2
Через четыре дня Нипташ нашел в подвале цветные карандаши - именно в тот день Клайнханс обратился с просьбой о том, чтобы его освободили от "провинившихся" и дали другое задание, но ему отказали.
Они, как обычно, вышли в город, и Клайнханс был в жутком настроении - он придирался к своим подопечным за то, что идут не в ногу и держат руки в карманах.
- Давайте, тетки, поговорите мне еще о еде, - подначивал он их. - Слава Богу, я этого больше не услышу. - С торжественным видом Клайнханс засунул руку в подсумок, достал оттуда два кусочка ваты и воткнул себе в уши. - Теперь могу думать о своем. Ха!
В полдень Нипташ пробрался в погреб разбомбленного дома, надеясь найти там банки с консервированными фруктами и овощами, какие хранились в уютном погребке у него дома. На поверхность он выбрался грязный и недовольный, грызя, за неимением лучшего, зеленый карандаш.
- Ну как? - спросил Коулмен с надеждой, глядя на желтый, фиолетовый, розовый и оранжевый карандаши в левой руке Нипташа.
- Шикарно. Какой аромат предпочитаете? Лимонный? Виноградный? Клубничный?
Он бросил цветные карандаши на землю и выплюнул зеленый им вслед.
Настал час обеда - Клайнханс сидел спиной к своим подопечным, задумчиво глядя на искалеченную линию горизонта. Из ушей его торчали два белых пучка.
- Знаешь, что сейчас было бы в самый раз? - спросил Доннини.
- Пломбир со взбитыми сливками, а сверху - орешки с сиропчиком, - быстро предложил Коулмен.
- И вишенками, - добавил Нипташ.
- Spiedini alla Romana, - прошептал Доннини и прикрыл глаза.
Нипташ и Коулмен выдернули из карманов свои книжечки.
Доннини поцеловал кончики пальцев.
- Бифштексы на вертеле по-римски, - пояснил он. - Берешь фунт рубленого мяса, два яйца, три столовые ложки римского сыра и…
- На сколько? - перебил его Нипташ.
- Шесть нормальных человек - или полсвиньи.
- И на что это похоже? - спросил Коулмен.
- Ну, всякая всячина висит на вертеле. - Доннини краем глаза заметил, что Клайнханс вынул из уха заглушку и тут же вставил обратно. - Трудно описать.
Он поскреб в затылке, потом взгляд его упал на карандаши. Он взял желтый и начал рисовать. Занятие ему понравилось, он привлек и другие карандаши, где-то что-то оттенил, где-то что-то выделил, а в конце даже изобразил клетчатую скатерть. И передал рисунок Коулмену.
- М-м-м-м, - только и произнес Коулмен, покачивая головой и облизывая губы.
- Вот это да! - восхитился Нипташ. - Эти красавцы просто сами лезут тебе в рот!
Коулмен с энтузиазмом протянул Доннини свою книжечку, открытую на странице с бесхитростной надписью ТОРТЫ.
- Можешь нарисовать торт "Леди Балтимор"? Ну, знаешь, с вишенками наверху?
Доннини исполнил просьбу товарища - и результат был встречен одобрительными возгласами. Получился симпатичный торт, и для пущего эффекта Доннини пририсовал сверху надпись: "С возвращением, рядовой Коулмен!"
- А нарисуй-ка мне мою стопку блинов - двенадцать штук, - потребовал Нипташ. - Да-да, моя дорогая, вы не ослышались - двенадцать!
Доннини неодобрительно покачал головой, но принялся делать набросок.
- Сейчас покажу мою картинку Клайнхансу, - радостно заявил Коулмен, любовно держа свой торт "Леди Балтимор" на расстоянии вытянутой руки.
- И сметанки сверху, - попросил Нипташ, дыша Доннини в затылок.
- Ach! Mensch! - вскричал капрал Клайнханс, и книжечка Коулмена раненой птицей приземлилась на куче мусора у ближайшей двери. - Обед окончен! - Решительным шагом он подошел к Доннини и Нипташу, выхватил у них книжечки и засунул себе в нагрудный карман. - Теперь, значит, картинки рисуем? А ну, пошли работать! - Чтобы подкрепить слова делом, он прикрепил к своему ружью длиннющий штык. - Пошли! Los!
- Что это с ним? - удивился Нипташ.
- Я только и сделал, что нарисованный торт ему показал, а он давай психовать, - пожаловался Коулмен. - Одно слово - нацист, - буркнул он.
Доннини сунул карандаши в карман, держась подальше от разящего меча Клайнханса.
- В Женевской конвенции сказано: рядовые должны свой хлеб отрабатывать! - прорычал капрал Клайнханс. И задал им жару: целый день они трудились в поте лица своего. Как только кто-то из трех пытался открыть рот, он яростно выкрикивал какую-то команду. - Эй, ты! Доннини! А ну убери эту тарелку со спагетти! - распоряжался он, указывая носком ноги на здоровенный булыжник. Потом подходил к балкам двенадцать на двенадцать, лежавшим посреди улицы. - Нипташ и Коулмен, дети мои, - напевно гудел он, хлопая в ладоши, - вот шоколадные эклерчики, о которых вы так мечтали. Каждому по штучке. - Он чуть не протаранил своим лицом лицо Коулмена. - Со взбитыми сливками, - прошипел он.
Бригада, вернувшаяся вечером на территорию тюрьмы, представляла собой по-настоящему мрачное зрелище. Доннини, Нипташ и Коулмен давно взяли себе за правило возвращаться, чуть прихрамывая, словно тяжелые труды и жесточайшая дисциплина надломили их физически. Клайнханс, в свою очередь, прекрасно играл роль надсмотрщика, рычал на них, как своенравная овчарка, когда они, спотыкаясь, проходили через тюремные ворота. В этот вечер все было как обычно, но изображаемая ими трагедия была подлинной.
Клайнханс рванул дверь барака и властным жестом повелел своим подопечным входить.
- Achtung! - раздался пронзительный голос изнутри. Доннини, Коулмен и Нипташ замерли и неуклюже зависли в дверях, стараясь держать пятки вместе. Хрустнув кожей и щелкнув каблуками, капрал Клайнханс бухнул ложем своего ружья по полу и, дрожа, выпрямился - в той степени, в какой ему позволяла больная спина. Оказалось, нагрянула проверка - в бараке находился немецкий офицер. Раз в месяц такое бывало. Перед шеренгой заключенных, широко расставив ноги, в шинели с меховым воротником и черных сапогах, стоял коротышка полковник. Рядом с ним - толстяк сержант из охраны. Все смотрели на капрала Клайнханса и его команду.
- Так-так, - сказал полковник по-немецки, - что у нас здесь такое?
Сержант быстро, помогая себе жестами, объяснил, что к чему, его карие глаза лучились раболепием.
Сцепив руки за спиной, полковник неторопливо прошествовал по цементному полу барака и остановился перед Нипташем.
- Ти плоха сибя вель, малчик?
- Так точно, - не стал возражать Нипташ.
- Теперь сожалей?
- Так точно.
- Маладец. - Полковник несколько раз обошел жалкую группку, что-то бурча себе под нос, остановился перед Доннини и ощупал ткань его рубашки.
- Ти все панимаешь, когда я говорит на ангнлийски?
- Так точно, все очень понятно, - ответил Доннини.
- А мой агцент похож на какой штат Америка?
- Милуоки, сэр. Если бы не знал, кто вы, точно сказал бы: это парень из Милуоки.
- Вот, я могу быть шпиен в Милувоки, - с гордостью сообщил полковник сержанту. Внезапно взгляд его упал на капрала Клайнханса, чья грудь была чуть ниже уровня полковничьих глаз. Добродушие его вмиг исчезло. Он сделал несколько шагов и расположился непосредственно перед Клайнхансом. - Капрал! У вас расстегнут карман гимнастерки! - сказал он по-немецки.
Глаза Клайнханса едва не выкатились из орбит, а рука метнулась к карману-нарушителю. Он отчаянно пытался пропихнуть в клапан пуговицу, но ничего не получалось.
- У вас что-то лежит в кармане, - заявил полковник, наливаясь краской. - В этом все дело. Достаньте, что там у вас!
Клайнханс выдернул из кармана две записные книжки, тут же застегнул клапан и вздохнул с облегчением.
- И что же у вас в этих книжечках? Список заключенных? Взыскания? Покажите.
Полковник выхватил книжечки из ослабевших пальцев Клайнханса. Тот закатил глаза.
- Это еще что такое? - взвизгнул полковник, не веря своим глазам. Клайнханс попытался открыть рот. - Молчать, капрал! - Полковник вскинул брови и вытянул руку с книжечкой так, чтобы написанным в ней мог насладиться и сержант. - Што я съем первым делом, как попаду домой, - медленно прочитал он и покачал головой. - Ха! Тфенатцать плиноф, мешту ними клату класуньи. О-о! И корячие слифки сверху! - Он повернулся к Клайнхансу. - Тебе этого так хочется, бедненький? - спросил он по-немецки. - И картинку симпатичную нарисовал. М-м-м-м-м. - Он протянул руку к плечу Клайнханса. - Капралы должны думать о войне постоянно. Рядовые могут думать о чем хотят: девушки, еда и прочие радости, - если выполняют приказы капрала. - Ловко, словно он делал это много раз, ногтями больших пальцев полковник подцепил серебристые капральские звездочки на погонах Клайнханса. Мелкими камушками они стукнулись об пол и укатились в дальний конец барака. - Быть рядовым - это так здорово!
Клайнханс еще раз кашлянул в надежде высказаться.
- Молчать, рядовой!
3
На душе у Доннини было мерзко. Он знал - Нипташ и Коулмен чувствуют себя не лучше. Было первое утро после того, как Клайнханс лишился своих звездочек. Со стороны Клайнханс выглядел как обычно. Походка его, как всегда, была пружинистой, он не утратил способности получать удовольствие от свежего воздуха и проглядывавших сквозь развалины признаков весны.
Они прибыли на свою улицу - несмотря на их трехнедельную повинность, проехать по улице было все равно нельзя не только на машине, но и на велосипеде. Клайнханс не стал гонять их в хвост и в гриву, как день назад. Не сказал он и своих обычных слов: мол, делайте вид, что вкалываете. Он привел их прямо к развалинам, где они проводили время обеда, и жестом предложил сесть. Сам он тоже сел и прикрыл глаза. Так они сидели и молчали, американцев мучили угрызения совести.
- Ты извини, что из-за нас звездочек лишился, - выдавил наконец Доннини.
- Быть рядовым - это так здорово, - мрачно заметил Клайнханс. - Две войны я шел к званию капрала. И вот, - он прищелкнул пальцами, - все превратилось в пшик. Поваренные книги запрещены.
- Слушай, - обратился к Клайнхансу Нипташ, голос его слегка дрожал. - Курнуть хочешь? У меня есть венгерская сигарета.
И он вытянул ладонь, на которой лежала настоящая драгоценность.
Клайнханс печально улыбнулся:
- Пустим по кругу.
Он зажег сигарету, затянулся, потом передал Доннини.
- Где взял венгерскую сигарету? - спросил Коулмен.
- У венгра, - ответил Нипташ. Он подтянул брючины. - На носки выменял.
Они покурили и продолжали сидеть, откинувшись на кирпичную кладку. Насчет работы Клайнханс не обмолвился и словом. Казалось, мысли унесли его куда-то далеко.
- А вы, ребята, про харчи больше не говорите? - спросил Клайнханс после затянувшейся паузы.
- После того, как у тебя забрали звездочки? - угрюмо спросил Нипташ. - Что-то не хочется.
Клайнханс кивнул:
- Ничего страшного. Как пришло, так и ушло. - Он облизнул губы. - Скоро все это кончится. - Он откинулся назад, потянулся. - Знаете, парни, что я перво-наперво сделаю, когда все это кончится? - Рядовой Клайнханс мечтательно закрыл глаза. - Возьму говяжью лопатку, фунта три, нашпигую ее беконом. Натру чесноком, посолю, поперчу, положу в котелок, добавлю белого вина с водичкой, - голос словно дал трещину, - лука, лаврового листа, сахарку, - он поднялся, - и засыплю все это зернышками перца! Через десять дней, братцы, блюдо готово!
- Какое блюдо? - встрепенулся Коулмен, хватаясь за карман, где когда-то лежала записная книжка.
- Жаркое из маринованного мяса! - воскликнул Клайнханс.
- На сколько человек? - спросил Нипташ.
- На двоих, дружише. Извини. - Клайнханс положил руку на плечо Доннини. - Как раз для двух голодных гурманов, верно, Доннини? - Он подмигнул Нипташу. - А для тебя с Коулменом я сварганю что-нибудь посолиднее. Например, двенадцать блинов, а между ними - по кусочку полковника. А сверху горячих сливок, да побольше. Пойдет?
Стол коменданта
Я сидел у окна моей маленькой мебельной мастерской в чехословацком городке Беда. Моя вдовая дочь Марта придерживала для меня занавеску и через уголок окна наблюдала за американцами, стараясь не заслонять мне свет головой.
- Повернулся бы сюда, мы бы разглядели его лицо, - нетерпеливо сказал я. - Марта, отодвинь занавеску подальше.
- Он генерал? - спросила Марта.
- Чтобы генерала назначили комендантом Беды? - Я засмеялся. - Капрал - еще куда ни шло. Но какие они все откормленные! Едят - и как едят! - Я погладил моего черного кота. - Котик, тебе надо только перебраться через улицу - и отведаешь первой в своей жизни американской сметанки! - Я поднял руки над головой. - Марта, ты хоть это чувствуешь, скажи - чувствуешь? Русские ушли, Марта, - они ушли!
И вот мы пытались разглядеть лицо американского коменданта - он вселялся в дом на другой стороне улицы, где за несколько недель до этого жил русский комендант. Американцы вошли в дом, пиная мусор и обломки мебели. Какое-то время из моего окна ничего не было видно. Я откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
- Все, - сказал я, - с убийствами покончено, и мы остались в живых. Ты думала, что мы выживем? Хоть один нормальный человек надеялся остаться в живых, когда все кончится?
- Иногда мне кажется: я должна стыдиться того, что осталась в живых.
- Знаешь, весь мир еще долго будет стыдиться этого. По крайней мере поблагодари Бога за то, что ты хоть и жива, но во всех этих убийствах неповинна. В этом преимущество беспомощного человека, стиснутого обстоятельствами. Подумай, какую вину несут на своих плечах американцы - сотня тысяч убитых во время бомбардировок Москвы, еще полсотни - в Киеве…
- Как насчет вины русских? - пылко спросила она.
- Нет, русских не трогай. В этом одна из прелестей поражения в войне. Сдаешь свою вину вместе со своей столицей - и вступаешь в ряды маленького невинного народа.
Кот с урчанием потерся боком о мою деревянную ногу. Думаю, большинство мужчин с деревянной ногой этот факт старательно скрывают. Я лишился левой ноги в 1916 году, когда был пехотинцем в австрийской армии, и одну брючину ношу выше другой, чтобы все видели замечательный дубовый протез, который я смастерил для себя сразу после Первой мировой. На протезе вырезаны изображения Жоржа Клемансо, Дэвида Ллойд-Джорджа и Вудро Вильсона, которые помогли Чешской республике восстать из руин Австро-Венгерской империи в 1919 году, когда мне было двадцать пять лет. А под этими изображениями еще два, каждое с венком: Томаш Масарик и Эдуард Бенеш, первые вожди Чешской республики. Мой протез могли бы украсить и другие лица, и теперь, когда снова установился мир, очень возможно, что я займусь этим. За последние тридцать лет я занимался резьбой по протезу только один раз, и результат получился примитивный, невнятный и, возможно, варварский - около железного наконечника я сделал три глубокие насечки, в память о трех немецких офицерах, чью машину я пустил под откос темной ночью 1943 года, во время нацистской оккупации.
Люди на другой стороне улицы не были первыми американцами, которых я видел в жизни. Во времена Республики у меня в Праге была мебельная фабрика, и поступало много заказов для американских универмагов. Когда пришли нацисты, фабрику я потерял и перебрался в Беду, тихий городок у подножия Судетов. Вскоре умерла моя жена, по редчайшей из причин - естественной смертью. И у меня на этом свете осталась только дочь, Марта.
И вот, хвала Господу, я снова видел американцев - после нацистов, после Красной Армии во Второй мировой, после чешских коммунистов и снова после русских. Мысль о том, что этот день когда-нибудь наступит, наполняла мою жизнь смыслом. Под половицами моей мастерской была спрятана бутылка шотландского виски, которая постоянно испытывала мою силу воли. Но я так и не достал ее из тайника. Я решил: пусть это будет мой подарок американцам, когда они наконец появятся.
- Выходят, - объявила Марта.
Я открыл глаза и увидел, что с противоположной стороны улицы, уперев руки в бедра, на меня смотрит крепко сбитый рыжеволосый майор. Вид у него был усталый и раздраженный. Следом из здания вышел еще один молодой человек в звании капитана - высокий, крупный, неторопливый, он сильно смахивал на итальянца, если не считать габаритов.
Я уставился на них, глупо моргая.
- Они идут сюда, - произнес я в беспомощном волнении.
Майор и капитан вошли в наш дом, пялясь на синие книжечки - как я понял, разговорник чешского языка. Крупный капитан, как мне показалось, чувствовал себя немного неловко, а рыжий майор, наоборот, был настроен воинственно.
Капитан провел пальцем по полю страницы и огорченно покачал головой:
- Автомат, пушка, мотоцикл… танк, жгут, окоп. Насчет шкафов, столов и стульев - ничего нет.
- А вы чего ждали? - взвился майор. - Это же разговорник для солдат, а не для всякой гражданской швали. - Он злобно зыркнул глазами на книжечку, произнес что-то совершенно невообразимое и выжидающе посмотрел на меня. - Тоже мне источник знаний, - сказал он. - Написано, что она вполне заменяет переводчика, а этот старик смотрит на меня так, будто я ему читаю стихи на убанги.
- Господа, я говорю по-английски, - сказал я. - И моя дочь Марта тоже.
- И правда говорит, - удивился майор. - Молодец, папаша.
Я почувствовал себя собачкой, которая проявила сообразительность - по собачьим меркам - и принесла ему резиновый мячик.
Я протянул майору руку и представился. Он окинул ее надменным взглядом и не соизволил вынуть руки из карманов. Я почувствовал, что заливаюсь краской.
- Меня зовут капитан Пол Доннини, - быстро произнес второй мужчина, - а это майор Лоусон Эванс. - Он пожал мне руку. - Сэр, - обратился он ко мне, и голос его звучал по-отечески глубоко, - русские…
Тут майор использовал эпитет, от которого у меня отвисла челюсть. Поразилась и Марта, хотя на своем веку наслушалась солдатской брани.
Капитан Доннини смутился.
- Они всю мебель разгромили, - продолжил он, - и я хотел спросить, не позволите ли взять что-то из вашей мастерской?
- Я и сам хотел предложить вам это, - сказал я. - Ужасно, что они все переломали. Они ведь конфисковали самую красивую мебель в Беде. - Я улыбнулся и покачал головой. - Ох уж эти враги капитализма - из своего штаба сделали маленький Версаль.
- Да, мы видели обломки, - подтвердил капитан.