отчаянья!
- Я такой! – самодовольно протянул Николай. – Так что сопротивляться не рекомендую.
Антонина повернула к нему увядающее, но красивое лицо и выкрикнула:
- Ни тебя, ни гостя не пущу!
- Пустишь как миленькая, - угрожающе прошептал бывший шахтёр. – Мало того и обслужишь его по полной программе…
- Не дождёшься!
- Сделаешь всё, что он захочет, - предупредил Симагин. – Если конечно у него на такую потасканную бабу встанет.
Антонина застыла, медленно переваривая услышанное.
- Нет!
- Иначе я тебя застрелю как собаку. – Просто сказал полицай и вытащил парабеллум.
- Ты сдурел?
- Поняла меня немецкая блядь?
Не дождавшись ответа, он грохнул дверью и отправился спать в участок. Антонина больше часа стояла как вкопанная посредине скромно обставленной гостиной и о чём-то мучительно раздумывала:
- Как быть? Ведь он обязательно припрётся…
Когда утром соседка забежала к ней одолжить соли, окоченевшая Тоня давно висела на верёвке, продетой через кольцо вбитое Григорием для детской колыбели. Вероятно, женщина заранее переоделась, встала на стул, чтобы дотянуться до деревянной балки на потолке и спрыгнула вниз…
Глава 14
После сдачи города Сталино 383-я стрелковая дивизия отступала, отчаянно огрызаясь, в направлении на северо-восток. Осенью 1941 года фронт стабилизировался по луганскому краю Донбасса.
- Неужели немец выдохся?
"Шахтёрская" дивизия заняла оборону у города Красный Луч и вгрызлась намертво в родную землю. Всю зиму шли оборонительные сражения, не приводящие к заметным изменениям линии фронта.
- Как же есть хочется! – думал Петя Шелехов почти всё время.
Питание становилось всё хуже, снабженцы в тылу обнаглели и воровали в открытую. Обовшивевший, опухший, грязный дистрофик, он не мог как следует работать, не имел ни бодрости, ни выправки. Горькая правда войны надломила его. Собратья по оружию либо молча неодобрительно сопели и отворачивались от него, либо выражали свои чувства крепким матом:
- Вот навязался недоносок на нашу шею!
Однажды высокое начальство застало его за прекрасным занятием: откопав в снегу дохлого мерина, он вырубал бифштексы из его мёрзлой ляжки. Взмах тяжёлым топором, слабый удар.
- Ух! - с придыханием, а потом минута отдыха.
Рот открыт, глаза выпучены, изо рта и ноздрей - пар. Петька поднял глаза, а на него с омерзением смотрел сытый, румяный, в белоснежном полушубке, комиссар полка.
- Фамилия?
Он даже не снизошёл до разговора с доходягой, не ругался, не кричал, а вернувшись в штаб, по телефону взгрел непосредственного начальника Шелехова за развал в подразделении и низкий морально-политический уровень.
- Наказать мерзавца, – негодовал комиссар. – Позорит понимаешь Красную Армию!
- Будет исполнено!
Непосредственный командир Петьки сидел в то время в километрах в двух-трёх от советских позиций. У него был свой метод воспитания подчинённых.
- Так лучше запомнят…
Провинившихся он вызывал к себе, и делал это ночью, чтобы лучше почувствовали свою вину, пробежавшись по морозцу, часто под обстрелом, к нему на наблюдательный пункт.
- Вставай, комбат вызывает.
Шелехова разбудили часа в три утра и передали приказ отправляться за получением "овцы", то есть головомойки.
- А как туда идти? - спросил он, ещё не совсем проснувшись.
- Метров триста вперёд, там будет раздвоенная береза со сбитой макушкой, потом большая воронка, свернёшь налево, потом прямо и через полчаса увидишь холм.
- Это там где наш дот?
- А лучше иди по телефонному проводу. Не заблудишься. Да смотри осторожней, не напорись на немцев!
- Откуда им здесь взяться?
Береза оказалась значительно дальше и ствол её почему-то разделялся вверху не на два, а на три больших сука. Воронок было повсюду множество, а телефонный провод куда-то исчез. Петя сразу заблудился и потерял все ориентиры. Решил все же идти вперёд в надежде наткнуться на дот.
- Хорошо хоть тропинку видно…
Ночь выдалась не очень тёмная, то и дело из-за туч выглядывала луна. Изредка бледным светом вспыхивали немецкие осветительные ракеты. Он шёл через редкие кустарники по целине, то проваливаясь в снег почти по пояс, то по голым полянам, где гулял ветер, качая торчавшие из сугробов высохшие стебельки травы.
- Назад вернусь по своим следам.
Дорожка следов тянулась неровной нитью. Откуда-то периодически бил немецкий пулемёт, и разноцветные трассирующие пули летели, словно стайки птиц, одна за другой.
- Зачем немцы палят в пустоту? – в мозгу всплыл глупый вопрос.
Пули свистели совсем рядом, задевая за травинку и с треском разрывались, вспыхивая, как бенгальские огни. Это было бы очень красиво, если бы сердце не сжималось от лютого страха. Петька шёл уже больше часа, сам не зная куда. Немецкие ракеты и выстрелы остались позади.
- Где я?
Сплошной линии фронта не было, немцы сидели в опорных пунктах, а промежутки между ними контролировались подвижными отрядами - патрулями.
- Пройду метров сто, - решил он, - и буду возвращаться, пусть лучше накажут, чем попадать в плен…
На пути возникли густые кусты, продираться через них стало трудно, пришлось снять с плеча винтовку, чтобы не цеплялась за ветви. Держа её штыком вперёд, Петя вылез, наконец, на возвышенность, где оказалась протоптанная тропинка.
- Вид у меня со стороны чудовищный: прожжённая шинель, грязная ушанка, туго завязанная под подбородком, разнокалиберные, штопаные-перештопанные валенки. – Некстати подумал он. - Я похож на чучело, запорошенное снегом.
Вдруг при вспышке ракеты солдат обнаружил перед собою на тропинке другое чучело, ещё более диковинное. То был немец, перевязанный поверх каски бабьим шерстяным платком.
- Ни фига себе!
За плечами у того висел термос, в руках он тащил мешок и несколько фляг. Автомат висел на шее, но, чтобы его снять, понадобилось бы немало времени.
- Откуда он здесь?
Противники оцепенели от ужаса, оба вытаращили глаза и отшатнулись друг от друга. Больше всего Пете хотелось убежать, спрятаться.
- Только не стреляй!
Инстинктивно он выставил перед собою винтовку, даже забыв, что держал оружие. Гитлеровец резко бросил на снег фляги и потянул руки вверх.
- Nicht schiesen. - Губы его дёргались, он захныкал, и пар стал судорожно вырываться из его ноздрей сквозь замёрзшие, заиндевевшие сопли.
Красноармеец сориентировался, прижал палец к губам и показал немцу на свои следы в кустах:
- Иди, мол, туда!
Немец поднял свои мешки и фляги и двинулся, хлюпая носом, по сугробам. Растерявшись, Петька даже не отнял у него автомат.
- Как опять не заблудиться?
Часа полтора, отдуваясь и спотыкаясь, брели они по неровным следам, которые, слава Богу, не замело, и уже на рассвете притащились в расположение Петиной части.
- Наш малец нашёлся!
- Меня к комбату вызывали.
- А мы думали сдаваться пошёл…
Немца разоружили, сняли с него термос, а Шелехов тем временем пытался чистосердечно объяснить всё происшедшее старшине роты:
- Заблудился я!
- Отставить, - приказал старшина, окинув его острым, всё понимающим взглядом. – В ходе обследования телефонных линий произошло боевое столкновение с противником.
- Да я…
- Тебе ясно!
- Так точно!
- Отдыхайте, обедайте.
Солдаты разлили по котелкам вкуснейший немецкий гороховый суп с салом, горячий и ароматный, поделили галеты и принялись за еду.
- Какое блаженство!
Расчётливый старшина между тем докладывал начальству по телефону:
- Товарищ полковник! Наше подразделение вошло в контакт с противником. После перестрелки немцы отошли. Наш радист взял пленного… Так точно, пленного!
Полковник велел немедленно доставить "фрица" в штаб. Петя настоял, чтобы перед этим, ему жалкому и вшивому, тоже дали полный котелок горячего супа. Оказалось, что, заблудившись, он забрёл на тропу, по которой подносили боеприпасы и пищу в большой немецкий дот.
- Но почему немец топал в одиночку? Почему не было патрулей?
Уже несколько дней советское командование безуспешно пыталось получить пленного-"языка". Совершали подвиги в тылу врага профессиональные разведчики, гибли специальные отряды, а пленного добыть никак не удавалось.
- Неисповедимы судьбы человеческие!
Сам командарм матюкал за это подчинённых так, что лопались телефонные аппараты. Начальство не знало, что делать. И вдруг, нежданно-негаданно, заморыш разрешил тяжёлые проблемы.
- Герой!
Правда даром для Петьки этот подвиг тоже не прошёл. Вскоре он обморозил обе ноги. Неутешительный диагноз, обозначенный в истории болезни, оказался однозначным:
- "Обморожение пальцев ног - второй степени, левой пятки - третьей степени, правой пятки - от второй до третьей степени".
Только позднее он узнал, как близок был к тому, чтобы потерять ступни.
- Должно быть, ты везунчик, - сказал горбоносый полевой хирург. – Днём позже я тебе ничем не помог бы...
- Да уж, везунчик!
Когда солнце стало пригревать по-настоящему, а снег начал незаметно таять, Петя в первый раз встал на ноги.
- В тылу жить можно! – за время болезни он окреп и похорошел.
Промёрзший после военной зимы украинский чернозём, наконец, отогрелся, и вся местность вокруг превратилась в сплошные болота. Врачи санитарного батальона слоями срезали гниющую плоть и накладывали жутко вонючую мазь, больше они ничего сделать не могли.
- Интересно из чего её делают? – недоумевал наивный солдат. – Почему лекарства всегда неприятны на вкус и вид?
Впрочем, она мало помогала в лечении, нижние конечности продолжали гнить. Онемелость постепенно уступала место чрезвычайной чувствительности, и тогда смена повязок, любое малейшее прикосновение, вызывало адскую боль.
- Ты лучше держи ноги высоко поднятыми, - советовали опытные больные.
- Зачем?
- Так будешь меньше чувствовать, как в них пульсирует кровь.
Прошла не одна неделя, прежде чем боль стала постепенно утихать. А когда дороги стали пригодны для передвижения, Петю вместе с частью раненых, больных скарлатиной и желтухой погрузили в санитарную машину и доставили в госпиталь Ворошиловграда.
- Здесь идеальное место для восстановления сил, - хвастался сосед Шелехова по палате Гена Шахов. - Никакой тебе сокрушительной шрапнели, никаких пролетающих мимо смертоносных пуль.
- Ничто не напоминает мне о передовой.
- Вот именно…
Название "госпиталь" показалось Петру некоторым преувеличением. Госпиталь в его представлении это белоснежное постельное бельё и чистенькие медсестры. Здесь же пациенты лежали в исподнем и фуфайках на тряпичных матрацах прямо на полу. Медик, молодой врач с манерами карьериста, делал обходы раз в день, чтобы записать жалобы солдат.
- Смотри Петя, - учил его тяжелораненный сосед. - Основная забота врача отобрать тех, кого уже можно отправить на фронт.
- Меня это не волнует.
Генке досрочная отправка на передовую не грозила. В боях под Краматорском его взвод, находившийся на марше немцы накрыли залпом тяжёлых миномётов. Генку подбросило в воздух, и яростная взрывная волна шмякнула тело со всего размаха об дерево.
- Представляешь, - хвастался он товарищу. – Вот повезло! Ни одного осколочного ранения, но, зараза, получил множественные переломы левой ноги и правой руки.
- Бывает же такое.
Всё отделение Шахова посекло осколками, никто не выжил. В госпитале на переломы наложили гипс, но рваные раны под ним начали тут же гнить. Дошло до того, что вездесущие мухи отложили в открытых гнойниках яйца и их личинки копошились там, вызывая у бедолаги неистовые приступы чесотки.
- Я бы многое отдал, чтобы извести вонючих гадов, - признавался он, неловко ковыряя длинной палочкой под обширным гипсом. – Ползают свободно и нагло, как настоящие "фрицы".
- К тому же их полным-полно!
… Рядом с ними лежали двое готовящихся на комиссование солдат. У смоленского мужика Ершова был выбит пулей глаз, а вятский парень Сомов хромал на обе ноги. Разговаривали они между собой на две бесконечные темы: жратва и бабы.
- Я, ребята, уже второй раз в энтом госпитале. – Делился впечатлениями Ершов. - Ох и бабы здесь! Особенно одна сестричка, Замокшина по фамилии!
- Краля лет тридцати пяти?
- Огонь! Витамин! Познакомился я с ей в углу палатки за занавеской. Смотрю, сидит, мотает бинты, коленки развернула, а там ажно гланды видать! Как раз на тюке с ватой мы и закрутили любовь. Но неудачно. Стала моя подруга громко подвывать и повизгивать. Смотрю, подходит главврач и орет:
- "Опять Вы, Замокшина, хулиганите-безобразите! Десять суток Вам ареста! А тебя, голубчик (это мне), досрочно выписываю из госпиталя!"
Сомов товарища особенно не слушал, создавалось впечатление, что он думал всегда только о еде.
- Утащили мы, значицца, из курятника трёх кур и индейку, сварили в ведре и сожрали. Представляете, вдвоём! А бульон-то - как янтарь, густой, ароматный, - уже не лезет! Пришлось вылить на землю! Век не забуду!
Сомов облизнулся, как кот обожравшийся сметаны.
- Но в свою часть я не сразу пошёл, а перемигнулся с Замокшиной: пойдём, мол, в кустики! – Не заметив гастрономических изысков хромого продолжил Ершов. - Устроились мы хорошо, но опять несчастье! В самый интересный момент рыжий санитар…
- Это толстый такой? – перебил его Петька.
- Он самый! – скривился одноглазый. - Тыловая крыса, лодырь, мать его, нажрал шею, повернуться боится.
- Так что санитар?
- Нет, чтобы пройти десять шагов до воронки, вывалил в кусты, почти на наши головы, отбросы из операционной - кишки там разные, бинты кровавые, тампоны. Замокшина глаза закатила, ничего не видит, рычит, царапается. А у меня всю способность отшибло: под самым носом лежит отрезанная человеческая нога, совсем свежая, и кровь из неё сочится… Так и уехал из госпиталя в расстройстве.
Сомова откровения товарища не впечатлили.
- Пришли мы на хутор - хозяина нет. – Задумчиво разглагольствовал он. - Весь дом обшарили - ничего. Однако дверь дубовая в кладовку заперта. Мы - кувалды в руки и - хрясь! Хря-сь! Но больно крепко всё сделано. А тут как раз начальник штаба на шум прибёг:
- "Вы, грит, что, архаровцы, тут громите?!"
- "Разрешите доложить, товарищ полковник, хотим проверить, нет ли там шпиёнов!"
- "Ах так, ну, тогда давайте!"
Трахнули мы ешше пару раз, дверь вылетела, а в кладовке - окорока, колбасы, яйца, грибочки маринованные!
- Ух ты!
- Вот нажрались-то! Век не забуду!
Такие разговоры продолжались бесконечно и Петька с Шаховым вынужденно бежали из порнографического и вкусного ада. Они целыми днями коротали время вместе. Сначала вовсю играли в шахматы и шашки, но вскоре те им надоели. Они оба пришли в неописуемый восторга, когда на втором этаже, в палате номер шесть начали тайком играть в карты.
- Интересно, как внешне безразлично человек берёт карты в руки. – Часто подмечал Петр, следя за игроками. - Правда если приглядеться внимательнее, можно увидеть блеск глаз, нервные движения рук и то, как жадно выигравший забирает свой куш. Можно уловить дрожь в голосе людей и почувствовать возбуждение, которое берёт верх над апатией, которая неизбежно наступает после долгой службы в армии.
Сначала больные играли с оглядкой, но потом игра всех захватила. В первый же вечер Шахов проиграл двухмесячное денежное довольствие, но на следующий день отыгрался вдвойне. Друзья стали завсегдатаями азартной палаты и надолго забывали обо всём на свете. Однажды вечером туда зашёл сержант-медбрат и спросил, брали ли у пациентов мазки.
- Что это значит? - спросил Петя одного из солдат, когда сержант вышел.
- Ну, ты, видать, простак, - ответил тот с усмешкой. - Не говори мне, что не замечал, что большинство ребят тут умудрились подцепить венерическое заболевание.
- Какое венерическое заболевание? - удивился Петька.
- Триппер, приятель, триппер!
- Он излечим?
- Это и наполовину не так страшно, как сифилис, - ухмыльнулся другой знаток. - В наши дни это просто шутка. У врачей есть такая мазь, просто первоклассная. Не пройдёт и двух недель, как всё проходит, но зато имеешь почти месяц отпуска.
Двадцатилетний Пётр Шелехов слабо представлял, о чём идёт речь. В своей жизни он целовался всего один раз, да и то в щёчку. О чём-то большем он мог только мечтать…
- Ты хочешь сказать, что поскольку он настолько безобиден, то есть смысл подцепить его намеренно? - нарочито небрежно спросил он.
Петя ни за что на свете не хотел показаться девственником.
- Ну конечно, ты просто лопух, если не знаешь! Что ты мне дашь, если я сведу тебя с местной шлюхой, которая абсолютно надежна? Всё, что ей нужно, это несколько папирос, и дело в шляпе. Лучше всего подцепить болезнь как раз перед тем, как тебя собираются выписывать. Только не сообщай об этом в самый первый день, иначе всё, что ты получишь, это инъекция, и твои страдания будут напрасны.
- Но разве тебя не засадят на три дня в карантин, если ты сообщишь об этом слишком поздно? – спросил опытный Геннадий.
- Конечно, засадят, – смеясь, ответил голубоглазый солдат. - Но ты проведешь три дня в изоляторе, а не на фронте.
Картёжники дружно засмеялись, каждый по-своему представляя радужные перспективы.
- Удивительно, - сказал себе Петя. - До чего только не додумываются люди, чтобы не служить Родине…
Шахов быстро повернулся к парню, который дал бесплатный совет.
- Полагаю, ты знаешь о других доступных проститутках. Таких, что не только подцепили триппер, но и не выглядят как ожившая ручка от метлы.
- Есть у меня на примете подобные дамы.
- Я отдал бы за них десяток сигарет.
- Да ты я вижу тонкий ценитель женской красоты...
- А бы с кем не пойду, не волнуйся.
- Тебе много не нужно, не так ли? - ехидно спросил другой. - Сходи к врачу, он выпишет тебе рецепт, получишь удовольствие на складе.
…Азартные игры в госпитале были, конечно, запрещены. Если бы игроков застукали, все деньги со стола, до последней копейки, были бы конфискованы. По этой причине один из больных всегда стоял на стрёме на случай, если появится главный врач или политрук.
- Шухер. - Предупреждающий свист прозвучал в последний момент.
Игроки молниеносно сгребли свои деньги и хотели удрать, когда в проёме двери показался дородный политрук Мелащенко, с выступающим, трясущимся, будто холодец животом.
- Опять азартные игры! - проревел он, и его лицо стало свекольно-красным. - Ещё хоть раз поймаю с поличным, все отправитесь на фронт!
Затем он обжёг взглядом стоящего рядом Гену.
- Что ты делаешь здесь?.. Разве ты не с первого этажа?
- А разве запрещено подниматься по служебной лестнице?