- Слышал, Арно? - спрашивает Леста после того, как дверь за посетителем наружную дверь и вернулся в комнату.
- Что?
- Ну, о чем говорил Киппель. Смотри-ка, до чего иные люди гибки духом! Странно лишь, как этот Киппель, хотя он всю свою жизнь только и делал, что напрягался, ни на шаг не продвинулся вперед… если можно так сказать. Из человека так и прет энергия и страсть к действию, он хватается за то и за это, а ни с места. Я знаю немало людей, которые занимались своим делом совершенно спокойно, без всякой суетни и все же, как выражается Киппель, ухватили синицу за хвост. И при всем том Киппель все же далеко не глупый человек. Возникает вопрос: чего в нем недостает?
- В нем недостает прямолинейности, - предполагает Арно. - В том-то и закавыка, что он хватается за то и за это, тогда как должен бы действовать в каком-нибудь одном направлении. В торговом доме Носова Киппель и впрямь мог быть заметной фигурой, но ведь им там все-таки руководили, он не мог совершать прыжки в ту или иную сторону. А как только стал сам себе голова, все и пошло у него сикось-накось. Так я понимаю. Но поди знай, может быть, ему просто-напросто не везет, как говорится. Бывают и такие экземпляры.
- Пустое - не везет! Я в это не верю. Один раз не повезет, второй раз не повезет, но когда-нибудь повезет непременно, если, конечно, самому прилагать усилия и не гнаться за явно несбыточными вещами и положением. Хорошо, а как все же мы поступим с этим Вийлиасом Вооксом, когда он придет завтра? А что он придет - это вне сомнений, слово свое Киппель держит… тем более, что прийти - в его собственных интересах.
- Ну, раз уж мы обещали…
- Ладно! Там будет видно. А теперь айда в сад, погляди, какой сегодня серебряный вечер!
Царит необычайная тишина. Старая луна доброжелательно улыбается с темно-синего неба, словно бы позируя какому-нибудь юному певцу любви. Среди одичавших яблонь и по затравеневшим дорожкам скользят серебристые блики, и кажется, что поодаль, за темными деревьями, поблескивает новый свет и открывается новый мир и синие чудеса.
- Как это тебе удалось найти для жилья такое сказочное местечко? - спрашивает Тали.
- Ах, ведь его и нет вовсе, - отвечает друг. - Это всем лишь представление, предположение, мечта. Каждый раз, когда я здесь брожу, боюсь очнуться.
- Гм, стало быть, вот оно как… - таллиннец закуривает сигарету. - Ну, а если теперь я уведу тебя от этой мечты, верну тебя назад в реальность, в самую что ни на есть будничную жизнь!
- Вот-вот, так и сделай, это пойдет мне только на пользу. Не то, чего доброго, стану верить тому, что говорю.
- Хорошо же, - Тали смотрит себе под ноги, - мы, там, в комнате, не закончили один разговор, и если тебе не надоело слушать, я продолжу.
- Я и сам только что собирался тебе напомнить.
- Наверное, я никогда и не заговорил бы об этом, но сегодняшняя неожиданная встреча!.. Погоди, на чем же я остановился? Ах да, стало быть, я рванул за границу. Может быть, тебе покажется странным, почему я именно туда ринулся? Должен сказать, что мысль об этой поездке мне и самому-то пришла в голову внезапно, вернее, была внедрена извне. Один из моих университетских знакомых, вернувшись из заграничного путешествия, насочинял всяких диковинных историй, а мне было почти безразлично, куда податься, куда убежать - только бы прочь отсюда! - вот я и загорелся. Исколесил всю Германию, даже и до Парижа довела меня дорога, но обо всем этом поговорим как-нибудь в другой раз, попозже. Сейчас скажу лишь, что, когда я праздно шатался по чужбине, бывая в новом и интересном окружении, в моей памяти напрочь затуманился образ девушки, имя которой Вирве. Затем уже бывало и так, что порою я не вспоминал о ней по целому дню. И знаешь что? Я не жалел об этом, и вовсе не считал себя каким-нибудь вероломным изменником, мотыльком-однодневкой, или как там в таких случаях говорят. Нет, как раз напротив. Сознание, что я все же способен забыть эту особу, импонировало мне, укрепляло меня… ведь, пересекая границу, я был как тяжело больной… по крайней мере, мне так казалось.
По прошествии некоторого времени я пришел к заключению, что Вирве Киви стала мне почти безразлична, мои чувства к ней остыли точно так же, как когда-то в юности - к одной другой девушке… Гм, ты и сам понимаешь, к кому.
Странно, как еще плохо знал я тогда самого себя. Едва я вернулся на родину, а затем сюда, в Тарту, как огонь, который вроде бы уже погас, вспыхнул с новой силой. Да, да, вспыхнул, вспыхнул… Ты, старый холостяк, не обращай особого внимания, если я иной раз в своем рассказе употреблю чересчур поэтическое выражение, эпитет или какую-нибудь поговорку, хотя я отнюдь не пишу книгу, а рассказываю просто-напросто, как выйдет.
- Ну что об этом говорить! - Леста дотрагивается до руки друга. - Не думаешь же ты, в самом деле, будто я охочусь за какой-нибудь новой темой?
- Пусть будет так, - Тали глубоко вздыхает. - Едва я вернулся назад в Тарту, началась все та же прежняя игра, словно бы за прошедшее время настроение мое вовсе и не менялось. И мне сразу же не только показалось странным, но и больно меня задело, что Вирве ничуть не интересовал тот отрезок времени, когда я отсутствовал; она даже и того не спросила, где я был, чем занимался. Все выглядело так, будто я расстался с нею не далее как вчера и вот теперь явился на самое что ни на есть обычное свидание. Лишь один раз она так… между прочим коснулась периода моего отсутствия. "Это случилось в то время, - сказала, - когда тебя в Тарту не было видно". И это все. А ведь я, по моему мнению, выкинул, так сказать, большой номер - путешествовал по чужим странам! Правда, спустя несколько лет она заводила об этом более подробные разговоры. "Любой другой кавалер, будучи джентльменом, и меня взял бы с собой в такое путешествие, - упрекала Вирве, - а ты отправился один, хотел продемонстрировать, какая ты сильная личность. Хотел уязвить меня в самое сердце, и это тебе полностью удалось".
Но это - позже, когда мы уже состояли в так называемом браке. Такова уж моя старая манера: забегать вперед естественного хода событий… нетерпение, или как это назвать.
Затем я встретил на улице Ханнеса Ниголя и… испугался. Всегда такой модный молодой господин был в тот раз до того убого одет, что я намеренно хотел пройти мимо него, не произнеся ни слова, но он поздоровался со мною, остановился и завел разговор.
- Где же это вы пропадали, господин Тали? Вас уже давненько не было видно. - И, не ожидая моего ответа, продолжал: - Я в последнее время немного того… ну, как бы получше выразиться… немного опустился или как это… даже небритый, одежда в плачевном состоянии, ботинки прохудились. Но не беда - бывает, небось времена исправятся. Ведь такое с Ханнесом Ниголем - не в первый раз, когда он…" Ну и все в том же духе - путано, перескакивая с одного на другое, дыша мне в лицо едким водочным перегаром. В конце концов Ниголь занял у меня денег и - словно бы в благодарность: "Как поживаем барышня Вирве?"
Да, так он спросил, этот отвратный тип. Я хотел было довольно резко ему ответить, но махнул рукой и пошел своей дорогой. Придя немного в себя я даже позлорадствовал, что этот парень опустился настолько низко: таким он, во всяком случае, не мог сблизиться с Вирве; теперь хотя бы он был выбит из ряда моих соперников.
Однако спустя несколько дней я встречаю его снова и пугаюсь еще больше, чем в предыдущий раз. Что я вижу." Оживленная и веселая, шагает рядом с ним не кто иная, как - Вирве! Но на сей раз внешность Ханнеса Ниголя и полном ажуре, и никак не верится, что это тот самый господин, который совсем недавно порядком смахивал на босяка. "Ба, господин Тали! - восклицает он жизнерадостно. - Куда же вы теперь с таким серьезным видом? Если у вас есть время, пойдемте вместе с нами. Побродим немножко так… без забот".
А Вирве - ни одного слова; смотрит с безразличным видом куда-то в сторону, словно бы ее не касается, пойду я с ними или же нет. Из-под ее синей шляпки выбивается светлый локон, девушка красивее и желаннее, чем когда-либо прежде. И как только мог я на чужбине не вспоминать о ней целыми днями?!
Разумеется, я бы побродил с ними без забот, если бы меня пригласила и Вирве тоже, но она этого не сделала, и я счел за лучшее пойти своей дорогой - с заботами. "Черт бы их побрал!" - подумал я, так… больше для поддержания собственного мужского достоинства. И сразу же вспомнилась мне доморощенная "истина" времен моего отъезда за границу: женщин надобно покорять стремительно, бурно, как это делает Ханнес Ниголь, а не робкой и деликатной осадой… как свойственно мне. "Ну а если я не владею этим современным искусством покорения?" - спрашивал я сам себя. "Тогда помалкивай!" - отвечал кто-то другой внутри меня. Ну не странно ли? Со мною вообще бывает так: время от времени в памяти моей прозревается какой-нибудь эпизодик пустее пустого, какое-нибудь когда-то услышанное слово, какой-нибудь украдкой подмеченный взгляд, тогда как множество гораздо более значительных вещей частично, а то и полностью, забываются. Не знаю, как обстоит дело с другими людьми, а со мною так.
Мою домашнюю жизнь того времени ты и сам видел… по крайней мере, с внешней стороны - мы ведь с тобой жили в одной и той же комнате, а нашим соседом по квартире тогда был господин Киппель. Даже и наш бывший соученик Лутс, по-видимому, знал - хотя тоже извне - этот период моей жизни… иначе как бы он смог написать свое "Лето". Но о моем внутреннем мире и об отношениях с Вирве я никому не рассказывал - из опасения сделаться объектом насмешек. Лутс, правда, предпринимал попытки проникнуть поглубже, но…
Что же касается университетских занятий, то в результате моих блужданий по заграницам я потерял всего лишь около половины учебного года. Потом наверстал и это Вообще учеба давалась мне легко, и я наверняка мог бы закончить университет cum laude, если бы хоть немного поднапрягся. Однако меня не интересовали ни почет, ни похвала, ибо все мое существо было заполнено лишь барышней Вирве.
Теперь… да, теперь я не кажусь смешным не только тебе, но и себе самому. Но - хватит об этом! Не я первый, не я последний, кого занимали и занимают подобные вещи.
- В этом ты можешь быть совершенно уверен, дорогой друг, - произносит Леста, кашлянув, и смотрит на луну и небе, которая тем временем уже немного переместилась относительно горизонта.
- Как? - Тали улыбается. - Неужто и ты прошел подобные курсы?
- Н-ну-у… - Леста пожимает плечами, - так ведь и я тоже не отшельник какой-нибудь. Однако речь сейчас не обо мне.
- Да, но о своей особе я рассказал уже вполне достаточно, чтобы тебе надоесть. На сегодня хватит. Между прочим, это вино для меня еще слишком крепкое, чтобы выпить его единым духом. Продолжу свою повесть как-нибудь в другой раз. Наши ноги промокли от росы, пора возвращаться в дом.
Раннее утро следующего дня. Арно Тали уже проснулся на своем просторном диване, но продолжает лежать тихо, чтобы не разбудить друга. Затем слышит, как тот осторожно, стараясь не шелестеть, перелистывает газету.
- Ог-го-о, старый холостяк! - восклицает Тали, - значит, и ты не спишь. Доброе утро!
- Доброе утро, доброе утро! - отзывается Леста. - Как почивал?
- Грех жаловаться. Я снова сплю более или менее нормально, а было время, целыми ночами глаз не мог сомкнуть. Тогда ночь была моим врагом, теперь уже нет.
- Это хорошо. А знаешь, Арно, я видел тебя во сне.
- Ишь ты! И сон твой, само собой, был продолжением моего вчерашнего рассказа.
- Весьма возможно, - Леста откладывает в сторону газету и садится в постели. - Ты приснился мне в обществе Вирве, на лице у тебя была такая счастливая улыбка… что и у меня на сердце потеплело.
- Ах не уподобляйся старой тетушке! Допустим, ты новее и не сочиняешь, но разве тебе неведомо, что все сновидения означают обратное? Видел меня со счастливой улыбкой на лице… гм, вот и жди еще каких-нибудь сюрпризов от госпожи Вирве: не случайно же вчера нас спела улица. Да, я и впрямь счастливо улыбался, но наяву, когда проснулся. Солнце заглядывает в окно, птички щебечут, а вокруг царит необычайная тишина - сказка да и только! Нет, братец, я не на шутку завидую твоему сверхприятному жилью, но никогда больше не стану к ночи рассказывать тебе о своей жизни, не то ты опять увидишь во сне Бог знает что… счастливые улыбки и…
- Так и быть! Рассказывай тогда днем, рассказывай по утрам, рассказывай сейчас. Все равно вставать еще слишком рано.
- Гм… гм… - Тали закуривает папиросу. Леста делает из этого заключение, что его друг нервничает.
- Нет, нет, - восклицает он виновато, - я вовсе не принуждаю тебя! Поступай, как считаешь нужным.
- Ну да, это само собой. Но так и быть, вот тебе еще кое-что по мелочи… хотя бы - как передача опыта и предостережение.
Да, после моего путешествия по городам и весям вновь наступил довольно продолжительный период, когда мне казалось, что в следах от ног Вирве расцветают чудесные цветы. Однако довольно часто стал появляться ют самый Ханнес Ниголь и затаптывать как следы, так и цветы. Еще и теперь, оглядываясь на то странное время, я не могу не удивляться тому, что я все же сумел закончить университет и, как принято говорить, вступил в жизнь. Я не хвастаюсь этим, я лишь удивляюсь. Двое из моих хороших знакомых - вообще-то парни весьма приличные и способные, которые тоже оказались примерно в моем положении, - этого не смогли. Они кинулись в объятия дядюшки Бахуса и… и так далее.
В конце концов даже и мне стала надоедать такая игра между небом и адом. Я все обдумал, загодя подготовился, собрался с духом - и выложил свой последний решительный козырь. "Я уезжаю из этого города, - сказам я Вирве. - Поедешь ли ты вместе со мною или останешься здесь?"
Вероятно, она лишь прикинулась непонимающей и спросила: "Как? Как это я поеду с тобой?" - "В качестве моей жены, - храбро ответил я, чтобы покончить наконец с этой игрой в жмурки. И довольно патетически, как это иной раз свойственно даже и робким, добавил: "Да или нет?"
Тут Вирве несколько смутилась - однако, весьма возможно, она и эту роль сыграла - и тихо ответила: "Хорошо, я поеду с тобой, но отчего ты так раздражен?"
Этим в общих чертах, насколько я помню, и ограничился наш тогдашний разговор. Но мне до сих пор неясно, почему я вел это дело с такой таинственностью: никто из моих близких родственников и лучших знакомых не должен был знать о моей женитьбе… словно я совершал некое преступление. Подумай, какое бесстыдство: даже и тебе, своему старому другу, я не сообщил об этом. На венчании присутствовали лишь немногие, почти все - чуть ли не вовсе чужие мне люди. Среди них была также и мать Вирве, весьма модно одетая женщина в пенсне, полная, с отвисающим подбородком. Ханнеса Ниголя почему-то не было, и это обстоятельство особенно бросилось мне в глаза. Отчего он отсутствовал на э т о и важной церемонии, тогда как вообще-то вечно таскался следом за Вирве? Кому из них этот обряд мог показаться мучительным - ему или Вирве?
Ну хорошо же… за бракосочетанием последовало недолгое и скучное пребывание в узком кругу, которое можно бы назвать чем угодно, только не свадебным торжеством. А когда мы остались вдвоем, Вирве, моя новоиспеченная супруга, сказала:
"Видишь ли, Арно, именно теперь тебе было бы самое время отправиться в заграничное путешествие и взять меня с собою. Это уже было бы что-то. Так обычно и поступают, насколько я слышала и читала".
"Да, разумеется, - ответил я, - так и впрямь поступают, но для нас в нынешнем году это невозможно, вскоре начинаются занятия в школе (стояла вторая половина лета), а мне определено место учителя. Будущим летом непременно поедем".
"Гм…" - Вот все, что услышал я в ответ.
"Да, да, - продолжал я объяснять, - иначе никак нельзя устроить. А то, что мы переедем в другой город - разве это не будет для нас в известной степени сменой впечатлений?"
"Я не хочу переезжать в другой город". - Вирве медленно покачала своей красивой головкой и вытянула губы трубочкой, словно капризный ребенок.
"Как так?" Ведь до бракосочетания она была согласна поехать вместе со мною…
"Да, я провожу тебя туда, а сама вернусь сюда обратно".
"Куда это - сюда?"
"Сюда, в Тарту".
"А тут?"
"Стану жить у мамы, как и до сих пор".
- Не правда ли, веселенькая перспектива!? - Кашлянув, Тали на некоторое время прерывает свой рассказ. -Вообще же, - продолжает он затем, - описание моей супружеской жизни можно было бы втиснуть чуть ли не в одну фразу: это надо уметь - мучить другого и при этом делать вид, будто мучают самое тебя. А теперь попытаемся-ка вылезти из-под одеяла! Не грешно ли валяться в постели таким золотым летним утром и пережевывать всякие пустяковины из своего прошлого! Знаешь ли ты, парнище, что это означает? Это значит, что я старею. Д-да-а. Только еще и не хватает, чтобы я, взяв в руки газету, начал ее читать с объявлений о смерти. А что сказал бы наш старый школьный учитель Лендер, увидев нас валяющимися в постелях! Подъем, подъем!
Друзья одеваются. Леста варит в своей миниатюрной кухоньке кофе и накрывает на стол. Все так по-домашнему, так удобно расположено, что Тали не может надивиться царящему здесь уюту.
- Знаешь, старый холостяк, - говорит он с улыбкой, - если ты когда-нибудь съедешь отсюда, я сниму эту избушку для себя.
- Зачем? Ты ведь живешь в Таллинне.
- Ну и что с того. Прихватил бы ее туда с собою. Нет,. я не завидую тебе, друг, мне бы только хотелось, чтобы и у меня тоже было такое же приятное гнездышко и такое же приятное житье-бытье, как у тебя. Подумай только: ты один и - свободен, тебя не мучают никакие заботы! Положа руку на сердце скажи, желал бы ты еще чего-нибудь лучшего!
- Гм. Я, во всяком случае, до сей поры не встречал человека - и это касается меня тоже - вполне довольного собою и своей жизнью. Таким мог быть разве только кто-нибудь из древних философов, но и о них в ходу лишь легенды.
- Стало быть?..
- Я никак не могу освободиться от ощущения, что моя жизнь и работа, по меньшей мере наполовину, ушли - и будут уходить впредь - в песок…