Однажды утром, когда капитан в ожидании завтрака, лежа на диване, читал Преужасную жизнь Пантагрюэля, а Бернар брал у синьора Уберто Винибеллы урок игры на гитаре, лакей доложил Бернару, что внизу его дожидается опрятно одетая старуха, что вид у нее таинственный и что ей нужно с ним поговорить. Бернар тотчас же сошел вниз и получил из высохших рук - не Марты и не Камиллы, а какой-то неведомой старухи - письмо, от которого исходил сладкий запах. Перевязано оно было золотой ниткой, а запечатано широкой, зеленого воску, печатью, на которой вместо герба изображен был Амур, приложивший палец к губам, и по-кастильски написан девиз: Callad. Бернар вскрыл письмо - в нем была только одна строчка по-испански, он с трудом понял ее смысл: Esta noche una dama espera a V. M.
- От кого письмо? - спросил он старуху.
- От дамы.
- Как ее зовут?
- Не знаю. Мне она сказала, что она испанка.
- Откуда же она меня знает?
Старуха пожала плечами.
- Пеняйте на себя: вы себе это накликали благодаря своей славе и своей любезности, - сказала она насмешливо. - Вы мне только ответьте: придете?
- А куда прийти?
- Будьте сегодня вечером в половине девятого у Германа Оксерского, в левом приделе.
- Значит, я с этой дамой увижусь в церкви?
- Нет. За вами придут и отведут вас к ней. Но только молчок, и приходите один.
- Хорошо.
- Обещаете?
- Даю слово.
- Ну, прощайте. За мной не ходите.
Старуха низко поклонилась и, нимало не медля, вышла.
- Что же от тебя нужно было этой почтенной сводне? - спросил капитан, как скоро брат вернулся, а учитель музыки ушел.
- Ничего, - наигранно равнодушным тоном отвечал Бернар, чрезвычайно внимательно рассматривая изображение мадонны.
- Полно! У тебя не должно быть от меня секретов. Может, проводить тебя на свидание, посторожить на улице, встретить ревнивца ударами шпаги плашмя?
- Говорят тебе, ничего не нужно.
- Дело твое. Храни свою тайну. Но только я ручаюсь, что тебе так же хочется рассказать, как мне услышать.
Бернар рассеянно перебирал струны гитары.
- Кстати, Жорж, я не пойду сегодня ужинать к Водрейлю.
- Ах, значит, свидание сегодня вечером? Хорошенькая? Придворная дама? Мещаночка? Торговка?
- По правде сказать, не знаю. Меня должны представить даме… нездешней… Но кто она… понятия не имею.
- По крайней мере, тебе известно, где ты должен с ней встретиться?
Бернар показал записку и повторил то, что старуха дополнительно ему сообщила.
- Почерк измененный, - сказал капитан, - не знаю, как истолковать все эти предосторожности.
- Наверно, знатная дама, Жорж.
- Ох, уж эти наши молодые люди! Подай им самый ничтожный повод - и они уже возмечтали, что самые родовитые дамы сейчас бросятся им на шею!
- Понюхай, как пахнет записка.
- Это еще ничего не доказывает.
Внезапно лицо у капитана потемнело: ему пришла на ум тревожная мысль.
- Коменжи злопамятны, - заметил он. - Может статься, они этой запиской хотят заманить тебя в укромное место и там заставить дорого заплатить за удар кинжалом, благодаря которому они получили наследство.
- Ну что ты!
- Да ведь не в первый раз мщение избирает своим орудием любовь. Ты читал Библию. Вспомни, как Далила предала Самсона.
- Каким же я должен быть трусом, чтобы из-за нелепой догадки отказаться от, вернее всего, очаровательного свидания! Да еще с испанкой!..
- Во всяком случае, безоружным на свидание не ходи. Хочешь взять с собой двух моих слуг?
- Еще чего! Зачем делать весь город свидетелем моих любовных похождений?
- Нынче так водится. Сколько раз я видел, как мой большой друг д’Арделе шел к своей любовнице в кольчуге и с двумя пистолетами за поясом!.. А позади шагали четверо солдат из его отряда, и у каждого в руках заряженная аркебуза. Ты еще не знаешь Парижа, мой мальчик. Лишняя предосторожность не помешает, поверь. А если кольчуга стесняет - ее всегда можно снять.
- У меня нет дурного предчувствия. Родственникам Коменжа проще было бы напасть на меня ночью на улице, если б они таили против меня зло.
- Как бы то ни было, я отпущу тебя с условием, что ты возьмешь пистолеты.
- Пожалуйста, могу и взять, только надо мной будут смеяться.
- И это еще не все. Нужно плотно пообедать, съесть пару куропаток и изрядный кусок пирога с петушиными гребешками, чтобы вечером поддержать честь семейства Мержи.
Бернар ушел к себе в комнату и, по крайней мере, четыре часа причесывался, завивался, душился и составлял в уме красивые фразы, с которыми он собирался обратиться к прелестной незнакомке.
Читатели сами, верно, догадаются, что на свидание он не опоздал. Полчаса с лишним расхаживал он по церкви. Уже три раза пересчитал свечи, колонны, ex-voto, и вдруг какая-то старуха, закутанная в коричневый плащ, взяла его за руку и молча вывела на улицу. Несколько раз сворачивая с одной улицы на другую и все так же упорно храня молчание, она наконец привела его в узенький и, по первому впечатлению, необитаемый переулок. В самом конце переулка она остановилась возле сводчатой низенькой дверцы и, достав из кармана ключ, отперла ее. Она вошла первой, Мержи, в темноте держась за ее плащ, шагнул следом за ней. Войдя, он услышал, как за ним задвинулись тяжелые засовы. Провожатая шепотом предупредила его, что перед ним лестница и что ему надо будет подняться на двадцать семь ступеней. Лестница была узкая, ступени неровные, разбитые, так что он несколько раз чуть было не загремел. Наконец, поднявшись на двадцать семь ступенек и взойдя на небольшую площадку, старуха отворила дверь, и яркий свет на мгновение ослепил Мержи. Он вошел в комнату и подивился изящному ее убранству, - внешний вид дома ничего подобного не предвещал.
Стены были обиты штофом с разводами, правда, слегка потертым, но еще вполне чистым. Посреди комнаты стоял стол, на котором горели две розового воску свечи, высились груды фруктов и печений, сверкали хрустальные стаканы и графины, по-видимому, с винами разных сортов. Два больших кресла по краям стола, должно быть, ожидали гостей. В алькове, наполовину задернутом шелковым пологом, стояла накрытая алым атласом кровать с причудливыми резными украшениями. Курильницы струили сладкий аромат.
Старуха сняла капюшон, Бернар - плащ. Он сейчас узнал в ней посланницу, приносившую ему письмо.
- Матерь божья! - заметив пистолеты и шпагу, воскликнула старуха. - Вы что же это, собрались великанов рубить? Прекрасный кавалер! Здесь если и понадобятся удары, то, во всяком случае, не сокрушительные удары шпагой.
- Я понимаю, однако может случиться, что братья или разгневанный муж помешают нашей беседе, и тогда придется им застлать глаза дымом от выстрелов.
- Этого вы не бойтесь. Скажите лучше, как вам нравится комната?
- Комната великолепная, спору нет. Но только одному мне здесь будет скучно.
- Кто-то придет разделить с вами компанию. Обещайте мне сначала одну вещь.
- А именно?
- Если вы католик, протяните руку над распятием (она вынула его из шкафа), а если гугенот, то поклянитесь Кальвином… Лютером… словом, всеми вашими богами…
- В чем же я должен поклясться? - перебил он ее, смеясь.
- Поклянитесь, что не станете допытываться, кто эта дама, которая должна прийти сюда.
- Условие нелегкое.
- Смотрите. Клянитесь, а то я выведу вас на улицу.
- Хорошо, даю вам честное слово, оно стоит глупейших клятв, коих вы от меня потребовали.
- Ну и ладно. Запаситесь терпением. Ешьте, пейте, коли хотите. Скоро вы увидите даму-испанку.
Она накинула капюшон и, выйдя, заперла дверь двойным поворотом ключа.
Мержи бросился в кресло. Сердце у него колотилось. Он испытывал почти такое же сильное и почти такого же рода волнение, как за несколько дней до этого на Пре-о-Клер при встрече с противником.
В доме царила мертвая тишина. Прошло мучительных четверть часа, и в течение этого времени его воображению являлась то Венера, сходившая с обоев и кидавшаяся к нему в объятия, то графиня де Тюржи в охотничьем наряде, то принцесса крови, то шайка убийц и, наконец, - это было самое страшное видение - влюбленная старуха.
Все было тихо, ничто не возвещало Бернару, что кто-то идет, и вдруг - быстрый поворот ключа в замочной скважине - дверь отворилась и как будто сама собой тут же затворилась, и вслед за тем в комнату вошла женщина в маске.
Она была высокого роста, хорошо сложена. Платье, узкое в талии, подчеркивало стройность ее стана. Однако ни по крохотной ножке в белой бархатной туфельке, ни по маленькой ручке, которую, к сожалению, облегала вышитая перчатка, нельзя было с точностью определить возраст незнакомки. Лишь по каким-то неуловимым признакам, благодаря некоей магической силе или, если хотите, провидению, можно было догадаться, что ей не больше двадцати пяти лет. Наряд на ней был дорогой, изящный и в то же время простой.
Мержи вскочил и опустился перед ней на одно колено. Дама шагнула к нему и ласково проговорила:
- Dios os guarde, caballero. Sea V. M. el bien venido.
Мержи посмотрел на нее с изумлением.
- Habla V. М. español?
Мержи не только не говорил по-испански, он даже плохо понимал этот язык.
Дама, видимо, была недовольна. Она села в кресло, к которому подвел ее Мержи, и сделала ему знак сесть напротив нее. Потом она заговорила по-французски, но с акцентом, причем этот акцент то становился резким, нарочитым, то вдруг исчезал совершенно.
- Милостивый государь! Ваша доблесть заставила меня позабыть осторожность, свойственную нашему полу. Мне захотелось посмотреть на безупречного кавалера, и вот я вижу этого кавалера именно таким, каким его изображает молва.
Мержи, вспыхнув, поклонился даме.
- Неужели вы будете так жестоки, сударыня, и не снимете маску, которая, подобно завистливому облаку, скрывает от меня солнечные лучи? (Эту фразу он вычитал в какой-то книге, переведенной с испанского.)
- Сеньор кавалер! Если я останусь довольна вашей скромностью, то вы не раз увидите мое лицо, но сегодня удовольствуйтесь беседой со мной.
- Ах, сударыня! Это очень большое удовольствие, но оно возбуждает во мне страстное желание видеть вас!
Он стал перед ней на колени и сделал такое движение, словно хотел снять с нее маску.
- Росо а росо, сеньор француз, вы что-то не в меру проворны. Сядьте, а то я уйду. Если б вы знали, кто я и чем я рискнула, вызвав вас на свидание, вы были бы удовлетворены той честью, которую я вам оказала, явившись сюда.
- По правде говоря, голос ваш мне знаком.
- А все-таки слышите вы меня впервые. Скажите, вы способны полюбить преданной любовью женщину, которая полюбила бы вас?..
- Уже одно сознание, что вы тут, рядом…
- Вы никогда меня не видали, значит, любить меня не можете. Почем вы знаете, красива я или уродлива?
- Я убежден, что вы обольстительны.
Мержи успел завладеть рукой незнакомки, незнакомка вырвала руку и поднесла к маске, как бы собираясь снять ее.
- А что, если бы вы сейчас увидели пятидесятилетнюю женщину, страшную уродину?
- Этого не может быть.
- В пятьдесят лет еще влюбляются.
Она вздохнула, молодой человек вздрогнул.
- Стройность вашего стана, ваша ручка, которую вы напрасно пытаетесь у меня отнять, - все это доказывает, что вы молоды.
Эти слова он произнес скорее любезным, чем уверенным тоном.
- Увы!
Бернаром начало овладевать беспокойство.
- Вам, мужчинам, любви недостаточно. Вам еще нужна красота.
Она снова вздохнула.
- Умоляю вас, позвольте мне снять маску…
- Нет, нет!
Она быстрым движением оттолкнула его.
- Вспомните, что вы мне обещали.
После этого она заговорила приветливее:
- Мне приятно видеть вас у моих ног, а если б я оказалась немолодой и некрасивой… по крайней мере, на ваш взгляд… быть может, вы бы меня покинули.
- Покажите мне хотя бы вашу ручку.
Она сняла надушенную перчатку и протянула ему белоснежную ручку.
- Узнаю эту руку! - воскликнул он. - Другой столь же красивой руки во всем Париже не сыщешь.
- Вот как? Чья же это рука?
- Одной… одной графини.
- Какой графини?
- Графини де Тюржи.
- А!.. Знаю, о ком вы говорите. Да, у Тюржи красивые руки, но этим она обязана миндальному притиранью, которое для нее изготовляют. А у меня руки мягче, и я этим горжусь.
Все это было сказано до того естественным тоном, что в сердце Бернара, как будто бы узнавшего голос прелестной графини, закралось сомнение, и он уже готов был сознаться самому себе в своей ошибке.
"Целых две вместо одной… - подумал он. - Решительно, мне ворожат добрые феи".
Мержи поискал на красивой руке графини отпечаток перстня, который он заметил у Тюржи, но не обнаружил на этих округлых, изящных пальцах ни единой вдавлинки, ни единой, хотя бы едва заметной полоски.
- Тюржи! - со смехом воскликнула незнакомка. - Итак, вы приняли меня за Тюржи? Покорно вас благодарю! Слава богу, я, кажется, чуточку лучше ее.
- По чести, графиня - самая красивая женщина из всех, каких я когда-либо видел.
- Вы что же, влюблены в нее? - живо спросила незнакомка.
- Может быть. Но только умоляю вас, снимите маску, покажите мне женщину красивее Тюржи.
- Когда я удостоверюсь, что вы меня любите… только тогда вы увидите мое лицо.
- Полюбить вас!.. Как же, черт возьми, я могу полюбить вас не видя?
- У меня красивая рука. Вообразите, что у меня такое же красивое лицо.
- Теперь я знаю наверное, что вы прелестны; вы забыли изменить голос и выдали себя. Я его узнал, ручаюсь головой.
- И это голос Тюржи? - смеясь, спросила она с сильным испанским акцентом.
- Ну конечно!
- Ошибаетесь, ошибаетесь, сеньор Бернардо. Меня зовут донья Мария… донья Мария де… Потом я вам назову свою фамилию. Я из Барселоны. Мой отец держит меня в большой строгости, но теперь он путешествует, и я пользуюсь его отсутствием, чтобы развлечься и посмотреть парижский двор. Что касается Тюржи, то я прошу вас не говорить со мной больше о ней. Я не могу спокойно слышать ее имя. Она хуже всех придворных дам. Кстати, вам известно, как именно она овдовела?
- Я что-то слышал.
- Ну так расскажите… Что вы слышали?..
- Будто бы она застала мужа в ту минуту, когда он изливал свой пламень камеристке, и, схватив кинжал, нанесла супругу довольно сильный удар. Через месяц бедняга скончался.
- Ее поступок вам представляется… ужасным?
- Признаться, я ее оправдываю. Говорят, она любила мужа, а ревность вызывает во мне уважение.
- Вы думаете, что я - Тюржи, вот почему вы так рассуждаете, однако я убеждена, что в глубине души вы относитесь к ней с презрением.
В голосе ее слышались грусть и печаль, но это был не голос Тюржи. Бернар не знал, что подумать.
- Как же так? - сказал он. - Вы, испанка, не уважаете чувство ревности?
- Не будем больше об этом говорить. Что это за черная лента у вас на шее?
- Ладанка.
- Я считала вас протестантом.
- Да, я протестант. Но ладанку дала мне одна дама, и я ношу ее в память о ней.
- Послушайте: если вы хотите мне понравиться, то не думайте ни о каких дамах. Я хочу заменить вам всех дам. Кто дал вам ладанку? Та же самая Тюржи?
- Честное слово, нет.
- Лжете.
- Значит, вы госпожа де Тюржи!
- Вы себя выдали, сеньор Бернардо!
- Каким образом?
- При встрече с Тюржи я ее спрошу, как она могла решиться на такое кощунство - вручить святыню еретику.
Мержи терялся все более и более.
- Я хочу эту ладанку. Дайте ее мне.
- Нет, я не могу ее отдать.
- А я хочу ладанку. Вы посмеете отказать мне?
- Я обещал ее вернуть.
- А что такое обещания! Обещание, данное фальшивой женщине, ни к чему не обязывает. Помимо всего прочего, берегитесь: почем знать, может, вы носите опасный талисман, может, он нашептан! Говорят, Тюржи - злая колдунья.
- Я в колдовство не верю.
- И в колдунов тоже?
- Я немного верю в колдуний. - Последнее слово он подчеркнул.
- Ну дайте же мне ладанку, - может, я тогда сброшу маску.
- Как хотите, а это голос графини де Тюржи!
- В последний раз: вы дадите мне ладанку?
- Я вам ее верну, если вы снимете маску.
- Вы мне надоели с вашей Тюржи! Любите ее на здоровье, мне-то что!
Делая вид, что сердится, незнакомка отодвинулась от Бернара. Атлас, который натягивала ее грудь, то поднимался, то опускался.
Несколько минут она молчала, затем, резким движением повернувшись к нему, насмешливо проговорила:
- Válame Dios! V. М. no es Caballero, es un monje.
Ударом кулака она опрокинула две свечи, горевшие на столе, и половину бутылок и блюд. В комнате сразу стало темно. В то же мгновение она сорвала с себя маску. В полной темноте Мержи почувствовал, как чьи-то жаркие уста ищут его губ и кто-то душит его в объятиях.